– А меня возьмешь?

– Если возьму, ты перестанешь стрелять у меня деньги?

– Конечно, – ответил Руб, хотя явно расстроился из-за того, что вопрос о заимствованиях подняли в отрицательном смысле. Штаны у него на коленях намокли и потемнели. – Я скучаю по нашей совместной работе, – продолжал Руб. – Вот бы снова как раньше.

– Я попробую что-нибудь подыскать, – заверил Салли.

Руб нахмурился.

– Старая леди Пиплз снова за нами шпионит, – указал он, заметив, что в гостиной дрогнули занавески.

Руба трудно было вывести из себя, но на мисс Берил он затаил злобу за то, что в его восьмом классе – десять с лишним лет назад, за год до того, как вышла на пенсию, – она пыталась его образовать. Стоило Рубу ее увидеть, глаза его превращались в щелочки, взгляд становился жестким, голос делался испуганным, раздраженным, точно мисс Берил по-прежнему обладала неограниченной властью над ним. Она же по-прежнему обращала на него внимание, а Руб не любил, когда на него обращают внимание. Сам Руб редко обращал внимание на кого-либо и считал невнимание нормальным человеческим поведением. В восьмом классе мисс Берил на уроках английского вечно стучала линейкой по краю стола, сразу после обеда, когда Руб налаживался подремать, и рявкала: “Внимание на меня!” Порой смотрела прямо на Руба и добавляла: “Может, хоть что-то узнаешь”. Руб и теперь считал внимательность чем-то мерзким, утомительным и нездоровым. А поскольку он не знал человека в Бате бдительнее мисс Берил, то и не было никого, кого бы Руб так недолюбливал.

Салли не удержался от улыбки:

– Пойдем выпьем кофе, пока она не вышла и не сказала мне, чтобы я не водился с плохими мальчиками.

Они перешли через дорогу – снег уже превращался в слякоть – и направились к закусочной “Ланч у Хэтти”, Салли вдруг с удивлением почувствовал, что его охватило чувство благополучия, которому он не сумел найти рационального объяснения. Впрочем, чувство было слишком сильным, чтобы его не заметить, и Салли решил радоваться ему, наслаждаться им, не тревожась из-за того, что всю его жизнь такие вот неожиданные ощущения благополучия зачастую предвещали надвигавшуюся катастрофу. Фактически они служили опережающими знаками, что совсем близко то, что Салли окрестил “глупой полосой”, когда все, что он делал, оказывалось неправильным, когда каждый неправильный шаг осложнялся следующим, когда даже разумные действия оборачивались идиотизмом, когда и безрассудство, и тщательно продуманные поступки гарантированно приводили к одному и тому же концу – катастрофе.

Обычно Салли переживал одну глупую полосу в год и считал, что в этом году она уже пройдена. А может, и нет. Может, в этом году ему уготованы две глупые полосы. Может, решение вернуться к работе, хотя колено еще болело, положит начало самой глупой из всех глупых полос. Он уже догадывался, что ждет его сегодня: каждый сообщит ему, что он дурак, надо было оставаться в колледже, получать выплаты по частичной нетрудоспособности, лечить колено, а поскольку оно вряд ли заживет, дождаться, пока Уэрф, его адвокат, выбьет ему полную нетрудоспособность. Какой смысл возвращаться к работе с раздолбанным артритным коленом?

Какой-то смысл в этом все-таки есть, решил Салли, иначе он сейчас не радовался бы так. Конечно, потом, в конце рабочего дня, он, возможно, рассудит иначе, но в эту минуту, ковыляя по Верхней Главной в направлении закусочной Хэтти и чашки кофе, слушая вполуха ворчание Руба в адрес мисс Берил, Салли считал, что куда разумнее вернуться к работе, чем ездить в колледж к северу от Шуйлер-Спрингс, где последние несколько месяцев он учился вместе с подростками и чувствовал себя глупо. Из всех предметов ему нравилась только философия, пришлось записаться на этот курс, потому что на нужный ему не осталось мест, однако, как ни смешно, на занятиях по философии Салли чувствовал себя глупее всего. Вел их молодой преподаватель с маленьким туловищем и массивной головой – вылитый Руб, если бы не копна непослушных темных волос. Молодой преподаватель, похоже, задался целью отрицать все вещи на свете, одну за другой. Сперва он отрицал стулья и деревья, падающие в лесу, потом перешел к понятиям вроде следствия и причины, а там и к свободе воли. Салли кайфовал, наблюдая, как исчезает все, кроме плохих оценок, которые он получал вместе с другими учащимися. И если с работой все-таки выгорит, занятия по философии – единственное, по чему он будет скучать. По правде говоря, он уже жалел, что бросил колледж, ведь до конца семестра оставалось доучиться всего-то три недели – и подвергнуть отрицанию понятие-другое, вроде любви и Бога. Салли не знал, как именно молодой преподаватель докажет, что их тоже не существует, подобно всему остальному, но не сомневался, что как-нибудь справится.

Скудные сбережения Салли исчезали еще стремительнее деревьев на занятиях по философии, вдобавок ему было любопытно выяснить, способен ли он еще работать. Трудности, с которыми он надевал ботинки, не сулили ничего хорошего. Но последнее время колено болело сильнее, когда он сидел на занятиях, чем во время ходьбы. Парты в классе крепились к полу и стояли чересчур близко друг к другу, и он никак не мог устроиться удобно. Выпрямишь ногу, протянув в ряд между парт, – кто-нибудь обязательно об нее споткнется. Подожмешь от греха подальше – разболится безбожно под гул учительского голоса.

К черту. Он лучше вернется к работе и получит от жизни хоть скромную прибыль. Если быть осторожным, все будет в порядке, пусть даже какое-то время. Ему достаточно и того. Достаточно идти не спеша по Главной улице своей жизни к теплу закусочной Хэтти, где будут те, кого он знает и с кем знает, как говорить.

– Я не выдержал бы, если бы старая ведьма Пиплз постоянно за мной шпионила, – брюзжал Руб. – Даже бабу не привести.

Салли удивленно покачал головой, как случалось нередко, когда он слушал Руба, – тому не дали бы и в борделе, даже если бы он вместо презерватива надел тысячедолларовую банкноту. Руб однажды пожаловался, что и Бутси, его жена, наотрез отказала ему в супружеских привилегиях.

– Мне теперь не так уж и часто удается с кем-нибудь переспать, – ответил Салли. – И Берил Пиплз здесь, увы, ни при чем.

Руб, видимо, согласился с этим и немного успокоился.

– Все равно у тебя есть Рут, – ляпнул он, не подумав.

Салли не сразу нашелся с ответом. Рут – одна из тех, с кем ему сегодня предстоит объясняться. Быть может, если повезет, все, кто намерен сообщить ему, какой он дурак, встретятся ему сегодня и впредь его не побеспокоят.

– Вообще-то Рут замужем за другим. И она есть у него, а не у меня.

Руб задумался над ответом Салли, быть может, даже поверил, а если так, то во всем Бате в это верили только он и муж Рут, хотя и наверняка это знали немногие.

– Просто все говорят… – решил пояснить Руб.

– Плевать я хотел на то, что все говорят, – перебил Салли. – Я знаю, что я тебе говорю.

– Даже Бутси утверждает… – начал было Руб, но осекся, почувствовав, что сейчас получит леща. – Я всего лишь имел в виду, что тебе и бабу не привести, потому что старая леди Пиплз шпионит за тобой, – стоял на своем Руб.

– Ясно. Я так и думал, что ты именно это имел в виду, – сказал Салли и добавил: – Правда, Рут огорчится, когда узнает, что ты назвал ее “бабой”.

Руб явно испугался, что Рут об этом каким-то образом узнает, он боялся женщин вообще и Рут в частности. Его жена, Бутси, была сущим кошмаром, а Рут и того хуже; Руб восхищался Салли, ведь тому хватало смелости связаться с такой женщиной, как Рут: язык у нее острый, и она никому не дает спуску.

– Я не называл ее так, – пошел он на попятный.

– А мне показалось, назвал, – ответил Салли.

Руб нахмурился, перебирая в уме разговор, и наконец сдался.

– Я не нарочно, – промямлил он, надеясь, что этого достаточно. С Салли порой так и было, а вот старая леди Пиплз подобным объяснением не удовлетворилась ни разу, никогда.

Закусочной “Ланч у Хэтти”, одним из старейших заведений Норт-Бата, ныне управляла дочь Хэтти, Кассандра, полагавшая, что дела надо вести в строгом соответствии с законом убывающей доходности[5]. Она планировала продать закусочную и перебраться на запад, как только мать умрет, ведь рано или поздно это случится, хотя старушка – ей было почти девяносто – явно намеревалась жить вечно. Пять лет назад Хэтти перенесла инсульт, и Касс решила, что это начало конца, но мать чудом выкарабкалась. “Чудом” – определение доктора, Касс бы в голову не пришло назвать так выздоровление матери, пусть и неожиданное. Доктора дивились, что женщина в возрасте Хэтти так бодро идет на поправку, восхищались тем, как она цепляется за жизнь и упорно не желает сдаваться. Называли это “торжеством человеческого духа”.