— Слушай, Герман, — говорю. — Давай условимся. Если родится мальчик, я буду имя выбирать, а если девочка, то ты.

— Согласен, — промычал Герман. А потом, помолчав немножечко, поинтересовался, как же я назову мальчика.

— Славой, наверное, — ответила я.

— Почему?

— Да просто так, имя мне это нравится. Звучит хорошо.

— Вячеслав Германович… — задумчиво произнес Герман. — Не сказал бы, что это так уж хорошо звучит.

— С таким отчеством ни одно имя звучать не будет, — отозвалась я. — Попробуй сам подбери.

Герман надолго задумался и примерно через полчаса, когда я уже считала разговор оконченным, сказал:

— Знаешь, ты, пожалуй, права. Отчество идиотское. Я тут думал-думал… Так что, если хочешь, пусть будет Славой. — А потом прищурился насмешливо и родил каламбур: — Значит, хочешь славы?

— Да, — кивнула я.

Герман, разумеется, меня не понял.

Еще через полчаса я решила спросить Германа, как он собирается назвать свою предполагаемую дочь.

— Юлей, если не возражаешь — ответил Герман.

— Да, красивое имя, мне нравится, — согласилась я и, в свою очередь, поинтересовалась, почему именно Юлей.

— Так мою маму звали, — сказал Герман. Взгляд его сделался тоскливым и отрешенным. Мне снова стало его жалко, я ласково потрепала его по плечу и еще раз подтвердила, что Юля — красивое имя и что, конечно, если у нас родится дочка, мы назовем ее только Юлей и никак иначе, это просто наш долг. Герман улыбнулся благодарно.

Он был удивительно скрытным человеком. Ведь до сегодняшнего дня я и понятия не имела, как звали его маму. Как звали папу, я узнала в день свадьбы, во время регистрации, когда прочла в регистрационной книге, что мой будущий супруг — Герман Яковлевич. С фамилией тоже забавно получилось. В короткий период ухаживания мне было как-то недосуг фамилией интересоваться, но я твердо решила, что если уж выхожу за Германа, то, чтобы не расстраивать человека, я его фамилию возьму. И я пребывала в твердой уверенности, что так и поступлю, пока случайно не выяснилось при подаче документов, что он — Горохов. Это, конечно, самая обычная фамилия и в ней нет ничего плохого, но само сочетание имени и фамилии произвело на меня неизгладимое впечатление. Хотя, если честно, это сочетание как нельзя лучше подходило Герману, он был Герман Горохов до мозга костей, весь такой же аляповатый, как это невозможное созвучие. В общем, я решила остаться Калиновской. Герман сначала немного расстроился, но потом, когда я поступила в институт, успокоился. Сам говорил: Горохова — не фамилия для поэта.

Ребенок лежал в коляске, внимательно рассматривал смешную погремушечную сову полупрозрачными голубыми глазами и улыбался. У него были белые-белые волосы, густые, немного вьющиеся, совсем как у Славы, но это же невозможно, это же абсолютно исключено, Герман — брюнет, и глаза у Германа карие, так не бывает, мы учили это в школе, на биологии. Как же это получилось? А ребенок качает погремушку, и улыбается, и тянет ко мне розовые ручонки, он совсем такой же, как Слава, только маленький, он приподнимается в коляске и говорит мне: «Надя! Я теперь навсегда останусь с тобой, Надя!» И это Славин голос, и вот уже Слава, настоящий Слава склоняется надо мной, мы сидим около обогревателя, на нас выливается дождь — это дождь в Покровке, совсем теплый, ласковый летний дождь, и я выбегаю на улицу босиком, я весело шлепаю по лужам, а потом оскальзываюсь и начинаю падать прямо в эту теплую мутную воду… О Господи, мой живот, мой ребенок, это может повредить ребенку, какая мокрая, какая горячая вода…

Я внезапно проснулась и села на кровати. Уже занимался рассвет, и небо за окном казалось оранжевым. Герман громко сопел рядом, в такт этому сапу колыхалась повернутая ко мне гладкая спина, лишенная малейших признаков мускулатуры. Герман спал совсем как ребенок — коленки были поджаты к животу, ладони трогательно подпирали помятую щеку, а полные губы, сложенные в трубочку, слегка причмокивали. Сползшая махровая простыня едва прикрывала худые ноги. Я потянулась за простыней, чтобы поправить ее, и резкая боль прошла по моему животу насквозь. Я вскрикнула. Герман не проснулся. Боль ушла так же внезапно, как и появилась. Я еще некоторое время посидела недвижимо, потом попыталась пошевелить руками. Все вроде было в порядке, и я стала потихонечку ощупывать свой живот. Он был какой-то странный, он, кажется, уменьшился и помягчел. Я мгновенно покрылась холодным потом, мне с перепугу показалось, что у меня останавливается сердце. И только тут я почувствовала, что сижу на совершенно мокрой простыне в теплой липкой лужице. Мне сразу стало легче, я поняла, что ничего страшного не произошло, это просто отошли воды; что не пройдет и полдня, как я уже буду матерью. Я почему-то решила, что этот сон — вещий сон, и у меня обязательно родится мальчик. Я почувствовала себя почти счастливой.

Но что толку было рассиживаться, надо было срочно будить Германа и вызывать «скорую».

Сначала я тихонечко потрясла его за плечо — Герман не среагировал. Я стала говорить ему на ухо: «Герман, проснись! Герман!» — сначала вполголоса, потом все громче и громче, но он не просыпался, и только когда, подгоняемая новым приступом боли, я закричала во весь голос и с силой врезала ему по спине кулаком, он открыл наконец глаза.

— Ты что, чокнулась? — нервно прорычал Герман, подскакивая на кровати.

— У меня воды отошли.

— Какие еще воды? — Герман сосредоточил свой блуждающий взгляд на будильнике. — Пять часов утра!

— Рожаю я!

— Ты уверена? — зевнул Герман и снова откинулся на подушку. — Давай еще часочек поспим, вдруг тебе показалось. Я читал, что первые схватки…

— Какие схватки! У меня уже воды отошли! — взбесилась я. — Мне в больницу нужно срочно!

Герман нехотя приподнялся и повозил рукой по мокрой простыне с моей стороны постели. А потом вдруг как подскочит:

— Господи! Что же делать?!

— «Скорую» вызывай!

— А как?

— Вон там, на тумбочке, бумажка. На ней записано.

— Третий? — переспросил Герман, бегло просмотрев бумажку. — Нет. В третий ты не поедешь, это плохой роддом. У Пашки там сестра старшая рожала, знаешь, какие у нее осложнения были! Поедем в хороший.

И Герман босиком зашлепал в коридор к телефону — будить Пашкиного брата Андрея, чтобы тот за нами приехал срочно.

Пока мы ждали Андрея, я с трудом поднялась и оделась, стала перечислять Герману необходимые мне вещи. Он суетился, бегал то за зубной щеткой, то за полотенцем, то за тапочками, а я уже привыкла к боли и совсем успокоилась. Только двигаться было тяжело.

Когда Андрей приехал и увидел меня, совсем спокойную, то даже слегка обиделся. Полдороги дулся, что его в такую рань из постели выдернули. Спросил издевательски так:

— Ты же ведь не сегодня родишь? Полежишь еще?

— Да нет, почему не сегодня. Думаю, что к обеду управлюсь.

Андрей изумленно поднял брови. Я стала объяснять.

— Вот черт! — воскликнул Андрей и дал по газам. Хорошо еще, что машин было мало, днем, да на такой скорости, мы бы обязательно ляпнулись, я в этом уверена…

Роды были легкие. И трех часов не прошло с момента моего приезда в роддом, а мне уже показывали маленький пищащий красный комочек — Юльку.

Когда я в первый раз посмотрела на нее, меня разобрал смех. Юлька была — копия Германа спросонья. Она таращила на меня свои карие, почти черные глаза и сучила ножками, ее мокрые волосенки черными змейками сбегали по маленькой голове и были так длинны, что почти касались плеч.

— Вот, полюбуйтесь! — строго сказала акушерка и поднесла пищащую Юльку прямо к моим глазам. — Кто у вас?

— Девочка.

— То-то и оно, что девочка. Вы в этом абсолютно уверены?

— Разумеется. — Я мысленно покрутила пальцем у виска.

Видно, поняв мои мысли, акушерка смягчилась и утешила меня:

— Да вы, мамочка, не думайте, что я сбрендила. У вас тут третьего дня рожала одна мадам, так знаете, что вышло? Ей ребенка принесли, показали. Девочка? Девочка. А как кормить в первый раз, так она такой скандалище устроила! «У меня мальчик был! — кричит. — Верните моего мальчика!» Плакала в голос. Судом грозилась. Связями пугала. Она какая-то из крутых оказалась. Едва удалось дело замять, а мы-то что сделаем? Кого родила, того и родила. Я уж и боюсь теперь. Хоть расписку бери, право слово.