Он посмотрел на меня исподлобья.

— И ты веришь во всё это?

— Я знаю, что это так, — пожала плечами я.

— Да, конечно, я вывернусь и на этот раз. Наверно я действи­тельно устал, и этот последний удар был слишком тяжёл. В какой-то момент мне показалось, что, и правда, нет смысла жить дальше, если я уже не я, если старый соратник по борьбе вкладывает нож в мои ру­ки, если с плеч едва не срывают погоны… — он неожиданно усмехнулся. — И всё же, вы, земляне — отличные ребята. Ты, Клайд, Джули… Ни один из вас, ни на минуту не задумался, вставая на мою сторону.

— Мы древняя мудрая раса. К тому же страшно сентиментальная и привязчивая, хотя и с холодной кровью. У нас гипертрофированное чувство ответственности за всех и за всё. Нас всё касается, и мы везде лезем. И если факты не совпадают с нашим внутренним убеждением, тем ху­же для фактов.

— А как насчёт «Платон мне друг, но истина дороже»? — насмешливо поинтересовался он.

— Но ведь Платон — всё-таки друг! — рассмеялась я. — Ну вот, мой хороший, ты и ожил.

— И всё же, как насчёт Платона? — не унимался он. — Торсум всегда меня терпеть не мог, но никогда не вставлял палки в колёса, со­лидарность старых вояк была превыше всего, потому что нас сближало дело. Потом оказалось, что я, якобы, не прав, я нарушил закон. И, хотя он понимал, что я в этом нисколько не повинен, он без сомнений и сожалений предложил мне радикальное средство.

— Ну что ты вцепился в этого Торсума? Я не понимаю его и не знаю, почему он это сделал. Если честно, мне кажется, что он пытался подставить тебя, чтоб скрыть собственный провал.

— Нет! — воскликнул Лонго. — Ты пойми! Это не тот слу­чай! Существует железное правило! Закон гор. За каждое нарушение распла­та неминуема независимо от вины. За любой шаг в сторону — изгнание. За предательство — смерть. Вот и получается «Платон мне друг, но истина дороже». Разве могут два друга думать по-разному? Разве может человек защищать неправого?

— Расплата за нарушение независимо от вины… Это закон кармы, закон природы, закон мироздания. Космос холоден, математически точен и бездушен. Он наказывает за любое отступление от своих правил. Это его истина, лишённая эмоций и чувств. А человек слаб, он беззащи­тен перед колёсами мироздания, которые перемалывают судьбы, как щебень на дороге. Он бы просто не выжил, если б был один. Но нас мно­го, мы помогаем друг другу, мы вытаскиваем друг друга из-под колёс, мы прощаем там, где не простил бы космос, и поэтому мы живём.

— Значит, вами движут высокие цели! — провозгласил он с оттен­ком разочарования. — А заодно и ваше земное чувство противоречия. Нужно обязательно помешать нехорошему великому Космосу и выдернуть какого-то конкретного парня из-под колёс.

— Как только ты начинаешь рассуждать на философские темы, ты становишься похож на ребёнка, — рассмеялась я. — Ну конечно никто и не думал о великих целях, нарушая законы Колонии иоказывая тебе помощь. Я могу точно сказать, что толкнуло на это меня, и не ошибусь если скажу, что нечто подобное испытывали и Клайд с Джулиано.

— Что именно?

— Я говорю только о себе, — предупредила я.

— Ну конечно!

— Я влезла в это дело по двум причинам: первая и главная: я безумно тебя люблю, а потому просто не могла поступить иначе.

— Элемент самопожертвования, да? — улыбнулся он. — А вторая и не главная?

— Очень маленькая инизменная. Обыкновенный эгоизм.

— То есть?

— Я впоследствии хочу спокойно спать по ночам, не терзаясь угрызениями совести, что бросила тебя в беде.

Он рассмеялся и покачал головой.

— У тебя даже эгоизм служит великим целям!

— Хватит философствовать! — заявила я. — Я хочу спать, но в этой чёртовой пещере собачий холод. Ночевать в капсуле ты мне почему-то не даёшь. В таком случае, вставай и пойдём со мной. Будешь мне вместо грелки.

— А почему не вместо батареи парового отопления? — съязвил он.

— Потому что обниматься с батареей — это всё равно, что целоваться с кофеваркой. Это свидетельствует об отклонении в психике и от этого лечат.

Он со смехом обнял меня и поцеловал.

— О, звёзды! — воскликнула я, изображая возмущение. — Не мужчина, а дикобраз! Ты же колючий, как кактус! Никогда не слышал, что на свете существуют бритвы? Это же ужасно! У меня такая нежная кожа! Ты же меня исцарапаешь!

— Бритва героически погибла под обломками пентхауза, — с легким злорадством сообщил он. — Так что придётся выбирать: либо мертвецкий холод, либо живой и достаточно горячий дикобраз.

Я уже вскочила на ноги и теперь с нерешительным выражением косилась то на Лонго, то на чёрный провал пещеры.

— Ладно, — сокрушённо вздохнула я. — Придётся немного потерпеть. Сколько раз я замечала: если достаточно долго болтаешься в космосе, где холодно и одиноко, то рано или поздно дойдёшь до такой кондиции, что со щенячьим восторгом кинешься навстречу крокодилу, не то, что дикобразу.

Повернувшись, я пошла в пещеру. Пройдя несколько метров в темноте, остановилась и прислушалась. Сзади раздались лёгкие, почти беззвучные шаги, затылком я ощутила тёплое дыхание и невидимые горячие руки сомкнулись у меня на груди.

V

Весь день мы спали или возились с автоматикой флаера, настраи­вая барахливший биосканер и гоняя рацию, которая передавала нам все переговоры на волнах, используемых полицией.

— Нас ищут, — заметила я после того, как чей-то деловитый го­лос закончил излагать наши словесные портреты.

— В высшей степени ценное замечание, — кивнул Лонго. — Интересно, какой дурак составлял ориентировку.

— Чем ты недоволен?

— Своим описанием. Во-первых, меня в городе знают все, включая мышей и тараканов, а, во-вторых, незачем перечислять все мои шрамы. Это слишком долго и никому не нужно. Я не собираюсь раздеваться.

— А вдруг ты пойдёшь к врачу или на пляж? — усмехнулась я.

— Да, — проворчал он. — Или в бордель.

Подняв голову, он окинул взглядом пустые небеса.

— Боишься, что нас засекут с воздуха? — спросила я.

— Тут никто не летает.

— А со спутника могут?

— Конечно, если за дело возьмется колониальный отдел безопасности Звёздной инспекции, — Лонго посмотрел прямо в зенит и произнёс каким-то странным тоном. — А они ещё не взялись. С чего бы им взяться…

— А почему ты так думаешь? Это же их компетенция!

— Ну и что! — он моментально опустил глаза на меня. — Они могут вступить в дело, только если к ним обратится с просьбой префект, комендант планеты или Рирм. Префект скорее удавится, комендант не станет делать этого, пока не исчерпает все резервы, а Рирму не позволит его ослиное самолюбие.

— А ты?

— Я? Я им раньше говорил, что нужно подключить парней из КОБЗИ, чтобы поймать заговорщиков, но теперь, когда ловят меня, мне почему-то хочется, чтоб наши джимены сидели в своих сте­рильных компьютеризированных коробках и не рисковали своими дорогостоящими мозгами.

Он снова занялся сканером, а я села на сидение в салоне и решила ещё немного подумать. Что-то внутри настойчиво говорило мне, что неплохо было бы чего-нибудь съесть, но я злобно приказала этому чему-то заткнуться, потому что есть всё равно было нечего. Вспомнив золотое правило всех, кто болтается в космосе без припасов в ожидании абстрактной помощи, которое гласит: «кто спит, тот обедает», я отки­нулась на спинку кресла и закрыла глаза.

Когда я их открыла, было уже темно. Кабина флаера была закрыта куполом, внизу проносились неясные очертания горных хребтов, а на­верху темнело чёрным душным покрывалом беззвёздное ночное небо.

— С добрым утром, — пробормотала я, потягиваясь.

Лонго кивнул. Он снова был сдержан и сосредоточен. Вытягивать из него подробности было делом безнадёжным, и всё же я поинтересовалась:

— Куда летим?

— В Мегаполис, — ответил он, бросив на меня быстрый взгляд.

— Исчерпывающая информация, — пробормотала я, доставая из кобуры бластер и проверяя заряд.