Лакированные кончики ногтей чуть впились в кожу. Ее желание причинить боль казалось одновременно и наигранным, и искренним. Она спросила:

— Что же за решение вы приняли, если вам был ниспослан Небесный Мандат?

А он вообще что-то решал?..

Воспоминание перенесло его в прошлое. Там была боль, требующая бездумно ответить ударом на удар. Он стоял один в юрте Эсеня и смотрел, как догорают его книги. Вдали жутко ржали кони. Баосян вспомнил страшную ясность своего желания и тот момент, когда появились призраки. Это желание засело в сердце ледяным осколком, раскроив его надвое.

Пусть Эсень умрет.

Когда вошел Оюанов предатель, останавливаться было уже поздно. В тот, первый, раз тьма подхватила и унесла его, дала чистейшее чувство облегчения. Это случилось задолго до того, как та же самая тьма превратилась в яму неизбежного отчаяния и горя.

— Вы сказали мне, что намерены уничтожить Великую Юань, — сказала Мадам Чжан. — Захватить трон. Править. Вы действительно хотите именно этого?

Сердце у него сжалось от незнакомой боли. Даже думать стало трудно.

Что бы ни отразилось на лице Баосяна, Мадам Чжан ответила ему улыбкой, не менее хищной, чем ее ногти.

— Я рада, что мы пришли к взаимопониманию. Но давайте условимся не заглядывать в душу, супруг мой. Не думаю, что мы способны вынести правду друг о друге.

Она подала сигнал слуге, и тот вышел.

— Должна отдать вам должное. Чэнь Юлян в качестве отвлекающего маневра против Чжу Юаньчжана сработал замечательно. Мое войско готово присоединиться к нам по первому вашему слову.

Слуга вернулся с подносом, на котором лежал одинокий мешочек. Мадам Чжан взяла его, но протянуть Баосяну не спешила.

— Что касается другой части вашего плана… вот то, что вы просили. Вы уверены, что нужен именно такой состав? При неправильном обращении он может быть опасен.

Баосян взял у нее из рук мешочек. Боль утихла, но чувствовал он себя словно тень человека.

— Не беспокойтесь, — сказал Баосян. — Уверен.

— А от вас есть толк, не правда ли, Министр?

С балкона верхнего яруса храмовой пагоды открывался вид на озерную гладь, где торчали сухие тростники. Мраморные мостики белыми радугами изгибались между заснеженными островками. Где-то запела незнакомая птичка. С высоты Баосян различал крыши резиденции Третьего Принца рядом с западными воротами Императорского Города, а за ними — и всю столицу. Деревья и дома были укутаны снежными шапками. Город напоминал игрушечную миниатюру.

— Я проверила снадобье, — продолжала Госпожа Ки. Она бросила на Баосяна оценивающий взгляд, и он понял: сейчас проверяют его самого. Заденет ли Министра недоверие? Баосян остался спокоен. Пусть видит, что ему это безразлично. Он и так знает, что Госпожа Ки не принимает ничего на веру. Баосян все еще помнил пальцы ее слуги-асассина у себя во рту.

Помедлив, Госпожа Ки улыбнулась. Он сдал экзамен.

— Действует и впрямь прекрасно. На вкус и вид мой испытатель не отличил от обычного чая. Где вы его добыли?

— У знакомой куртизанки. — Баосян окинул взглядом Ханбалык. Перед его мысленным взором предстала картина даже не руин, а земли, вздымающейся, чтобы затянуть город в свои титанические объятия: вверх тормашками полетит все — вырванные с корнем деревья, Колокольная и Барабанная башни, городские стены… пока наконец даже черепица с крыш не осыплется. — Она мой друг.

— Не зря хвалят ханбалыкских куртизанок! Хотя я слышала, что им недостает истинной утонченности линъанских. — Она задумчиво продолжала: — У меня нет среди них знакомых. Судя по действенности снадобья, ваша подруга дело знает.

Ее наивное любопытство к этой теме удивило Баосяна. Но если вдуматься, наложницы проводят всю свою сознательную жизнь в пределах Императорского Города. Если не считать выездов в компании Великого Хана, у Госпожи Ки свободы не больше, чем у пленника. Ни внешний город, ни мир за его стенами ей не доступны.

— Теперь у меня есть средство, чтобы разобраться с Императрицей. Лучше раньше, чем позже. Так будет выглядеть менее подозрительно.

Госпожа Ки развернулась и побежала по внутренней лесенке вниз, в храм на первом этаже. Ее быстрые, твердые шаги показались Баосяну чуть ли не мужскими. Он уже привык к мелким, нетвердым шажочкам Мадам Чжан — грация на грани неуверенности, которая вызывала у стороннего наблюдателя приятное ощущение женской хрупкости. Госпожа Ки склонилась перед храмом в быстром поклоне. Когда Баосян последовал ее примеру, она сказала:

— Но прежде, Министр, я должна попросить вас о помощи еще в одном деле.

Сквозь открытую дверь Баосян увидел, как к храму приближаются евнухи Госпожи Ки. Они тащили кого-то. Женщину. И в храм, разумеется, не вошли. Даже Госпожа Ки не рискнула бы осквернить священное место присутствием скопцов и женщины с кровотечением.

— Как видите, снадобье оставляет некоторые следы. — Госпожа Ки встала. — Я уйду первой. Доверяю вам довершить это дело.

Горничную Госпожи Ки снадобье не убило — судя по всему, именно это и хотела проверить Госпожа Ки. К распухшему от слез лицу была прижата какая-то тряпка. С вершины храма он слышал не птичку, а ее приглушенные всхлипы. Подол бледно-розового платья служанки потемнел от крови.

Бедная наивная девочка. Он представил себе, как та простодушно поделилась своим счастьем с теплой, участливой хозяйкой. Наверное, поведала, что собирается выйти замуж за дворцового стражника, покинуть дворец, завести еще кучу детей и жить долго, сыто и счастливо. У Баосяна засосало под ложечкой от этой мысли. Кому придет в голову мечтать о счастливой концовке? Только тому, кого баловали всю жизнь, не давая понять, как устроен мир.

Его скрутило не презрением, а болью. Он подозревал, что наложница на ком-нибудь опробует снадобье. Но не думал, что придется воочию узреть последствия: горе, утрату, страдания. Баосян сам не знал, почему это так его задело. Он ведь уже столько раз ломал чужие жизни.

Баосян так и стоял на коленях, когда вошел Сейхан, переступив через скорчившуюся на пороге девушку. Он огляделся — с любопытством, без тени благоговения и почтения, с которыми люди обычно входят в храм. На миг Сейхан снова стал для Баосяна чужаком, иноземцем, человеком инoй веры и иного, непривычного мира.

Вот именно поэтому он и был так полезен. Баосян сказал:

— Отвези девушку к моей жене. Пусть позаботится о ней.

Сейхан покосился на плачущую служанку в окровавленном платье.

— Что-то мне кажется, Госпожа Ки не об этом просила.

— Если она узнает, что я нарушил ее приказ, убьет нас обоих. — Баосян встал и отряхнулся. — Поэтому будь осторожен.

— Я всегда осторожен. — В светлых глазах секретаря сверкнула безжалостность. В свое время он тихо и очень успешно убрал множество людей по приказу хозяина. — Полагаю, у вас свои причины.

Перед Баосяном всплыл целый ряд лиц: веселая служанка, двойняшки Мадам Чжан, Министр. Своими руками он никого не убивал. Пальцем не тронул. И все же вина лежала на нем. Это он сделал. И неважно, с какими чувствами — ничего уже не исправить.

Баосян горько сказал:

— Допустим, просто пожалел.

Эсень удалялся от него по длинному коридору, но происходило все в резиденции Третьего Принца. Так Баосян понял, что спит. Он не видел себя, но знал, что снова стал ребенком. И при этом понимал, что видит не Эсеня во плоти, а его призрак.

Эсень уходил, таял в сумерках. Завернет за угол — и все, нет его. Баосян спешил за ним вслед и звал, уже осознавая, что зовет напрасно:

— Брат, подожди меня!

В нем нарастало отчаяние. Он не мог догнать брата на своих детских коротеньких ножках. Не хватало сил. Под ложечкой сосало — кажется, он чем-то разочаровал Эсеня.

— Прости! Я не хотел! Я хотел быть хорошим. Я буду стараться. Я тебя не подведу. Пожалуйста, не бросай меня.

Эсень обернулся. Он был взрослый, бородатый, в церемониальных доспехах. На плечи накинут отороченный мехом черный плащ. Брат выглядел совершенно обычно, но Баосяна вдруг пронзил животный ужас. То, что некогда было таким родным, незаметно и безвозвратно превратилось во что-то чужое и непознаваемое.