— Не боитесь, Госпожа Шинь? Может, вам кто-нибудь рассказал, что иные правители не спят с наложницами против их воли и просто отсылают их, если те плачут? К несчастью для вас, мой путь к трону вытравил из меня всякое великодушие.

— Я знаю, что такое отдаваться мужчине. Уверяю вас: от этого не умирают.

В сторону притворный лоск. Теперь полюбуйся на оскал.

— Я не дам вам пощады, как бы вы ни плакали.

В коридоре раздалось слабое шуршание, и он с отвращением понял, что евнухи приникли к дверной решетке и подслушивают. Может, слов разобрать они и не могут, но надеются хоть так приобщиться к волнующему действу.

— Я и не жду пощады, — сказала она ему. Удивительно, но в ее голосе не было ни намека на жалость к себе или благородное чувство долга. Под нежностью ощущалась сталь. — Вы приложили все усилия, чтобы я поняла, кто вы такой. Вы тот, кто убивает, пытает, предает и не может перестать сеять боль и жестокость. Совершает непростительные поступки, чтобы стать достойным ненависти.

В ответ его сердце сжалось, но это была не боль, а всего лишь признание правды. Он отвернулся так, чтобы наложница все же видела ухмылку:

— Как же вы меня возненавидите после этого.

Тогда она поразила Баосяна, взяв его руку и положив себе на грудь. Прижала так, словно именно она не дает ему убежать. Теплое, мерное колыхание под ладонью. Гнев снова затопил Великого Хана. Зачем эта комедия? Он хотел вырвать у нее уродливую правду, как сделала она. С яростью, неотличимой от отчаяния, он добивался ее ненависти.

Он прижался к ней и прошипел:

— Не притворяйтесь, что хотите этого.

Его тело обещало разрушение, оно было инструментом, который должен высечь из нее страх и отвращение.

— А я и не хочу, — согласилась она и, пока Хан переваривал этот ответ, изогнулась и впустила его. Баосян погрузился туда, где она была мягкой, уязвимой, хрупкой. Он на ней, он внутри нее, охваченный холодным неподвижным отчаянием, потому что только этим и занимался, только на это и годился: разрушать и ломать.

Грудь девушки поднималась и опускалась под ним, как до этого — под его ладонью. Лицо так близко — можно поцеловать. Она не отводила от него глаз. Ни на миг. И, словно не желая показаться ей чудовищем, он отвернулся.

Ресницы у нее очень густые, глаза — темные… Девушка открыта ему. Даже не пытается защититься. Теперь Баосян видел в ней милосердие, в котором сам ей отказал. И она красива в своем милосердии: сияющая, уязвимая, полная печали и сожаления, но не ненависти.

Наложница не дрожала и не боялась. Она задержала его в себе и прошептала ему на ухо обещание невозможного:

— Ты не можешь меня сломать.

Девушка обвила его руками, и эта нежность оказалась силой превыше всякого воображения. И она приняла его, не сломавшись.

Вместо этого сломался он сам, растворился в чужих прикосновениях, в прикосновениях женщины, которая не отшатнулась от его касаний, хотя Баосян, отравивший весь мир ядом и болью, заслуживал презрения.

Великий Хан спал.

Он не причинил ей боли. Но Ма все думала о той радости, которую дарила ей Чжу в их собственном акте творения, а не разрушения. Ма давным-давно утратила то, что мир более всего ценит в женщинах, но потеря ее не сломала. Взамен она вступила в новую реальность, сотканную Чжу, обрела новую жизнь. Новые пути, новый выбор. Реальность, вмещавшая лишь их двоих, была не более чем семечком. Однако именно поэтому я здесь, подумала Ма с яростью, в которой любви было не меньше, чем печали. Если Чжу добьется своего, из семечка родится новый мир.

Великий Хан проснулся. Вид у него был ошарашенный, словно само пробуждение причиняло боль. Таким же он выглядел, когда Ма перебила его в пагоде. Не столько проснувшийся, сколько вырванный из сна, и вырванный жестоко, о чем говорили синяки под глазами и осунувшиеся щеки. Она вспомнила лихорадочной жар его тела, худобу, дошедшую до предела.

— Госпожа Шинь, — невнятно сказал он. В нем появилась какая-то новая уязвимость. Ма это напомнило обиженного ребенка, который от злости пожелал смерти родителям, а теперь цепляется за них с истерическими покаянными рыданиями, потому что искренним было как желание, так и облегчение, что ему не хватило силы сбыться.

Великий Хан призвал в свою опочивальню Госпожу Шинь. Он намеревался сломить невинную замкнутую девушку, всегда отвечающую ожиданиям. Вместо этого он встретил Ма, женщину, которая уже жила и теряла, любила и была любима. Она была защищена и могла защитить сама, как мать — ребенка.

Он не мог ее ранить, потому что понятия не имел, кто она такая.

Внезапно Ма поняла, что не может дольше выносить его присутствие.

— У Великого Хана есть какие-нибудь еще пожелания к своей наложнице?

Она поймала момент его окончательного пробуждения: уязвимость исчезла под панцирем самоконтроля.

— Прежде чем ты уйдешь, надо исполнить обычай. Великий Хан одаривает свою наложницу после первой ночи.

На Ма обрушилось кошмарное воспоминание, зачем она здесь. Странное предчувствие печали накрыло ее. Ты меня ранить не можешь, а я тебя — могу.

— Войди, — сказал хан, не повышая голоса. Он не знал доподлинно, что его главный евнух ждет снаружи, готовый служить, просто ему не приходило в голову обратное.

Он сел, не обращая внимая на собственную наготу, и стал перебирать драгоценности на подносе, который внес евнух. Наверное, краем глаза хан наблюдал за Ма — когда ее взгляд остановился на заколках, он сказал с некоторой иронией:

— Поскольку я не всегда был Великим Ханом, который выше критики, мне известно, что, выбирая подарок, мужчина должен учитывать женские предпочтения.

Его тонкие пальцы перебирали заостренные заколки, на которых мерцали подвески с жемчугом, кораллом, лазуритом, турмалином, и наконец остановились на одной потрясающей золотой заколке. Ее кончик, скругленный, в отличие от прочих, был не толще кисти для письма. Венчала заколку одна-единственная длинная проволочная нить, филигранно изогнутая в форме сверкающей фигурки феникса. При взгляде на него тень раскаяния прошла по лицу Великого Хана.

— Эта вещица раньше принадлежала Госпоже Ки, твоей соотечественнице. Вы с ней не слишком похожи. Она была фавориткой моего предшественника. Матерью… — Его передернуло, словно от боли. Не без усилий хан отогнал воспоминание, каково бы оно ни было, и вручил Ма заколку.

— Надень в следующий раз, порадуй меня.

И совсем другим, холодным и резким голосом он приказал:

— Евнухи, проводите госпожу обратно в покои.

Когда евнухи закутали ее в ковер и комната исчезла, Ма сжала заколку в пальцах. Она была непохожа на оружие, но в ладонь Ма легла как рукоять ножа.

— Каждую ночь, — прошипела Мадам Чжан. Она с такой силой вела ногтем по списку аккуратно написанных дат в Реестре внутренних дел, что бумага сминалась и рвалась. — Мне он говорит, что слишком занят, чтобы поужинать вместе, зато с ней проводит каждую ночь? С этой плосколицей коровой?

Она отшвырнула документ. Чжу была не менее ошарашена таким поворотом дел, чем Мадам Чжан. Если бы она осталась невидимой рабыней, как предполагал исходный план, ей бы удавалось подстраивать якобы случайные встречи со служанками Ма, чтобы быть в курсе событий. Но теперь у нее такой возможности не имелось — за домочадцами Императрицы строго следили.

Согласно первоначальному плану, Ма полагалось провести с Великим Ханом всего одну ночь, чтобы получить оружие, которым он, ничего не подозревая, сам ее снабдит. Ма должна была выждать, пока войско Чжу подойдет к Даду, а затем устроить так, чтобы Хан призвал ее еще раз. Вот тогда оружие и пригодится. Что же произошло в личных покоях Великого Хана в ту первую ночь, если с тех пор он вызывает Ма снова и снова? От чувства вины у Чжу непривычно засосало под ложечкой. День за днем она, ни о чем не думая, торчит в доме Мадам Чжан, а Ма в это время терпит прикосновения Великого Хана. Как она? Тяжело ли ей приходится?