В новой – на грани выносимости – боли в колене Салли пугало то, что она никак не слабела. В детстве он не догадывался о том, что наверняка знал его отец: боль порою накапливается. И способность вытерпеть ее зависит от того, успеешь ли ты отдышаться между приступами. Пока плохие дни чередовались с хорошими, боль в колене не особо тревожила Салли. Но теперь он подозревал, что передышек, периодов затишья, позволявших подготовиться к моменту, когда боль достигнет пика, ему больше не видать. Теперь он редко спал по ночам дольше четырех часов, но и тогда колено болело даже во сне. Казалось, искалечен самый его сон – пробуждался он с ощущением, будто не спал вовсе.

Вдобавок от таблеток Джоко его клонило в сон даже наяву, Салли опасался, что потихоньку переходит в промежуточное состояние между сном и бодрствованием, где неизменна лишь боль, а это намного страшнее плохих дней, вот как сегодня, когда стреляет в колене. К такой боли можно привыкнуть, как к отцовской порке. Острую боль он терпел, повторяя себе, что рано или поздно и сила, и ярость Большого Джима иссякнет. Он увидит, что натворил, уймется, и боль прекратится. Теперь же Салли опасался, что столкнулся с новым типом боли, и эта боль не знает и не хочет знать, сколько именно он способен вынести. Она не уймется никогда.

Сегодня утром Салли не выпил таблетку Джоко из опасения, что не сумеет работать. Чтобы обшивать стены гипсокартоном, большой смекалки не надо, но какая-никакая все-таки требуется. Нельзя засыпать стоя, а некоторые таблетки Джоко действовали как “Микки Финн”[19], и тоже без предупреждения. А за Рубом нужен глаз да глаз. Его кузены далеко не ученые математики, но и они жаловались, что Руб даже мусор самостоятельно забрать не может, и Салли побаивался отключиться в непосредственной близости от взрослого человека, неспособного за три часа запомнить короткую пошлую песенку. Так что, пока не закончат работу, никаких таблеток.

– А тебе не страшно смотреть на мохнатку? – допытывался Руб.

– Не помню, – ответил Салли.

– Как можно забыть мохнатку? – удивился Руб.

– Как можно забыть простейшую песенку?

– Ну, в общем, не нравится мне, как она выглядит, – не обращая внимания на замечание Салли, ответил Руб.

Управились они к двум. Руб расстроился, что так и не запомнил песенку про сгущенку, но утешал себя тем, что, по крайней мере, они закончили работу, следовательно, и отвлекать себя песенкой уже не надо. Еще он с удовольствием представлял классную огроменную индейку, которую Бутси подрумянивала в духовке до хрустящей корочки.

– Нравится мне этот классный огроменный шмат кожи над жопой индейки, – признался Руб, когда они убирали строительные пояса и молотки в ящик Салли.

Салли заподозрил, что Руб неправильно представляет себе анатомию индейки. Под “жопой” он, скорее всего, имел в виду дыру на месте шеи, которую Руб не опознал, поскольку голову и шею индейке отрезали.

– Даже не знаю, что тебе сказать, – произнес Салли, когда они сели в пикап. – Вид мохнатки тебя пугает, но при этом тебе не терпится съесть птичью жопу. – Салли вытряхнул таблетку из ярко-розового пузырька, который дал ему Джоко, перекрестился и проглотил таблетку, не запивая.

– Се ля ви, – ответил Руб.

Салли, вполуха прислушивавшийся к Рубу и вполуха – к своему ноющему колену, моргнул, уставился на друга, а тот терпеливо ждал, пока Салли повернет ключ в замке зажигания и они поедут домой, к классной огроменной индейке. Руб, похоже, не догадывался, что произнес фразу на иностранном языке, и когда Салли уставился на него, Руб заключил, что в кои-то веки выдал то, чего Салли не знает.

– Каждому свое, черт возьми, – перевел он специально для Салли.

Десять минут спустя, когда они подъехали к дому Руба, Салли все еще смеялся.

– Ой-ей-ей… – протянул Руб, и Салли понял, в чем дело.

К ним по дорожке шла жена Руба, Бутси, причем явно не в духе, а это было страшно, учитывая ее габариты. Как говаривал Уэрф, телес Бутси достало бы на двух исключительно уродливых женщин и еще хватило бы на младенца, уродливее которого не найти. В гневе – вот как сейчас – Бутси являла собой страшное зрелище.

Однако Салли все равно опустил стекло. Вчера вечером он исхитрился избежать стычки с Заком, поскольку не двинулся с места и вел себя дружелюбно, – быть может, подумал Салли, эта тактика сработает и сейчас. Но его одолевали сомнения. Бутси, в отличие от Зака, обожала скандалить.

– С Днем благодарения, куколка, – крикнул он. – Как у тебя дела?

Бутси смахивала на ходячий список человеческих прегрешений, за которые теперь предстоит поплатиться.

– Моя праздничная индейка сгорела к чертям собачьим, вот как у меня дела, – ответила Бутси. – Ты всю осень не мог найти для него работу, зато заставил его работать в День благодарения и испортил мне праздник, вот как у меня дела.

Салли так и не удалось втолковать Бутси, что работу Рубу дает не он, что Руб работает не у него, что он не начальник Рубу. Бутси никак не могла этого понять – быть может, еще и потому, что вообще-то работу для них обоих всегда находил Салли (и когда он сидел без работы, ее не было и у Руба), именно Салли расплачивался с Рубом за услуги, именно Салли говорил ему, что надо делать и когда, то есть в глазах Бутси именно он был начальником Руба, и она решительно не понимала, в чем разница. Салли подумал, что сейчас не время и не место для объяснений.

– Жаль, – ответил он. – Так иногда бывает. Работа отняла у нас больше времени, чем мы рассчитывали.

– Испортили мне праздник, вот и все, – проговорила Бутси, но Салли показалось, голос ее смягчился.

Однако Руб рисковать не желал. Он и не думал выходить из машины и – Салли в этом не сомневался – не собирался вступать в разговор. Салли оказался предоставлен сам себе. Руб знал, что вскоре тоже окажется предоставлен сам себе, и не спешил вступаться за Салли.

– Конечно, мы могли бы и отказаться от денег, – сказал Салли. – Праздник, не праздник, какая разница.

Бутси не уступила, но все же ответила спокойнее:

– У меня на работе всего три оплачиваемых выходных в году, и надо же вам было испоганить один из них.

– На Рождество мы работать не будем, – пообещал Салли. – Честное слово.

Бутси наклонилась и вперила строгий взгляд в мужа:

– Ты выйдешь сам или мне тебя вытащить?

Руб потянулся к ручке двери.

– Я всего лишь прощался с Салли, – промямлил он.

– У тебя была куча времени попрощаться с ним, пока моя индейка обугливалась. Вылезай, черт тебя подери.

Руб повиновался, хоть и без особой спешки. Наблюдая за ним, Бутси еще немного смягчилась.

– А ты бы зашел, помог нам съесть эту срань, – сказала она Салли. – Вначале она весила двадцать фунтов; наверное, фунтов восемь осталось.

– Я бы с радостью, куколка, – ответил ей Салли. – Но меня уже пригласили.

Бутси фыркнула:

– То есть ты сегодня испоганил две индейки. Мою и чью-то еще.

Салли, признаться, об этом не думал и не собирался. Вряд ли Вера без него не села за праздничный стол и злится тем больше, чем сильней высыхает индейка; впрочем, кто знает?

Дома Салли набрал горячую ванну и опустился в воду. Стоять под душем не было сил от усталости и боли. Он сам не помнил, как уснул, но, видимо, все же уснул, поскольку разбудил его телефон, а вода – когда он сел в ванну, она была такая горячая, что едва можно вытерпеть, – совершенно остыла.

– Я только хотела сказать, что горжусь тем, как ты вел себя вчера вечером, – сообщила Рут без предисловий, как всегда, когда звонила ему. – Прежний Салли полез бы в драку.

За долгие годы их отношений – быть может, чтобы одолеть угрызения совести из-за измены супругу – Рут не раз напоминала себе и Салли, что влияет на него положительно, – если честно, так и было. И все равно его раздражало, когда она говорила о “прежнем Салли”. В молодости он действительно дрался в барах, и ему действительно не мешало измениться. Но эти ее слова насчет Салли прежнего и Салли нынешнего основывались на убеждении, будто изменился он исключительно благодаря Рут, с чем Салли, строго говоря, не соглашался.