— Куда это ты подевала своего друга?

И я отвечала:

— Откуда я знаю, я ему не нянька, он, может, вообще больше учиться не собирается.

— Странно. А мы-то думали… — продолжали Лены многозначительно.

— Не надо было думать, — злилась я, — мы просто работаем вместе. И я вообще не виновата, что он ко мне привязался как банный лист. Отчалил, и слава Богу. Очень рада.

Лены улыбались таинственно и отставали.

Но в цеху от Славы было деться некуда. И когда начальство сообщило нам, что работы почти нет и мы будем распущены на майские каникулы с первого по десятое, моим первым чувством было чувство огромного облегчения.

Тридцатого я сердечно распрощалась со своим другом около метро и впервые за последнее время отправилась домой во вполне приличном настроении.

Ехала-ехала и встретила своего бывшего одноклассника, с которым ни разу не виделась уже целых четыре года, с тех пор как он поступил в Нахимовское училище в Питере (тогда еще Ленинграде).

Я сначала не заметила его вовсе, сидела и тупо смотрела в окно, а мимо проскальзывали картинки, изученные за два года «взрослой жизни» до мелочей. Но к середине пути отчетливо ощутила, что на меня кто-то смотрит. Я подняла глаза, напротив сидел молодой курсантик. На его очень знакомом лице отражалась тяжелая мыслительная работа, он смотрел на меня в упор, не отводя взгляда и не моргая.

— Макс! Ты откуда?!

— Надя? — спросил курсантик еще не совсем уверенным голосом.

— Точно. Надеюсь, я изменилась в лучшую сторону.

Макс был самым старым моим знакомым, настолько старым, что мы были знакомы в буквальном смысле с рождения: наши мамы вместе работали, мы появились на свет в одном роддоме, и он был старше меня всего-то на два дня. Мы долго жили в одном подъезде, в квартирах напротив, вместе ходили в ясли и в детский сад. Когда первого сентября нас впервые привели в школу и Макс обнаружил, что в классе «Б», к которому он приписан, нет меня, он устроил молоденькой испуганной учительнице шумную сцену со слезами и валянием по рассохшемуся, пыльному паркету прямо у дверей класса. Целый час мама, учительница, директор и два завуча пытались его утешить, прибегая к самым разнообразным уловкам, начиная с шоколада и заканчивая торжественным маминым обещанием купить ему новый велосипед, но он остался непреклонен и не прекращал плакать до тех пор, пока взрослые не сдались и не уступили. Так мы оба оказались в классе «А».

В школе Макс долгое время оставался моим единственным другом. Мы с ним были те еще бандиты. Подставляли гвозди под колеса припаркованных машин, палили из рогаток по воронам. В округе не осталось, наверное, ни одного дерева или забора, на который бы мы не попробовали залезть, ни одного стоящего сада, в котором мы не воровали бы яблок по осени. Жили мы в маленьком гарнизоне, площадью меньше километра, гарнизон постепенно отстраивался и подрастал, на наших с Максом глазах за пять лет возведена была целая улица в двенадцать домов, поэтому объектами нашего непосредственного внимания были не только деревья и заборы, но также все котлованы и фундаменты будущих новостроек. После уроков мы могли часами играть с другими ребятами между плит в прятки и в салки, а однажды даже покорили строительный кран.

Первая же попытка классной руководительницы объединить двух столь закадычных друзей за одной партой (кажется, в четвертом классе) потерпела полный провал, и на пятой минуте урока нас шумно выставили из класса вон и отправили в кабинет директора. Учительница справедливо рассудила, что мы слишком поглощены беседой и уделяем ей (учительнице, конечно, а не беседе) неприлично мало внимания. А как-то зимой мы два часа подряд прыгали в пухлый сугроб с крыши гаражей, в результате я заработала себе легкое сотрясение мозга. И мы еще много чего вытворяли: учили Максова хомяка говорить, разрисовывали углем стенные шкафы в коридоре, пробовали запустить ракету на пластилине в качестве топлива и т. д. и т. п., но годам к тринадцати стали стесняться друг друга и как-то отдалились. И вот Макс сидел передо мной в электричке и оправдывался:

— Слушай, ты извини, я тебя сначала не узнал. Все сижу и думаю, ты это или нет. Ты здорово изменилась. Покрасилась? А тебе рыжий цвет ничего, идет.

— Да вот, говорят, все рыжие — счастливые. Решила побыть счастливой.

— А, понятно. Слушай, наши завтра на шашлыки собираются: Коля, Андрей, Иришка и остальные, человек десять, кажется. Может, присоединишься? Нас всего-то на трое суток домой отпустили из училища, хочется со всеми увидеться.

— Отчего не присоединиться, я — с удовольствием. Чего с собой взять?

— Да ничего не надо, парни все закупили уже. Я за тобой зайду часов в одиннадцать.

— Ладно, договорились, — сказала я Максу, а про себя подумала: «Макс, как же ты вовремя!»

Макс был пунктуален и ровно в одиннадцать часов уже стоял у меня в коридоре: с фотоаппаратом «Зенит» на шее, со складным мангалом в одной руке и с топором в другой.

— Захвати заодно гитару, — попросил он.

Гарнизон был «закрытый», и покинуть его пределы возможно было только двумя способами — через КПП или через забор. Но все мы уже выросли и больше не лазали по заборам, как в старые добрые времена; ребята договорились собраться у проходной.

Когда мы с Максом появились, Иришка уже сидела на парапете, слегка приподняв одну ногу и по-балетному вытянув мысок. Она лениво, но не без удовольствия рассматривала свой новенький красный кед. Иришка сидела тщательно завитая и налаченная, как всегда, боевая раскраска ее лица была яркой, но очень аккуратной, алая помада гармонировала с ногтями и кедами полностью. Вокруг Иришки увивался еще один наш курсант, Володя. Он, кажется, старался рассмешить ее и на газоне перед парапетом устроил презабавную пантомиму, но Иришка только изредка кидала на него равнодушный взгляд и возвращалась к созерцанию своей и правда очень ладненькой ножки. Коля с Андреем, тоже курсанты (почти все мы в школе были детьми военных моряков, и мальчики наши следовали традициям), о чем-то громко спорили, склонившись над двумя трехлитровыми банками с мясом. Ольга протирала газетой шампуры и ворчала: «Неужели трудно было отмыть их как следует с прошлого раза!» А на площадке перед проходной были в кучу свалены спортивные сумки разного калибра, и Роман предупреждал всех новоприбывших: «Вон ту большую черную не кантовать — там смысл жизни!» Почти все уже были в сборе.

— Кого ждем? — поинтересовался Макс.

— Как обычно, Шурика и Наталью, — отозвался Володя.

Наше с Максом появление произвело среди девушек легкий фурор.

Дело было, разумеется, не во мне, а в Максе. Макс был обалденно красивым парнем. Он и в школе-то считался первым красавчиком, а за четыре года обучения: два в Нахимовском и два в «Поповке» — расцвел окончательно. Он был высок, строен, плечист, у него были очень четко очерченные, что называется — «правильные», линии лица, ну и так далее. Девочки начали бегать за ним, как только стали подрастать. На уроках слали ему записочки с многочисленными предложениями «дружбы», на классных дискотеках безуспешно (ибо танцевать Макс не любил и не умел) пытались по очереди приглашать его на «медляк», а он как-то дичился их и страшно злился на такое к себе внимание.

Порой его реакция была просто анекдотической. Однажды, классе, кажется, в шестом-седьмом, я сама лично наблюдала такую картину: Макс катит на велосипеде за убегающей Натальей и пытается дернуть ее за тонкую косу, Наталья отмахивается и старается увернуться. «Макс, — спрашиваю, — чего ты к ней привязался?» А он в ответ: «Она мне дружбу, дружбу предложила!»

В общем, девочки Макса обожали. Вот и сейчас его приход заставил даже вечно флегматичную Иришку оторваться от рассматривания своей новомодной обуви.

— Ой, Макс, какой ты красивый! — Ольга, не обремененная комплексами пухленькая кошечка, полезла лобызаться. Макс покраснел, как краснел еще в школе, волной. Эта ярко-розовая волна стремительно прошла от шеи и добралась до корней волос.