Он звонил, когда она вернулась из Шуйлер-Спрингс, и, прежде чем отключить телефон, она ответила на несколько звонков. Два были от репортеров – о том, что Клайва-младшего невозможно найти и получить у него ответ, они теперь предпочитали упоминать как о “его исчезновении”. Еще звонила его коллега из банка, мисс Берил сообщила ей, что нет, Клайв-младший не звонил, не оставил ни инструкций, ни намека, куда он уехал и с какой целью, но женщина ей не поверила.

Когда мисс Берил вернулась из Шуйлер-Спрингс, в почтовом ящике ее дожидался желтый конверт, который она позавчера вручила Эйбрахаму Уэрфлаю. Его содержимое должно было бы вызвать у мисс Берил радость и облегчение, однако почти что не ободрило ее. Внутри лежала записка, сделанная от руки: “Не сумев Вас застать, я взял на себя довольно большую смелость и изъял содержимое конверта из конторы окружного секретаря, делу еще не дали ход. Разумеется, если Вам будет угодно, мы в любое время вновь направим им эти бумаги, но, учитывая последние события, я считаю своим долгом категорически предостеречь Вас от передачи сыну какой бы то ни было собственности – по крайней мере, пока. Второй вопрос, который мы с Вами обсуждали, решился согласно Вашим распоряжениям”.

Значит, вот чем окончился ее незадавшийся компромисс, ее попытка поступить правильно, совместить несовместимые требования разума и души, облегчить совесть, а это, по меткому замечанию Марка Твена, “не проще, чем унять старого брехливого пса”. Ибо верность и справедливость, как бы ни были они важны разуму, редко находят отклик в душе человека, в глубочайших ее глубинах прячутся тайны симпатии и любви – их либо чувствуешь, либо нет, совсем как инстинкт, это он владеет тобою, а не наоборот, высмеивая такие слова, как “следует” и “положено”. В душе человека невозможно достичь компромисса. Вот где ошибки обходятся слишком дорого. Вот где падают черные ветви. Вот где Господь обрушивает кару.

Мисс Берил снова услышала скрежет, цепь по полу так и тащили, она отправилась выяснить, в чем дело, и, переходя из комнаты в комнату, всюду включила свет. Звук доносился из прихожей, которую они делили с Салли. Пожалуй, неблагоразумно открывать дверь, чтобы узнать, что за существо по ту сторону. Но мисс Берил решила, что Бог не любит трусов, и приоткрыла дверь.

В прихожей горел свет, за дверью, у подножия лестницы, которая вела в комнаты Салли, стоял доберман с перекошенной мордой. Один конец цепи – мисс Берил опознала скрежет поразительно верно – был прикреплен к усыпанному блестящими камешками ошейнику добермана. Второй не прикреплен ни к чему. Насколько мисс Берил могла судить, кроме добермана, в прихожей не было ни души, но открыть дверь чуть шире, чтобы в этом убедиться, она не отважилась. “Ты кто?” – спросила она добермана, тот вздрогнул от ее голоса, и, видимо, у пса приключилась судорога, потому что он точно подстреленный привалился к балясинам перил. Не успела мисс Берил сообразить, что происходит, как открылась входная дверь и появился Салли с отверткой в руке.

– Я прикрутил на место перила, – сообщил он, едва мисс Берил открыла пошире дверь, дабы целиком обозреть эту странную сцену.

Салли, казалось, нимало не удивился, увидев привалившегося к перилам добермана, а это значило – хоть и необязательно, – что он и привел собаку. Не удивился Салли и тому, что его хозяйка бодрствует в два часа ночи.

Вообще-то мисс Берил показалось, что жильца ее, судя по его виду, отныне не удивить ничем. Он был бледнее, худее и призрачнее обычного, хотя и не походил на диккенсовское привидение.

– Миссис Пиплз, вы не будете против, если я к вам зайду и сниму ботинки?

– Конечно, не буду, Дональд. – Мисс Берил на шаг отступила от двери.

Тут пес глубоко вздохнул и повалился на пол. Салли и мисс Берил уставились на добермана. Салли покачал головой.

– К вам можно с животными?

– А он лает? – поинтересовалась мисс Берил.

– Только что лаял, – отчего-то дрожащим голосом сообщил Салли. – И вовремя, кстати. Я едва не шагнул по воздуху в пустоту.

Мисс Берил ждала подробностей, но Салли не стал объяснять. Он был так худ и бледен, что воздух вполне мог быть его естественной стихией.

– Я всего на минутку, – предупредил Салли и рухнул на свежеотремонтированный стул королевы Анны, тот громко запротестовал, но не развалился. Мистер Блу прав. Стул починили.

– Я чайник поставила, – сказала мисс Берил. – Не хочешь ли выпить чаю?

– Нет, не хочу. – Салли ухмыльнулся. – Сколько раз повторять?

– Другие люди порой меняют мнение, – заметила мисс Берил. – Вот я и надеюсь, вдруг ты передумаешь.

Салли закурил сигарету, задумался над ее словами.

– Правда?

В вопросе его сквозила не насмешка, а, скорее, печаль, будто Салли был благодарен мисс Берил за то, что она не желает принимать его упрямство за чистую монету. В прихожей собака звякнула цепью.

Салли обвел взглядом комнату, точно был здесь впервые и хотел осмотреться.

– Похоже, мы с вами остались вдвоем, старушка, – сказал Салли, несомненно имея в виду исчезновение Клайва-младшего.

Мисс Берил села.

– Я весь день обсуждала Клайва-младшего с его отцом, – призналась она. – Наверное, мы его подвели. Мне больно это говорить, но каким-то образом мы умудрились вырастить сына без… – Она осеклась, не сумев подобрать слово для того, чего именно недоставало ее сыну, – по крайней мере, такого слова, которое не стало бы предательством еще пущим.

– Так или иначе, вы его вырастили, – заметил Салли. – Вы сделали все что могли.

– Но он почему-то никогда не был звездой моего небосклона. – Мисс Берил впервые поделилась этой горькой истиной с другим живым человеком.

В этом ее однажды упрекнул Клайв-старший – незадолго до того, как Одри Пич впечатала его в лобовое стекло. Салли тогда ушел воевать, и мисс Берил смирилась с мыслью, что его убьют. Она так в это верила, что уже подыскивала того, на кого можно взвалить вину за это. Большая ее часть, разумеется, лежала исключительно на жестоком и глупом человеке, отце этого парня, оставшаяся часть – на матери Салли, нашедшей столь благодатное утешение в своем положении жертвы. Оставшейся частичке мисс Берил отыскала место в собственном доме. Она не должна была знать о том, что муж с сыном ходили на Баудон-стрит, дабы положить конец пребыванию Салли за их обеденным столом, изгнать его из их семьи, но она это знала. Знала она и то, что муж с сыном сделали это из ревности и страха.

И мисс Берил с ужасом поняла: отчасти привязанность мужа к ней обусловлена тем, что ему нет нужды делить с кем-то эту привязанность, любовь его – дар, возможный лишь в случае, если она, мисс Берил, не получает иных подобных даров. Вот что мисс Берил пыталась ему простить, когда Одри Пич отняла у нее возможность объяснить Клайву-старшему, за что именно мисс Берил требуется его простить.

Во время самой жестокой их ссоры – в долгие годы вдовства мисс Берил отказывалась ее помнить, но не смогла забыть – Клайв-старший обвинил ее в том, что она ненормальная, что из-за нее у них “курьезная” семья. Яснее высказать то, что было на душе, Клайв-старший не мог. Дело было в гостиной, и он, точно в доказательство, обвел комнату рукой. Куда ни глянь, африканские маски, кораблики этрусков, двухголовые китайские львы. “Живем как в джунглях”, – посетовал он настолько серьезно, что мисс Берил не улыбнулась, как улыбалась всегда, когда муж становился серьезным. Все это значит, догадалась мисс Берил, что он несчастлив с нею, что он сожалеет о своем выборе, винит ее в том, что их сын не способен ни вести мяч, ни защищаться; вдобавок Клайв-старший винит ее еще и в том, что она недостаточно любит сына и вместо этого так привязалась к другому мальчишке, не имеющему законного права претендовать на их любовь, а кроме того, тащит в дом курьезы со всего света и разрушает семью. Мисс Берил живо помнила выражение лица мужа и вдруг осознала, что именно из-за этого выражения упрямой, осуждающей обиды – ни до, ни после он не смотрел на нее так! – которое с возрастом унаследовал Клайв-младший, ей было так трудно чувствовать к сыну то, что ей следовало бы к нему чувствовать. Казалось, Клайв-младший послан ей в напоминание об этой ужасной минуте, о невысказанном сожалении его отца, что он полюбил ее. “Едва ли ты знаешь, что такое любовь”, – раздраженно отрезал Клайв-старший, будто имел в виду, что его чувство к ней не взаимно. Что до этой самой минуты было неправдой.