– Хорошо, – медленно согласилась хозяйка дома, – Я расскажу в интервью о том, какой ты был замечательный друг покойному, и что только благодаря тебе он добился всего что мог, – сказала она, немного поразмыслив, – но вы должны мне будете кое в чем помочь…

Развернувшись, она вышла из комнаты, плавно покачивая на ходу полными бедрами. После чего Артема посетила мысль, что возможно им с Михаилом стоит убраться отсюда прямо сейчас. Не дожидаясь, пока она озвучит свою просьбу. Судя по Мишиным глазам, его посещали весьма схожие мысли.

Ольга Максимовна вернулась через несколько минут, неся на вытянутых руках почерневшую от времени икону с изображением непропорциональной физиономии ярких психоделических цветов. Глядя на которую, Артем невольно залюбовался восхитительным богохульством открывшейся ему картины. Стройная зрелая женщина в корсете с голой грудью, несущая впереди себя икону никоим образом не соответствовала общепринятым представлениям о крестном ходе. Для еще большей популяризации религии в массах не хватало только полуголых мулаток танцующих с хоругвями в руках у алтаря.

– Это лик Макария Мирославного, старинная чудотворная икона, которую Влад завещал Новозаветинскому монастырю, – пояснила вдова, подойдя поближе. С иконы неприязненно смотрел гуманоид с очевидными признаками гидроцефалии. Артем попробовал угадать, чем руководствовались иконописцы при изготовлении подобных образов. Возможно, из-за отсутствия эротического контента они специально рисовали максимально уродливо, чтоб молящихся не посещали плотские мысли и не возникало желания предаться греху.

– Мне сейчас совершенно некогда везти ее туда, – продолжила хозяйка дома, – но если вы сможете ее передать по месту назначения, то я буду вам очень благодарна.

– Хорошо, – согласился Артем, с готовностью беря икону и быстро засовывая ее подмышку. В конце концов, он был вынужден признать, что это не самое страшное, что она могла бы у них попросить.

– Только постарайтесь быть с ней максимально аккуратны, – добавила хозяйка, нервно подтянув рукой край чулка, – икона редкая, старая и дорогая. Вы даже не представляете, с каким трудом она мне досталась.

– Не переживайте, – заверил ее Михаил, целуя ей руку, – обещаем, что будем ее беречь, как всемирное наследие ЮНЕСКО.

Ольга Максимовна благодарно обняла Максима и Артема, обдав на прощание сладким запахом пота и духов.

– Спасибо, что пришли.

– Ну что вы… это был наш долг… Всего доброго, – крикнул перед уходом Артем Леониду Викторовичу, на что тот опять только кивнул и промычал что-то невнятное.

– Все как ты и говорил, интеллигентная и благочестивая женщина, – сказал Миша, выходя из коттеджа.

– И набожная, что самое главное, – подтвердил Артем, придерживая подмышкой деревяшку с изображением святого, – осталось только выяснить, где находится этот чертов монастырь.

Ольга. Село Пыжи Тульской области, 1987 год

Ольга, сидя на кухне, ела борщ, привычно не обращая внимания на доносящуюся из приемника бойкую музыку, запах лекарств въевшийся по всему дому и монотонные причитания матери из соседней комнаты, кажется, решившей побить все рекорды по непрерывным жалобам на судьбу. Накопившаяся за день усталость отталкивала от границ сознания окружающую суету, погружая девушку в какой-то полулетаргический сон.

Отрешенно наблюдая, как серая алюминиевая ложка раз за разом зачерпывает бурую жидкость с белесыми разводами сметаны в керамической тарелке с паутинкой трещин на старом глазурном покрытии, и, проглатывая горячую жижу, Ольга не заметила, как пропустила обращенную к ней фразу.

– … ты слышишь, что я тебе говорю? – на тон громче повторила мать, отодвигая занавеску в дверном проеме и неторопливо выходя из спальни, с трудом неся свое грузное тело.

– Что? – сухо переспросила Ольга, отогнав надоедливую жирную муху со стола, даже не пытаясь сделать заинтересованный вид. Доносящаяся из динамика песня про стены древнего кремля и без того делала этот разговор излишне бравурным.

Стоящая у стены полная женщина с резкими чертами жесткого, обрюзгшего, морщинистого лица и слипшимися седыми волосами, одетая в плохо сидящий зеленый засаленный халат, громко и протяжно вздохнула,

– Отец совсем плохой.

В тусклом свете подвешенной под потолком лампы без какого-либо абажура, недовольно опущенные вниз края тонких губ женщины, будто бы доставали до самого подбородка, вертикальными складками разрезая нижнюю часть лица на несколько долей.

Ольга равнодушно пожала плечами, зачерпывая ложкой очередную порцию борща. Взяв с клеенчатой скатерти кусок хлеба, она, молча, продолжила есть, тщательно пережевывая пищу. Никак при этом, не выражая свое отношение к услышанному. Сказанное не являлось для нее новостью уже давно. Отец был плохой около года. Последние три месяца он даже не вставал с кровати, непрестанно требуя к себе все большего внимания и заботы, которых, по мнению Ольги совершенно не заслуживал.

Каких-либо особо теплых чувств к этому человеку, называвшемуся ее отцом, она никогда не испытывала. При всем желании не находя ничего общего между собой и лежащим в соседней комнате усохшим от онкологии, невысоким, жилистым мужчиной, однажды подарившим ей ничем не примечательные отчество и фамилию. Его ввалившиеся желтоватые глаза, со скрывающимися в них болью и злобой, которыми он постоянно на нее пялился, стоило ей только посетить его комнату, оставляли ее полностью безучастной. Все чего она хотела на данный момент, это побыстрее избавиться от тех проблем, которые он доставлял.

Отодвинув пустую тарелку, Ольга взяла чашку со светлым, слабо заваренным чаем, размешала ложкой оставшийся на дне сахар и невозмутимо посмотрела на мать. Отметив про себя, что та плохо скрывает волнение, теребя в руках носовой платок, явно собираясь с силами, чтобы сказать что-то неприятное.

Черствость Ольги по отношению к отцу объяснялась просто – сколько Ольга себя помнила, отец постоянно пил. Это была единственная страсть в его жизни, которой он посвятил себя всего без остатка, не жалея ни заработанных в колхозе денег, ни выращенных на огороде продуктов, ни вещей, которые он непрестанно выносил из дома, обменивая на алкоголь. Однажды весной он так унес громоздкий черно-белый телевизор, оставив семью на долгие месяцы с радиоприемником в качестве единственного средства развлечения. Причем все его пьянки имели одно обязательное свойство – неминуемо заканчиваться скандалами с избиением домочадцев. А когда денег на выпивку не находилось, побои становились только злей. В этих случаях, забываясь от ярости, он бил мать по всему телу, руками и ногами, стараясь причинить ей максимальную боль. Для детей, в подобных ситуациях, он снимал с пояса ремень с тяжелой армейской бляхой. Сложно после этого чувствовать себя любящей дочкой.

Мать как-то давно доверительно рассказала Ольге и брату, что раньше их отец таким не был. Если верить ее словам, когда она выходила за него замуж, это был веселый и добрый парень. Только вернувшийся из армии, и устроившийся в колхоз механизатором, он являлся в селе завидным женихом с золотыми руками и гитарой, на которой по вечерам играл озорные дворовые песни, покорившие сердце матери. Проклятая водка, по ее мнению, сгубила отца позже, сделав его несчастным больным человеком. Но так как Ольга другим отца не помнила, то верила в сказанное с большим трудом.

Все свое детство Ольга истово мечтала, чтоб мать ушла от отца, забрав ее и брата в город, где он никогда их не найдет. Ее ежедневные молитвы различным святым были посвящены только этому. Однако, вопреки ожиданиям, мать уходить не спешила. То ли у святых находились более важные дела, то ли у матери были совершенно другие планы на жизнь. И чем старше Ольга становилась, тем меньше надежд на это оставалось. Становилось все очевидней, что мать считала такой удел своим крестом, который надобно нести до конца, смирившись и находя в этом какое-то извращенное удовольствие от собственной жертвенности. Ища утешение только в религии. Подобное же поведение она всеми силами пыталась привить и детям. Ради чего Ольга с братом, сколько себя помнили, вместе с матерью все свободное время проводили в старой церкви на окраине села, в окружении потемневших от времени икон и коптящих свечей. Кроме них в церковь из всего села ходил только десяток старых мрачных озлобленных бабок. Поэтому дети выделялись на их фоне как белые вороны и всегда привлекались для помощи седым длиннобородым батюшкой.