Никогда еще Чжу не была так близка к гибели. Она осознала, что вся дрожит от животного ужаса. Эта сущность, которая раньше звалась Оюаном, могла бы убить ее одним касанием, стоит ей захотеть. Чжу не знала, сколько воспоминаний об их раздорах сохранилось у призрака — и сохранилось ли вообще.

— Генерал, — осторожно позвала она. — Вот человек, убивший тебя. Я знаю, ничем не возместить всего, что ты пережил, что содеял, что потерял. Но хотя бы за твою гибель ты позволишь мне отомстить?

Повинуясь ее мысленному приказу, из ничего соткалась прозрачная правая рука. Одетая белым пламенем, она всегда пылала. Но на сей раз, стоило потянуться за мечом духа, огонь стал обжигающе холодным. Клинок тоже был ледяным. Такой холод способен вытянуть из нее жизненную силу, остановить сердце. Инстинкт твердил: стоит замешкаться, и Оюан поднимет голову. Взглянет ей в глаза, а затем пожрет своими острыми зубами.

Она отпрянула, подавив дрожь. Сломанный меч призрака остался в ее руке.

Чжу помнила, как потеряла руку. Боль, пустота, медленное прояснение, возвращение к себе. Меч Оюана был его возмездием. Им он убил возлюбленного. Но вот Чжу этот клинок изменил. Проник в тело и оставил след. Теперь Мандат воссоздал клинок подобно тому, как воссоздавал очертания отсутствующей правой руки. Сияние пробежало вдоль сломанного лезвия, оно стало целым, и вот уже в руках у Чжу — не призрачный клинок, а меч, созданный из чистого света.

— Он ненастоящий, — в ужасе воскликнул Великий Хан, словно пытаясь разубедить себя в очевидном: убивает этот клинок по-настоящему.

Чжу занесла меч. Нестерпимый, как солнце, свет был ее оружием и сутью. Она бросила Ма:

— Отвернись, Инцзы. Выдержи это ради меня. Еще один, последний раз, и все будет конечно.

Великий Хан не побежал. Бежать было некуда. Чжу наступала. Ему только и осталось, что заслонить глаза рукой. Тыльная сторона вскинутой ладони и незащищенный подбородок побагровели и пошли пузырями, а клинок был все ближе и ближе. У света нет веса, но есть сила. Сила повергла Хана на колени, и тот закричал от боли. За спиной у Чжу всхлипывала Ма, так отчаянно, как никогда прежде.

Чжу испытала определенное мрачное удовлетворение, уничтожив Чэня, и уж точно — при мысли о том, как Ма расправилась с Цзяо. Но Великий Хан, при всей своей показной жестокости, отличался от них. Он был, как поняла Чжу в миг неприятного прозрения, похож на нее. Человек, которого не только не вознесли на вершину благодаря выдающимся качествам, но и всячески презирали. Смешно было предположить, что он метит в правители. Не говоря уже о том, чтобы такой человек сумел взять власть. Ван Баосян взошел на трон как живое отмщение тем, кто отказывал ему в таком праве.

Именно Ма когда-то сказала Чжу: те, кто пожертвовал жизнью ради нее, сделали это не затем, чтобы она стала императором, а затем, чтобы она стала императором, оставаясь собой. Ибо они знали: Чжу понимает, каково быть ничем. Знали, что она изменит мир, оставит позади прошлое, где правили бал Чэнь и другие, считавшие себя достойными поклонения.

Наступая с мечом на Великого Хана, Чжу ощущала, как чудовищно давит на нее жажда призрака — убей! Но… ведь призрак — не человек с истинными желаниями. Он всего лишь эхо боли и мести, рвущееся проявиться в мире, за который цепляется потому, что не знает ничего иного. У призрака нет ни жизни, ни будущего. Он принадлежит прошлому в той же мере, что и Чэнь.

Великий Хан в муках упал на колени под занесенным мечом. Клинок его даже не коснулся, но уже заживо сжигал. Беззвучно взывал о кровавом отмщении призрак.

Чжу остановилась.

Все как будто замерло. В этом величественном зале, где колонны были шире самых широких деревьев, ее вдруг накрыло болезненное осознание: какие же мы все крохотные, неповторимые — Великий Хан, задыхающийся на коленях, отвернувшаяся и рыдающая навзрыд Ма, она сама. Но если просто стоять и смотреть, ничего не изменится. Ничего никогда не изменится.

Она произнесла в пустоту:

— Так надо. Мне жаль.

Великий Хан отшатнулся, собираясь встретить смерть. Тыльная сторона руки, заслоняющей лицо, уже не просто шла пузырями — она сияла открытой раной. Рукав черного одеяния дымился. Вышитые золотом драконы вспыхнули и прогорели, от вышивки осталась только тень. Вдруг Чжу отвернулась от него и обратилась к призраку:

— Прости, генерал. Я знаю, чего ты от меня ждешь. Но разве может новый мир начаться со старого обычая? Если миру суждено измениться, я должна выбрать для него иное начало.

Повинуясь ее воле, меч и правая кисть исчезли. Рука снова стала розовым тонким обрубком: истина, которая никому не принесет вреда. Таков был выбор Чжу. Она взглянула сверху вниз на Великого Хана:

— Начнем с того, что двух Мандатов под Небом быть не может. Остаться должен мой. Отрекись от своего.

Стоя на коленях, дрожа мелкой дрожью, он все равно не мог этого сделать. Его грудь тяжело вздымалась. На лице читалась мука, но не физическая. Хан произнес хрипло, с отчаянием, почти с мольбой:

— Не могу. Не могу отречься. Это как отказаться от себя самого.

Ма мучительно всхлипнула и выступила вперед. Она опустилась перед ханом на колени и взяла его необожженную руку в ладони — не так, как берутся за руки влюбленные, а жестом утешения. Ма заговорила тихим, полным боли голосом. Чжу стало неловко — она будто подслушивает.

— Твои чувства были настоящими, пусть даже все остальное — не взаправду.

Он не сводил с Ма глаз. Слеза поползла по его бледной коже. Хан поднял руку, заслоняя глаза и треугольный ожог на подбородке. Сердце Чжу понимающе заныло. Она знала, каково это — прощаться: вот она смотрит на умирающего Сюй Да, а Чэнь говорит ей сдаться. На одной чаше весов судьба, на другой — Сюй Да. Судьба была ее сутью, зато Сюй Да — любимым названым братом. Выбрать — все равно что разорваться надвое.

Чжу всегда полагала, что тем, кто отказался от собственной судьбы, подобно настоящему Чжу Чонбе, она просто оказалась не по плечу. А вот ей сил хватало. Наверное, когда судьба — единственная причина и способ выжить, когда человек держится за нее отчаянно, как Великий Хан или Оюан, отречение требует еще больших усилий. Наблюдая за борьбой Великого Хана, Чжу подумала: может статься, отречься — сложнее всего на свете… Ничего не происходило. Затем вдруг над ним выросла тень — рваная паутина на ветру, — повисела немного и бесследно растворилась.

Хан сделал хриплый вдох и повалился вперед. Ма подхватила его.

Судьба перестала довлеть над ним. Но, вдруг поняла Чжу, Хан не превратился в ничтожество после отречения. Он навсегда отринул собственное имя ради ханского титула, и вот Великого Хана больше нет. Вместо него — безымянный коленопреклоненный человек, который может стать кем угодно. Каким угодно.

— Иди, — сказала ему Чжу со странной покровительственной нежностью, с какой могла бы обратиться к самой себе, очнувшейся после поединка с Оюаном и увидевшей забинтованный обрубок правой руки поверх одеяла. — Избери себе новое имя и живи с ним так, как не мог жить раньше. В ладу с собой. Иди, пусть грядущее будет ярким.

Затем она направилась к тому созданию, что некогда звалось Оюаном. Нелегко было преодолеть разделявшие их двадцать шагов. Чжу обратилась к неподвижному призраку:

— Тебе тоже пора, генерал. Освободись от боли, страданий, мести миру и людям. Пусть все закончится здесь.

Снова вспыхнула пламенная рука. От ее прикосновения призрак все-таки поднял голову. На миг перед ней предстала кошмарная личина голодного духа. Затем его коснулся свет, и Чжу увидела прекрасное, бледное, пугающее лицо, которое когда-то знала. На нее смотрели глаза человека, а не провалы во тьму, словно Чжу, окликнув, призвала самого Оюана, его истинную суть. Он слушал Чжу с тоской и мукой.

— Я отыщу его могилу и похороню вас вместе. Ты не оставил потомства, но я не забуду тебя. И мои потомки, и потомки моих потомков станут чтить твою память и возносить за тебя молитвы у памятника, который я прикажу воздвигнуть в твою честь. Иди в следующую жизнь. Проживи ее, выстрадай. Следующую жизнь тоже, и еще одну. С каждым разом будет легче. Пока, наконец, через тысячу лет сила Вселенной не столкнет вас с Эсень-Тэмуром снова. Тогда вы начнете все с чистого листа.