— Красиво, правда? Особенно вот в этом белом комбинезончике. Иду по коридору, мужики челюсти теряют. А когда трусики надеть забуду, так ваще. За мной целая дорожка голодными слюнями залитая.
— Корова, — качет головой Лариска.
— Доска два соска и хвост крысиный.
— Зачем тебе это? — смотрит на меня Лариса. — Ты кристалл с щупальцами. Для чего ты так выпендриваешься?
— Просто. А почему нет? Я живу полной жизнью. Я красивая. Запечатлюсь с кем нибудь, замуж выйду. Детей нарожаю.
— В своём настоящем облике? Ха! Я даже знаю как помочь. Откроем портал в мир девочек-волшебниц, они от тентаклевого монстра с ума сойдут.
— А тебя куда отправим? В мир Том и Джерри? Или к Пинки и Брейну, где ты будешь третьей?
— Каменюка!
— Крыса, — улыбаясь киваю.
— А ты… — краснеет Лариса. — Ты… Да как тебя швабру обозвать? Ты… Ты жирная! Вот, точно. Толстая корова.
— Извинись, — сжав кулаки иду на Лариску. — Считаю до трёх. Не извинишься побью, возможно даже ногами. Раз…
— Бе-бе-бе.
— Два.
— Свет… — сглатывает Лариска.
— Один. Сама виновата.
— Только не по лицу. Может договоримся? Это же не наш метод. Где… И вообще, у меня травма. Цыпа ночью себя Магомаевым почувствовал. Петь песни о любви решил в вентиляцию. Ко мне всю ночь соседи стучали, средства от желудка предлагали и спрашивали что случилось. Свет, не надо, а? Не бей.
— Я не собираюсь. Скажешь тоже, бить. Пф-ф… Я тебя высеку.
Лариска замирает, поднимается вверх и ворча плывёт ко мне. Пододвигаю стул, сажусь. Укладываю Лариску к себе на колени.
— Это за то что назвала меня жирной.
Шлёпаю её по заднице и смеясь от обиженного визга поднимаю руку.
— Хватит!
— Будешь знать как обзываться. На.
— Да ты совсем охренела! Я же освобожусь и кабздец тебе устрою. Ты у меня…
— Еще!
— Уй! Ты чего так лупишь? Больно же. Я…
— Ещё…
— Светлана Михайловна! — залетает в кабинет Некрасова. — Ой… Я кажется не вовремя… Я…
— Пшла, — скидывая Ларису, телепортируюсь на стол и смотрю на Лену глаза которой жёлтые и шире очков. — Итак. Прежде чем врываться в кабинет главы института и своей непосредственной начальнице, надо постучать в дверь. Дождаться приглашения и только получив его входить.
— Извините, Светлана Михайловна. Но дело очень срочное.
— Слушаю.
— Моя младшая сестра Оля. Она серьёзно больна. А ещё…
— Мы не сможем передать ей лекарство. Это запрещено.
— Она умирает, — шмыгает носом Лена. — Она на пятом месяце беременности. У неё двойня. А врачи в том мире ничем помочь не могут. Она уже…
— Выйди.
— Светлана Михайловна! Я…
— Выйди и подожди в коридоре. Нам посоветоваться надо. Ну, Лариса Сергеевна Лузерова. Что скажете?
— Скажу что за такое коверканье моей фамилии выдеру тебе все космы. А Лене… Я бы ей помогла. Хорошая она.
— Это потому что она с Машей сдружилась? Я ведь права?
— И по этому тоже, — фыркает Лариса.
— Иди, обрадуй Лену и готовь палату. Я доложусь наверх. Что стоим, кого ждём? Ай, да ну тебя.
Телепортирую Ларису в коридор. Беру телефон, набираю номер. Дожидаюсь ответа…
— Иосиф Виссарионович, началось. Мы наконец-то дошли до ключевой точки.
— Наконец-то, — ворчит Сталин. — Я уже переживать начал. Светлана Михайловна, действуйте по плану. Спасибо и удачи.
— Служу Советскому Союзу.
Хи-хи! Ну вот. Ну вот! Ещё немного и всё решится! Ура!
Москва. Кремль. Сталин.
— Ихи-хи! Я же говорила? — летая по кабинету хихикает Тень. — А ты сомневался.
— Просто в это трудно поверить. Но да, признаю, ты как всегда права.
— Не всегда, — садясь на стол вздыхает Тень. — Я тоже могу ошибаться. Могу не видеть очевидного. Вглядываясь в линии истории, переплетения судеб и множество вариантов могу неправильно истолковать. Я вижу мир по-другому.
— Как именно?
— Ну… Я попробую объяснить. Представь себе аквариум. Такой серьёзный, два на два метра и два глубиной. А в нём красивая паутина из разноцветных нитей. Теперь на эту паутину наложи тысячу таких же, но отличающихся цветом, размером и узором. Представил? Теперь возьми тысячу разноцветных красок и залей их в аквариум. Представь что снизу загорается огонь. Краски, постоянно перемешиваясь, но не смешиваясь приходят в движение. Они кипят! Нити паутины движутся, меняют цвет, одни рвутся и связываются с другими. Другие вовсе исчезают. Третьи появляются. А теперь представь что ты видишь аквариум со всех сторон сразу. Сложно?
— Очень, — мотает головой Сталин. — Невероятно…
— И вот так, я вижу не мир, не планету, не страну и даже не взрослого человека. Так я вижу новорождённого. Людей миллиарды, в галактике сотни тысяч обитаемых миров. Во Вселенной живых существ неисчислимое множество. И всё это я вижу. Конечно, я могу сфокусироваться на планете, стране, группе людей или даже на отдельном человеке. Но, как думаешь, насколько сильно мне приходится напрягаться, чтобы в такой дьявольской мешанине рассмотреть судьбу даже одного человека? Вы, существа удивительные, вы постоянно движетесь. Одни вперёд, другие назад. Вы всё меняете. Постоянно. Поступок, действие, слово и даже мысль меняют историю. Думая с чем будешь пить чай, с мёдом или вареньем, ты шатаешь и баламутишь историю. Свою и окружающих. Представь какие последствия вызовет настоящий, требующий ответственности поступок. Но я не жалуюсь и не жалею. Разве птица может жалеть о том что у неё есть крылья. К тому же, я всегда могу закрыть глаза и расслабиться. Правда расслабляться не время.
— Грядёт нечто страшное?
— И да, и нет. Теперь всё зависит не от нас с тобой. Не от маршалов. Не от Ларисы, не от Светика, а от других людей.
— Маша…
— Аха-ха! Маша… Маша! Машенька. Маруська. Да. От неё, во многом. Останься она за забором и не сунься в лес, вся история перевернулась бы. Мы с тобой, увидели бы счастливый финал этой истории, за которым последовал бы апокалипсис. Маша повторила судьбу Кастиана, она сделала шаг назад, чтобы сделать два шага вперёд. Не случись этого, она, одержимая целью вернуть родителей, жестоко играла бы судьбами. Люди превратились бы для неё в безликих марионеток, инструменты. Она бы просто играла и получала результат. Да, результат был бы положительным, позитивным, поначалу. Но потом, когда всё вскрылось бы… Один осколок Кастиана — хорошо. Два — ещё лучше. Но если два осколка, по глупости одной особы начнут войну друг с другом. Спасения не будет никому.
