Ма ведь пыталась предостеречь Чжу. Еще до того, как та узнала об ужасной кончине Оюана, о бесчувствии Мадам Чжан, о черной тени Великого Хана, накрывшей всю страну.

Тебе никогда не приходило в голову, что оно того не стоит?

Чжу всегда была уверена, что стоит. А теперь потеряла всякую уверенность, и это наполняло ее пустым ужасом.

— Я эту наложницу даже не видела ни разу с момента прибытия, — выплюнула Мадам Чжан. — Она меня избегает. Думает, что нанести визит вежливости Императрице ниже ее достоинства? Вызови Госпожу Шинь, пусть продемонстрирует мне почтение!

Вскоре появилась Ма. К облегчению Чжу, выглядела она больной от тревоги, но целой и невредимой. Взгляд Ма, обращенный долу в присутствии Императрицы, скользнул в сторону Чжу. Это было как тайное беглое соприкосновение пальцев двух разлученных влюбленных, столкнувшихся на улице. Сердце Чжу снова кольнула боль, когда она осознала, чем вызвано облегчение при виде Ма — она ожидала увидеть синяки, ведь все говорят о жестокости Великого Хана. Весь дворец слышал, что он приказал сварить Болуд-Тэмура заживо. Хорошо и то, что в волосах Ма красуется затейливая золотая заколка. Не иначе, подарок Великого Хана после первой ночи. Значит, эта часть плана сработала.

Ма ответила по-ханьски с изрядным монгольским акцентом:

— Недостойная наложница Госпожа Шинь с почтением приветствует блистательную Императрицу.

Она опустилась на одного колено в примирительном поклоне. Но, увидев ее склоненную макушку, Мадам Чжан вдруг со свистом втянула воздух:

— Он подарил тебе заколку с фениксом?

Во внезапно наступившей тишине шорох платьев служанок, переминавшихся с ноги на ногу, показался очень громким. С первого взгляда Чжу не разглядела, что там за особенная заколка, но ей было известно, что означает феникс. Знак отличия фаворитки Великого Хана. И он подарил ее Ма, не Мадам Чжан.

Так вот почему на Ма лица нет, догадалась Чжу. Вот почему она не навестила Мадам Чжан, хотя правила вежливости этого требуют. Она понимала, что заколка будет воспринята как вызов Императрице. Но и снять ее не могла, ведь это подарок самого Хана. Пренебречь знаком ханской благосклонности — страшное оскорбление, на которое не решится никто, даже фаворитка.

Мадам Чжан стремительно встала, и украшения в ее прическе угрожающе закачались. Так птица распускает оперение перед боем. Наверное, лотосовым ножкам больно от подобного. У Чжу возникла неприятная догадка, что физическую боль Мадам Чжан воспринимает точно усилитель гнева.

Мадам Чжан подошла к коленопреклоненной Ма и аккуратным щучьим движением выдрала заколку из прически вместе с прядью волос. Ма вскрикнула от боли, и этот крик пробрал Чжу до костей.

— Как ты смеешь! — Мадам Чжан швырнула заколку на пол. Секунду она стояла, тяжело дыша, словно все было уже кончено. А потом накинулась на Ма. Чжу в беспомощном ужасе наблюдала, как длинные ногти оставляют кровавые царапины на щеках Ма, вонзаются в гладкий шелк волос. Мадам Чжан лупила без передышки, словно зверь, скогтивший и треплющий добычу. Ма с криком пыталась закрыть голову руками. Кровь из царапин на тыльной стороне ладоней пятнала рукава короткого жакета с ленточками и белый лен нижней рубахи.

В былые времена Чжу, наверное, смогла бы ради пользы дела безучастно слушать вопли Ма. Возможно, даже гордилась бы своей выдержкой. Но это было до того, как у нее на руках умер Сюй Да. Горе и боль проторили в ней новые тропы, и теперь, при виде страданий Ма, боль хлынула старым руслом. Чжу переродилась под воздействием этой боли — и в результате стала чувствовать ее несравнимо острей, чем раньше.

А что, если все зря? Можно ли отказаться от цели на полпути и уйти, чтобы не множить боль, если уже заплатил такую высокую цену? Чжу вспомнила брата, настоящего Чжу Чонбу, который отказался от своего жребия. Она вцепилась в эту отвергнутую судьбу, и сопротивлялась всякой попытке мира отобрать ее обратно, и выстрадала право назвать его жребий своим. Разве могла она перестать жаждать величия, нового мира? Желание звездой пылало у нее в груди, наполняло своим сиянием. Отбери его, и что от нее останется?

Ма в слезах рухнула на пол и униженно прижалась лбом к доскам:

— Пощадите, Императрица, пощадите недостойную!

Мадам Чжан уставилась на нее сверху вниз, тяжело дыша и покачиваясь на своих крохотных ножках. Блеск в глазах так и не угас.

— Недостойную? Да, недостойную говорить со мной, недостойную находиться в моем присутствии!

Схватив веер на длинной ручке, она принялась лупить Ма по спине и согнутым плечам.

— Ты не имеешь права плакать!

Остальные служанки Мадам Чжан безучастно наблюдали за происходящим. Они считали, что таков естественный порядок вещей, словно жизнь во дворце ничем не отличается от дикой природы. Но сердце Чжу вздрагивало при каждом новом ударе, обрушивающемся на всхлипывающую Ма.

Существует ли будущее, в котором Чжу не стала императором?

Я могла бы все бросить?

Когда Ма ушла, Мадам Чжан удовлетворенно сказала:

— Посмотрим, как она теперь будет его ублажать, с таким-то лицом.

Птички, потревоженные расправой, примолкли так же, как служанки. Заколка с золотым фениксом валялась на полу в облачке волос. Эта заколка принесла Ма столько страданий. Но Чжу поняла: ее все равно надо как-то вернуть хозяйке.

— Императрица, если Великий Хан узнает, что вы забрали заколку с фениксом…

Неоконченная фраза повисла в воздухе зловещим предзнаменованием ханского наказания.

— Верно! Догони и отдай. — Императрица отвернулась. Об ее белоснежный профиль можно было нечаянно порезаться до кости, как об осколок фарфора. — Увидим, хватит ли ей глупости снова попасться мне на глаза в этой заколке.

Чжу нагнала паланкин Ма у северо-восточного угла стен. Эта часть Дворцового Города, где не было широких площадей, характерных для окрестностей Зала Великого Сияния, больше напоминала жилой квартал. Многочисленные резиденции для наложниц перемежались маленькими цветущими садиками. Поскольку сейчас единственной наложницей была Ма, в воздухе витало легкое запустение. Крохотным садикам не хватало солнца, ветер намел по углам целые сугробы увядших весенних лепестков.

Ма сидела в паланкине, скорчившись, с распущенными спутанными волосами, будто плакальщица. Чжу поравнялась с корёскими служанками, которые тянулись за паланкином, как хвост за кометой, и заявила по-монгольски, чтобы было понятно даже случайным свидетелям:

— Императрица послала меня вернуть некую вещь вашей госпоже.

Главная служанка удивленно открыла рот, узнав Чжу, и постучала евнуха по плечу: стойте!

Ма испуганно подняла голову, когда паланкин стал опускаться, затем один ее глаз расширился при виде Чжу. У той сжалось сердце — второй глаз Ма совершенно заплыл.

Удивление Ма быстро сменилось озабоченностью. Она нервно оглядела двор и шепнула служанкам:

— Следите, чтобы нам никто не помешал.

Служанки окружили защитным кольцом опущенный паланкин, и Ма с силой сжала руки Чжу, здоровую и деревянную. Тут же отпустила, бледная, встревоженная:

— Нам не следует…

Чжу показала Ма заколку.

— У нас есть несколько минут.

Впрочем, Ма правильно тревожится. У дворца глаз больше, чем у моллюска. Конечно, Чжу получила разрешение на эту встречу, но было ясно, что любой признак дружбы между ней и корёской наложницей мгновенно вызовет подозрения Императрицы.

Вместо поцелуя Чжу прижалась к жене плечом. Вид заплывшего глаза Ма наполнял ее горькой нежностью. Чем больше царапин она отмечала, тем глубже была эта нежность. Она нарастала, нарастала, пока не начала душить. Чжу поняла, что ей трудно дышать. Выпалила:

— Прости, Инцзы! Вся эта боль, все эти страдания — я думала, оно того стоит. Ты меня предупреждала, но я не слушала. Прости.

Ма какое-то время сидела очень тихо. Потом проговорила:

— Чжу Юаньчжан. Знаешь, почему в Сондо я сказала тебе: «Не проси меня»?