Но и ждать тоже было рискованно. Вдруг в последнюю минуту дело с “Последним прибежищем” сорвется? Пенсионеры не собирались ждать целую вечность, чтобы в конце концов обнаружить, что им уже не вырваться из дома своей мечты тридцатилетней давности. Сейчас-то они мечтали о других домах – кондоминиумах в теплых краях – и говорили об этом из утра в утро. Самые желанные кондоминиумы стояли на побережье Мексиканского залива, вот только и они дорожали, и вдобавок ходили тревожные слухи, будто во Флориде аллигаторы выползают из болот и жрут маленьких детей. У пенсионеров в ветровках не было маленьких детей, но истории об аллигаторах все равно не давали им покоя, и в итоге один-единственный случай муссировали так долго, что можно было подумать, будто армия аллигаторов наступает на беззащитные флоридские кондоминиумы на всем протяжении от болот Эверглейдс до Сент-Питерсберга. Поговаривали, будто аллигаторами кишат даже поля для гольфа. Вот такие опасности. По этой причине все больше утренних посетителей букмекерской конторы склонялось к Аризоне – там, по слухам, и кондоминиумы дешевле, и аллигаторов нет. Правда, есть скорпионы, гремучие змеи, тарантулы, пауки и ядозубы, но это все твари мелкие, им не под силу схватить человека, утащить в болото и сожрать. Тем более что в пустыне вообще нет болот, некуда тащить жертву.
Долгие годы Салли краем уха слушал эти разговоры, но понимал, что вряд ли когда поучаствует в них, даже если и выйдет на пенсию. У него не было дома, чтобы рассуждать о росте его стоимости, – не считая, конечно, отцовской хибары на Баудон-стрит, на краю владений “Сан-Суси”, но еще неизвестно, кому она принадлежит (по крайней мере, Салли этого точно не знал). После смерти отца Уэрф сообщил Салли, что тот унаследовал дом, но Салли ответил Уэрфу, что не нуждается в этом и наследства не примет. В семнадцать лет, отправляясь в армию, Салли поклялся отцу, что впредь не будет с ним знаться ни на этом, ни на том свете, и, не считая единственного визита в дом престарелых незадолго до смерти старика (это Рут убедила Салли его навестить), клятву свою сдержал. Дом отца долго стоял заброшенным, с заколоченными окнами, и понемногу разрушался, участок зарос высоченным бурьяном. Салли полагал (возможно, ошибочно), что общая сумма задолженности по налогам превысила бы рыночную стоимость дома. С таким домом нечего и соваться в беседу о кондоминиумах во Флориде и Аризоне, даже если Салли и хотел бы поучаствовать, а он не хотел.
Единственное, в чем Салли завидовал этим пенсионерам, – в их жизни завершился определенный период, так бывшие профессиональные бейсболисты в матче ветеранов вспоминают прошлые победы. С этим они покончили, можно браться за что-то другое. Их жизнь изобиловала датами. Они могли сказать, когда женились, когда родились их дети, когда вышли на пенсию. В жизни Салли годы (не говоря уже о днях) текли незаметно, неотделимые друг от друга, и он всегда дивился, как прочие замечают (или думают, будто замечают) окончания и начала в своем существовании. Однажды, лет тридцать с лишним назад, он столкнулся на улице с Верой, та улыбнулась печально и сказала: что ж, наконец-то все кончено, эта глава нашей жизни осталась позади. Салли недоуменно уставился на нее, гадая, что она имеет в виду. Оказалось, Вера говорила об их бракоразводном процессе, завершившемся несколькими днями ранее, о чем Салли не известили. Или известили, но он выбросил извещение вместе с прочей бесполезной корреспонденцией. Он знал, что развод принес Вере облегчение (не пройдет и года, как она выйдет замуж за Ральфа), но окончательность развода ее впечатлила, и Салли видел: ей грустно, что брак распался. Для нее развод поставил точку, Салли этого даже не заметил.
Салли то радовался, то огорчался – в зависимости от настроения, – что дни его плавно сливаются воедино. Даже теперь, в шестьдесят, он не мог вообразить, каково это – чувствовать, что в твоей жизни завершился некий этап, как у пенсионеров из букмекерской конторы, или что ты стоишь на пороге чего-то нового. Быть может, именно этим и раздражала его учеба в колледже и разговоры о новой карьере. Вокруг этого крутились занятия по философии, понял Салли. Именно поэтому молодой преподаватель стремился отрицать все на свете, одно за другим, заменить новым – будь то новая мысль или даже новая жизнь. Долой старое, даешь новое. Возможно, это не так уж и глупо, если обращаешься к двадцатилетним. В двадцать-то лет и Салли был готов отказаться от чего угодно и начать сначала. Но теперь, в шестьдесят, ему уже меньше хотелось выбрасывать то, что можно починить, чтобы оно проработало еще несколько месяцев. Ему хотелось идти вперед, а не останавливаться, оборачиваться, оценивать разумность принятых решений и давным-давно намеченных маршрутов. Он даже сомневался, хочет ли, чтобы Уэрф, его адвокат, выиграл различные тяжбы, которые вел от имени Салли. Если Уэрф добьется, чтобы Салли присудили полную нетрудоспособность, его привычная жизнь закончится, начнется новая – не то чтобы радостная весть для человека, который не верит ни в новые начала, ни в новые колени.
– Ты сегодня особенно хорошо выглядишь, – заметил Отис Уилсон, имея в виду, несомненно, засохшую грязь, облепившую Салли. Отис каждое лето твердил, что уж этой зимой точно уедет во Флориду.
Салли покрутился, чтобы все пенсионеры в ветровках на него посмотрели.
– Кто-то же должен работать в этой стране, – сказал он. – Если бы не такие, как я, таким, как вы, тоже пришлось бы пачкать руки.
– Мы как раз хотели тебя поблагодарить, – ответил Отис.
– В новостях передали, аллигатор сожрал очередную жертву, – сообщил Салли.
Отис, спокойный толстяк с красным лицом, верил всем россказням об аллигаторах как никто, и Салли годами в шутку советовал ему ехать во Флориду только с крепким бывалым проводником, который не побоится схватиться с аллигатором. С таким проводником, как Салли. К удовольствию Салли, при упоминании об аллигаторах Отис бледнел.
– На твоем месте я покупал бы квартиру на втором этаже. Аллигаторы терпеть не могут лестницы.
– Отстань от меня, – сказал Отис, когда Салли, соединив локти, изобразил челюсти аллигатора. – Отвали, идиот! – Отис всегда нервно парировал выпады Салли. – Иди ставь свой дурацкий тройной экспресс, а умных людей оставь в покое.
– Умных здесь не водится, обыщи хоть весь квартал, – ответил Салли. – Ставки – налог на глупость.
– И за скольких придурков ты платишь налог, не считая себя самого? – поинтересовался кто-то.
– Мне хватает ума не ехать туда, где меня сожрет аллигатор, – сказал Салли.
– Иди ставь свой дурацкий тройной экспресс, – повторил Отис.
– Ладно, пойду. – Салли направился к окошку.
Последний год или около того он ставил на трех лошадей, которые финишируют первыми, независимо от того, в каком порядке придет это трио. Салли редко угадывал результат и не решался предсказывать, в каком порядке финишируют лошади, – более того, считал, что подобные комбинации придуманы специально, чтобы вывести человека из себя. Так что он ставил на первых трех в произвольном порядке, а когда его спрашивали почему, объяснял, что лошадь, бегущая по внутреннему кругу, проходит меньшую дистанцию, чем та, что бежит по внешнему (будь на ипподроме отдельные дорожки, так оно и было бы).
– Если моя тройка выиграет, я куплю Хильде видеокамеру, возьмете с собой во Флориду, – крикнул он Отису. – Пусть заснимет на пленку. А мы потом покажем ее в “Лошади”. И будем продавать билеты желающим посмотреть, как аллигатор тащит Отиса в болото.
Салли сделал ставку и уже собирался уйти, как вдруг увидел в окно, что из-за угла в квартале от букмекерской конторы вышел Карл Робак и движется по направлению к Салли. Карл шагал так беспечно, что Салли невольно улыбнулся – узнай тот, что жена сменила замки, вся его беспечность тут же испарилась бы.
Из банка вышел Клайв Пиплз и с удовлетворением уставился на новый транспарант, который недавно натянули поперек Главной. Клайв-младший отличался эталонным самодовольством – один из редких известных Салли случаев, когда яблоко умудрилось упасть очень далеко от яблони. Правда, его отец – с возрастом Клайв-младший стал его точной копией – гордился тем, что его, футбольного тренера, знают все горожане, но Клайв-старший был добродушен, и если ему случалось заважничать, то ласковые насмешки мисс Берил заставляли его устыдиться. Чего не скажешь о Клайве-младшем, у которого, помимо прочего, отсутствовало чувство юмора. И то, что он относился к себе серьезно, лишь доказывало это, по мнению Салли. По правде говоря, Салли недолюбливал сына своей квартирной хозяйки и даже возненавидел бы его, если бы не мисс Берил, явно разочарованная в Клайве-младшем (впрочем, это не помешало ему выбиться в большие шишки).
