В детстве Клайв-младший любил и отца, и всех мальчишек, которых любил отец. Сам Клайв-младший спортсменом был никудышным. От отца он унаследовал рост и телосложение (мисс Берил едва не умерла при родах), но ни скорости, ни чувства равновесия, ни координации ему не досталось. Клайв-старший по своей доброте ни разу не выразил разочарования неспособностью сына ловить, бросать или вести мяч любого размера и вида, но Клайв-младший отчасти догадывался об этом разочаровании по тому, с каким восторгом отец отзывался о других мальчиках, которых тренировал. Нередко за ужином Клайв-старший, не удержавшись, рассказывал об их спортивных успехах. Спортсменом он был равнодушным, но искренне любил спорт и пошел в тренеры, поскольку считал спорт лучшей и самой точной метафорой жизни. И в этой своей уверенности Клайв-старший был непоколебим, хоть мисс Берил и посмеивалась с нежностью над стереотипами, столь глубоко укоренившимися в его душе.
Из всех мальчиков, которых тренировал Клайв-старший, больше всего ему нравился Салли, и именно Салли он громче всего пел хвалу за ужином. В десятом классе Салли входил в стартовый состав школьной футбольной команды, и Клайв-старший твердил: будь у него дюжина таких Салли, он каждый год возил бы команду на соревнования штата, и это при том, что Салли не отличался ни ростом, ни скоростью. И не слушался тренера. На тренировках ленился, обижался на конструктивную критику и, как ни втолковывали, не понимал, в чем суть командной игры. Порой казалось, ему безразлично, выиграла команда или проиграла. Курить не бросал даже под угрозой временного исключения и был наихудшим примером для остальных, поскольку большинство игроков от рождения тяготели к дурным примерам.
Но в день игры Салли было не удержать. Он догонял противников, которые бегали быстрее него, сбивал с ног тех, кто был в два раза крупнее. Порой он подводил команду, бросив свою позицию на поле, но чаще это оказывалось к лучшему. После того как Салли срывал очередную комбинацию, взбешенный Клайв-старший вызывал его к боковой линии, чтобы дать нагоняй. Иногда Салли подходил, иногда нет. Зачастую Клайв-старший не успевал заменить его, как Салли уже ловил упущенный мяч или перехватывал пас и шел с мячом к тренеру, чтобы тот осознал: Салли поступил умно. “Будь у меня дюжина таких, как он, – качал головой Клайв-старший, – какая бы получилась команда”. И разумеется, ошибался. Будь у него дюжина таких, как Салли, от команды попросту ничего не осталось бы.
Клайву-младшему, как сыну тренера, дозволялось околачиваться возле скамьи при условии, что он не будет путаться под ногами. Там-то, у боковой линии, он и влюбился в Салли, и усомнился в собственной мужественности. Даже в десятом классе Салли был для восьмиклассника Клайва-младшего идеалом: находчивый, безрассудный, презиравший авторитеты и, что самое главное, нечувствительный к боли. Салли словно и не интересовало состязание – до той минуты, пока кто-нибудь из команды соперника не делал меткий бросок или выкрикивал оскорбление, тут Салли менялся в лице. Если он не мог победить в игре, он затевал драку и побеждал в драке. Если не мог победить в затеянной драке, то все равно с нарастающей яростью накидывался на всех, кого не мог победить, словно эта битва становилась для него еще важнее, поскольку он сознавал невозможность победы. Салли как никто умел подниматься на ноги после падения и, возвращаясь к своим – хромой, в синяках, из носа течет кровь, – продолжал бросать через плечо оскорбления тому, кто поверг его наземь. Клайв-младший наблюдал за ним с жутким восторгом и щемящей тоской.
Сами по себе ужасные, эти чувства – восторг и тоска – остались бы неизменными, но в августе, накануне последнего учебного года Салли, его старший брат погиб в аварии: возвращался в субботу вечером пьяный из Шуйлер-Спрингс и столкнулся лоб в лоб с другой машиной. Клайву-старшему было жаль Салли – тот тяжело переживал смерть брата – и жаль своей футбольной команды, ей Салли нужен был собранным. Все знали, что творится у парня дома: отец, пропойца, дерется в барах, мать, запуганная мышка, находит скудное утешение в католической церкви и в прохладном сумраке конфессионала, где никто не увидит ее фингал, исповедуется в мужниных грехах. И однажды вечером Клайв-старший пригласил Салли на ужин, а после предложил заходить в любое время, это приглашение Салли воспринял буквально. И до конца футбольного сезона обосновался у них в столовой. Поначалу мисс Берил ставила на стол тарелку для Салли после его прихода. Через несколько дней рассудила, что проще сразу накрывать и на него тоже. Собственной сократившейся семье мальчик явно предпочитал семейство Пиплз, их стол, их пищу.
Вообще-то на стол обычно накрывал Клайв-младший и вынужден был против воли оказывать гостю радушный прием. К тому времени Клайв-младший и сам стал старшеклассником, и непонятная ему тоска, с которой двумя годами ранее он следил за Салли, сменилась столь же недостижимым желанием быть на него похожим: Салли ныне встречался с новым предметом мечтаний Клайва, одиннадцатиклассницей Джойс Фримен, – Клайв-младший не отваживался даже заговорить с ней, слишком она была красива и популярна. Клайву-младшему совершенно не хотелось, чтобы Салли околачивался у них дома, где сияние самого Клайва-младшего и без того уже потускнело под гнетом родительского разочарования. Поэтому Клайв-младший всеми правдами и неправдами стремился показать Салли, что ему здесь не рады. Если в доме находилась тарелка с щербинкой, он непременно ставил ее там, где сядет Салли. Если у вилки был погнут зубец, она тоже доставалась Салли – вместе со стаканом, который накануне плохо помыли. Любой бы понял намек, но Салли упорно ничего не замечал и не обижался. Уколов губу погнутой вилкой, он всего-навсего выпрямлял уязвивший его зубец, зажав грязными большим и указательным пальцами, поднимал вилку к свету, чтобы убедиться, что теперь все зубцы ровные, и говорил: “Вот так, крысеныш”. А поскольку на самом деле зубец так опасно погнул не кто иной, как Клайв-младший, ему казалось, будто Салли обращается не к вилке, а к нему.
В середине футбольного сезона Клайв-старший, похоже, осознал, что допустил ошибку, привадив Салли. Клайв-младший видел – отец понимает, что его одурачили, хоть и молчит. Он-то рассчитывал сделать из Салли настоящего человека, настоящего командного игрока. Клайв-старший ухватился за возможность привести к себе домой одного из главных своих игроков и распространить тренировки на ужин, научить парня мыслить здраво, объяснить ему, что он – часть чего-то большего, нежели он сам, что команда важнее. Клайв-старший верил, что это поможет Салли и в жизни в целом. “Жизнь в целом” – одна из любимых фраз Клайва-старшего. Все, что происходит на футбольном поле, применимо и к жизни в целом, полагал Клайв-старший и стремился втолковать это Салли.
Но Клайв-старший не мог предвидеть, что Салли найдет искреннюю союзницу-бунтарку в лице мисс Берил. Жена и правда всегда любовно посмеивалась над самыми серьезными убеждениями Клайва-старшего, однако он и представить себе не мог, что она разрушит его планы по воспитанию Салли. Если, конечно, она стремилась именно к этому. В чем Клайв-старший сомневался. Ему казалось, жена задумала какую-то каверзу, хотя он и не находил, в чем конкретно можно упрекнуть жену. Разве что во всякой ерунде – например, она звала гостя Дональдом, а не Доном или Салли, тогда как все прочие называли его именно так, по-мужски. Клайв-старший не хотел, чтобы сильнейший его игрок думал о себе как о Дональде, хотя и не отважился бы заговорить об этом с мисс Берил, потому что заранее представлял, как она фыркнет от смеха, и догадывался, что почувствует, если услышит это фырканье. Есть вещи, которых женщинам не понять, и объяснить им невозможно, лучше и не пытаться.
Но дело было не только в том, что она звала Салли Дональдом. Клайв-старший представлял, как за ужином двое спортсменов – он и Салли – будут обсуждать стратегию следующей игры, и его сын, из которого спортсмена никогда не получится, быть может, узнает больше о спортивной жизни и уроках спорта, пусть даже и косвенно. Клайв-старший не мог предугадать, что каждый вечер Салли будет вести разговоры не с ним, а с мисс Берил, разговоры о книгах, политике и войне, в которую Америке вскоре все же придется вступить, – о предметах, умалявших важность футбола, а следовательно, и его уроков о жизни в целом.
