Теперь он был спокоен. Не торопясь попробовал пальцем острие, потом откинул голову, и его смуглая рука заскользила по шее от под­бородка вниз. Когда она, наконец, коснулась того места, куда надлежало вонзить нож, по его плечам прошла судорога.

— Успокойся, — произнесла я, пристально глядя на него и сбрасывая напряжение с себя. — Успокойся. Только тогда ты примешь правильное решение. Ты всё знаешь и всё понимаешь, и ты не ребенок, чтоб идти на поводу у эмоций. Ты мужчина и не боишься ничего. Ты достаточно смел и умён, чтоб не ошибиться. Успокойся и всё придёт в норму. Я молю тебя, не торопись. Дай себе несколько мгновений покоя. Позволь своему мозгу отдохнуть хоть чуть-чуть. Подумай, и ты примешь правильное решение. Только успокойся и поду­май не торопясь.

Наконец, он вздохнул, тяжело, почти с болью, но дрожь стала меньше и вскоре прошла. Он снова посмотрел на лист, скрипнул зуба­ми, со злостью скомкал его и засунул в карман брюк. Потом обернул­ся ко мне.

— Кричи.

— Что? — опешила я.

— Кричи, что есть мочи. Они должны услышать.

Он быстро лёг на пол вниз лицом. Я с облегчением вздохнула, быстро достала свой «Оленебой» и снизила луч до минимума. Потом за­ткнула его за пояс на спине и издала такой вопль, что у меня са­мой волосы едва не встали дыбом.

Дверь за стеклянной стеной распахнулось, но к моей великой ра­дости вбежал один Торсум. Он застыл на месте, глядя на распростёртое на полу тело, потом ворвался в «клетку» и бросился на колени. Честное слово, на его лице было самое настоящее горе. Впрочем, я изображала на своём нечто похожее, Торсум порывисто схватил Лонго за плечо и с силой перевернул его. В следующий момент тот вывернул­ся как змея, схватил комиссара за горло и встал на колени за его спи­ной. Пастуший нож белой молнией поблескивал у смуглой шеи Торсума.

— Ты не ормиец! — в ярости прорычал комиссар.

— Нет, я ормиец. — возразил тот. — Просто я умный ормиец. И я горец, чтоб там не говорили ваши чокнутые машины. А ни один горец не уйдёт из жизни, пока не снимет с себя обвинения в предательстве. Поднимайся!

Он встал на ноги и поднял Рирма.

— Послушай, генерал, — проговорил он. — Я сам снимаю с себя звание лейтенанта и ухожу из полиции до тех пор, пока не сочту возможным вернуться в её ряды. Но никто и никогда не сможет лишить меня звания майора Повстанческой Армии. Я всё тот же Торнадо, Рирм, и ты в этом ещё убедишься. Только ты опять оказался далеко позади меня, потому что ты поверил в моё предательство, а я в твоё — нет. Я и теперь не верю, просто ты всегда немного туго соображал.

Он размахнулся и ударил ребром ладони по шее Торсума. Тот начал оседать и Лонго осторожно уложил его на пол.

— Идём, — произнёс он, и мы вышли из «клетки», но он не пошёл к двери, а остановился возле стены. — За ней — лестничная площадка чёрного хода.

— И что ты собираешься делать?

— Её нужно пробить.

Я посмотрела на него и поняла, что он ещё немного не в себе и сейчас запросто начнет прошибать стену, хорошо, если не лбом.

— Её не нужно пробивать, — улыбнулась я, достала «Оленебой» и, скорректировав луч, навела на стену. Он как масло прошёл через пла­стиковую панель, хотя кувалдой её, наверно, было бы не пробить. Я вырезала небольшой люк и Лонго ударом кулака вышиб его наружу. Мы выбрались на площадку и понеслись вниз, перескакивая через две ступеньки. Когда мы были в самом низу, наверху раздалась оглушительная сирена. Дверь за нашими спинами с лязгом захлопнулась, блокируя выход. Лонго схватил меня за руку и увлёк в ближайший переулок. Было ещё темно. Эта безумная ночь и не думала кончаться.

I

Мрачные стены небоскрёбов нависали над гулкими пустынными улицами. Фонари тускло светили в узких провалах между домами, не столько разгоняя тьму, сколько создавая атмосферу дешёвого фильма ужасов, где страх граничил с раздражением. Мы уже минут пятнадцать шли куда-то, постоянно сворачивая и меняя направление. Я не могла понять, что он хочет найти в этом холодном лабиринте, называемом Мегаполисом, но я молчала, мрачно слушая его бесконечный злобный монолог.

— Проклятые шармы… — хрипло бормотал он. — Теперь я должен пешком тащиться по городу, обходя посты, словно это не мой город. Дёрнуло же меня поставить машину в их чёртов гараж… Теперь до неё не доберёшься. Ну ладно, пусть постоит там, у них под присмотром. Пока обойдусь… Ну погоди, генерал… Ты наверно уже сейчас локти кусаешь. Зря ты меня злил. Теперь пожалеешь… Не думаешь же ты, что я попадусь в лапы твоим шармам, это с моим-то опытом партизанской борьбы в условиях современного города… Я до тебя ещё доберусь, трусливый шакал. Ты вечно только и мог, что протирать свои генеральские штаны в мягких креслах. Обвинить меня в том, что я…

Он смолк, видимо, вспомнив о распечатке ментоскопирования. Некоторое время шёл молча, а потом снова заговорил тем же хриплым голосом и тем же монотонным тоном. В ином случае меня это давно привело бы в бешенство, но сейчас я понимала, что он сам вряд ли осознаёт, что говорит и делает. Видимо, потрясения последних часов так подействовали на его психику, и он начал понемногу заговариваться. Противоречить ему сейчас было просто опасно, и я молча шла следом, время от времени оглядываясь по сторонам и прислушиваясь к тревож­ной тишине ночного Мегаполиса.

Этот небольшой переулок с самого начала показался мне подозрительным, потому что света в нём было ещё меньше, чем на улице, а затем я уже явственно уловила впереди движение и приглушённые звуки тяжёлого дыхания. Я догнала Лонго и положила руку ему на плечо. Он остановился, и в тот же момент из темноты появилась огромная жёлтая кошка с облезшей шкурой и висящей свалявшимися патлами гривой. По­зади послышался тихий смешок. Из-за ближайшего угла появились три грязных субъекта, отдалённо напоминающих огородные пугала.

— Стоп, дорогуши… — сипло произнёс облезлый тигролев. — При проходе по нашей улице следует оставлять здесь ненужные ценные вещи.

— Эй, да ведь это коп… — хихикнуло одно из пугал.

— И с девочкой, — добавило другое. — И какая девочка!

— Не золотое б правило… — вздохнуло первое.

— А что мне золотое правило! — тигролев оскалил жёлтые клыки. — Тем более что никто ничего не узнает. Я давно мечтал задрать паро­чку легавых!

Он шагнул вперёд и оказался в круге света. Я увидела, что пря­мо из шерсти над его ухом торчит изогнутая «лапка» с клеммой на конце. К таким клеммам подключались электростимуляторы, раздражающие центр удовольствия, что-то вроде нейронаркотика. Ожидать от этого типа благоразумия было бы странно.

— Оставь его… — тоненьким голоском попросило третье пугало. — Узнают, ушлют в посёлок, а там хо-о-олодно…

— Во! И стимуляторов нет, — веско добавило второе.

— Кто скажет? Ты?.. — тигролев открыл чёрную пасть и пугала попятились. — Никто не узнает, а у меня давно уже…

— Иди сюда… — тихо прорычал Лонго, словно внутри у него по­степенно закипала раскалённая лава. — Иди, шарм… У меня на таких, как ты, давно руки чешутся, тем более что никто не узнает. Я тебя голыми руками задавлю, не таких давил.

Он не спеша закатал рукава рубашки, а тигролев, у которого шерсть встала дыбом от ярости, опустился на согнутых передних ла­пах, прижал уши и, оскалившись, двинулся к нам. Он был метра четыре в длину и, несмотря на полусгнившие зубы, представлял некоторую опасность. Лонго смотрел на него, сжав кулаки и недобро улыбаясь. Тигролев припал к земле, готовясь к прыжку, но первой с места сдви­нулась я. Сделав несколько не слишком быстрых шагов к нему, я оста­новилась перед его изумленной мордой и привычным движением вынув из кобуры бластер, направила его в лоб кошки, как раз между глазами.

— Исчезни отсюда до того, как я сосчитаю до трёх, киска, — проговорила я, и мой голос прозвучал низко и холодно. — В противном случае я сделаю в твоей большой голове маленькую дырочку. Вторая, в затылке, будет куда больше. Начинаю отсчёт: один…