— Эти источники пахнут просто кошмарно. Принесите нам чаю и мешочек с ароматными травами, буду держать под носом во время купания.

Когда все слуги, кроме девушки с зонтиком, ушли, Госпожа Ки спросила:

— А вы хотели бы предложить особые услуги, Министр?

— Может быть, одну… имеющую отношение к особой же проблеме, — ответил Баосян, покосившись на служанку.

— Ей можно доверять, — холодно произнесла Госпожа Ки. — Говорите открыто, но будьте кратки. Наложнице не пристало разговаривать с мужчиной, даже таким.

Миг странного ужаса миновал. Хотя была уже середина зимы, в садах Великого Хана повсюду красовались сливовые ветви. Их срезали, подождали, пока они расцветут в тепле у жаровен, и расставили повсюду, якобы в естественном порядке, чтобы создать иллюзию весеннего цветения. Видимо, тем, кто служит Великой Юани, даже после смерти нельзя обрести покой. Баосян сказал:

— Если ничего не предпринять, Императрица родит наследника на замену Третьему Принцу. Ни вы, ни я этого не желаем. Позвольте предложить вам содействие. Мне проще выбираться во внешний город. За мной не следят так, как за вами.

Он поставил на доверие, которое уже успел завоевать. Помолчав, Госпожа Ки хладнокровно ответила:

— Если случится так, что Императрица не сможет выносить ребенка, это должно выглядеть естественно. Любое подозрение падет на меня.

Письмо, которого он ждал, прибыло утром. Баосян холодно сказал:

— У меня есть средства. Никто не узнает.

— Включая Третьего Принца, — уточнила Госпожа Ки. Она отвернулась, но Баосян заметил, как по лицу легкой рябью прошло истинное чувство. Камень на миг смягчился.

— Берегите его, Министр.

Все пошло не так. Произошло ужасное. С глазами тоже творилось что-то странное, Баосян ничего не видит.

Он понял, что проснулся. Вдох застрял в глотке. В спальне Третьего Принца было темно. Вот почему ничего не видно. Он лежал лицом к спине спящего Принца, но чутко прислушивался к тому, кто стоит позади. А там стоял Эсень.

Ничто конкретное на это не указывало. Однако чувство было слишком хорошо знакомо Баосяну. Так он реагировал только на Эсеня. Эмоции, копившиеся всю жизнь, слились в единый, уникальный отклик. Баосян узнавал брата подсознательно. Просто узнавал, и все.

Присутствие Эсеня ощущалось остро — он, наверное, подошел вплотную и стоит у самой кровати, может коснуться голого плеча Баосяна поверх одеяла.

Холодные волны ужаса окатывали его. В спальне было настолько тихо, что он слышал шорох, с которым волоски на теле цепляются за простыни.

Пора было идти. Дела ждут. Но так не хотелось выползать из теплой постели. Баосяна вдруг кольнуло одиночество. Разум Третьего Принца блуждал в далеких краях, куда Баосян не мог за ним последовать. Он остался один в темноте. Ну не совсем один — с призраком.

Однако Третьего Принца можно вернуть издалека. Позвать по имени и вернуть. Третий Принц откроет глаза и снова будет здесь. Чего проще-то.

Баосян стоял на развилке. Он мог пойти дальше, а мог выбрать другой путь. Остановиться. Еще не поздно.

Впрочем, когда знакомая братская ненависть обрушилась на него, Баосян ощутил, как внутри поднимается тьма. Пароль-отклик, который нельзя сменить. Этот злой прилив вынес его сюда — и дальше понесет, до самого конца — однако, отдаваясь воле волн, он одновременно замирал от ужаса и отчуждения. Баосян узнавал эту тьму, но никогда не мог дать ей имя.

Он рывком вскочил с кровати, дрожа от злости на брата. Неважно, что первый эйфорический прилив гнева давно миновал. Тьма плескалась внутри, он позволил поглотить себя целиком и жизни без этой тьмы уже не представлял. Без нее Баосян ничто.

Во сне он всегда отворачивался от страшного. Но наяву, в ожившем кошмаре собственной жизни, Баосян неустанно искал глазами невидимый призрак.

Тот поджидал у ворот резиденции Третьего Принца. Баосян скакал верхом и чуял, что призрак нагоняет, летит за ним по пятам в пелене снегопада. Пожелай Эсень, он бы показался брату, выступив из-за незримого барьера. Баосяну страстно хотелось увидеть Эсеня. Будь его воля, он бы вызвал брата оттуда, из-за недостижимой черты. Баосян с яростью подумал, что заставит Эсеня показаться и стать свидетелем гибели Юани — властью, данной ему Небесами.

По министерскому пропуску он выехал за пределы Императорского Города, затем — за внешние стены Ханбалыка, где начинались предместья. Роскошные усадьбы потянулись перед ним островками теплого света во тьме. Баосян отыскал безымянную усадьбу, и дверь отворилась на стук.

Внутри ожидала она. Приветливая улыбка и все то же фарфоровое совершенство, которое запомнилось Баосяну в прошлую их встречу.

Он сказал на ее родном южном наречии:

— Приветствую дражайшую супругу.

Красота Мадам Чжан всегда существовала отдельно от внешности. Иллюзию совершенства создавал самоконтроль. Она играла роль красавицы и, хотя с момента их последней встречи прошли годы, все еще казалась привлекательной. Щеки слегка оплыли, и белизной кожи она была обязана скорее пудре, чем природе. Но запястья сверкали, как снег, в шитых золотом рукавах, и шея казалась гибким стебельком цветка. Она стояла неподвижно, вся в дрожащих бликах света от фонарей, мерцающих на подвесках в прическе, на покрытой перламутровой пылью коже. Одинокий локон волос спускался вдоль стройной шеи, словно выпущенный из прически любящей рукой.

Это был спектакль для мужчины, который любит женщин. При обычных условиях в Баосяне зажегся бы ответный огонек, невольное осознание возможности, пусть ее и не обязательно воплощать в реальность. Но тут он ощутил отстраненность на грани отвращения. Спектакль был рассчитан на прежнего Баосяна, который не владел Мандатом, не спал с мужчиной и мог ощущать что-то еще, кроме черного ужаса. Как будто его привязали к собственному трупу, лицом к лицу. Абсурд.

Мадам Чжан промурлыкала:

— Не должна ли эта женщина побеспокоиться о здоровье своего супруга? Он так похудел.

Баосян взял протянутую руку и сжал крепко, на грани жестокости:

— Не стоит.

На ее лице не отразилось ни боли, ни понимания. Словно она ничего не почувствовала.

— Нет? Я слыхала, вы недавно убедили мир в обратном, но я помню вас юношей с обычными мужскими интересами. Почему бы нам не доставить друг другу радость? Ведь мы женаты.

Судя по выражению лица, ей хотелось, чтобы он взял ее прямо здесь, на скромном казенном ложе, под неусыпными взглядами ее слуг. Но было что-то пугающее в том, как она держалась в его объятиях — ни мягкости, ни податливости, ни обычного человеческого тепла. Нет, ничего ей на самом деле не хотелось. У Баосяна по спине поползли мурашки. Это ведь он виноват. Он пробудил ревность в ее муже, стал причиной смерти ее возлюбленного. Он лишил ее всякой надежды и власти. Даже если Мадам Чжан думала, что обратилась к нему по собственному выбору, свободы в этом выборе было не больше, чем у воды, текущей вниз с холма привычным руслом.

Баосяну вдруг стало противно от ее непроницаемой маски. Ему нужно увидеть правду, докопаться до свидетельств своего преступления… Он выпустил ее руку и резко сказал:

— Вам нет нужды притворяться. Только не передо мной. Я знаю, что вы любили генерала Чжана.

На миг ему открылось ее горе. Но это было похоже на шторм, бушующий под водой, рвущий водоросли, поднимающий песок со дна морского… и не достигающий поверхности.

— Любовь! — повторила она, и ее душа, смеющаяся легко и яростно, показалась ему совершенно чужой телу, пропитанному горем и отчаянием, как соляным раствором. — Разве любовь бывает невзаимной?

Она снова подняла руку и коснулась его щеки кончиками ногтей. Гнев ее был яростен, как когти леопарда, терзающего добычу. Она искала удовольствие в чужой боли, потому что не могла ощутить свою.

— Но, возможно, супруг мой и прав — новобрачным следует сначала узнать друг друга, чтобы достичь гармонии. Так скажите же мне, Ван Баосян… Я чувствую, когда у человека есть власть. Я знаю, у вас ее не было в те времена, когда вы приезжали ко мне по делам. Пределом ваших амбиций было успешное управление провинцией.