Мисс Берил собиралась было снять трубку с рычага, чтобы ей уже никто не дозвонился, как вдруг позвонил мистер Блу, сообщил, что отремонтировал стул королевы Анны и его можно забирать.

– Я бы и сам его привез, – добавил мистер Блу, – да сломал лодыжку.

Мисс Берил, обрадовавшись уважительной причине уйти из дома и от телефона, согласилась приехать в Шуйлер-Спрингс.

– Мой внук поможет вам погрузить стул в машину, – пообещал мистер Блу и добавил печально: – Я бы и сам это сделал, если бы мог.

Он объяснил, как отыскать его мастерскую – та находилась на авеню, параллельной главной улице делового квартала Шуйлера. Без миссис Грубер, обычно отвлекавшей ее неумолчной болтовней, мисс Берил легко нашла мастерскую. Зимой Шуйлер-Спрингс казался таким же пустынным и потерянным, как Бат; прямо перед мастерской нашлось свободное место. Мистер Блу – ему было уже под семьдесят – ждал ее на костылях у входа, выпуклая желтая повязка на его правой щиколотке удивительно напоминала осиное гнездо.

– Мне так неловко, миссис Пиплз, что из-за меня вам пришлось сюда ехать. – Мистер Блу проводил ее в мастерскую; на стойке у кассы сидел смуглый – кожа цвета кофе – парнишка, его курчавые темные волосы отливали рыжиной; парнишка стучал пятками по стойке и смотрел на деда и мисс Берил с презрением. Лет ему, судя по виду, было двенадцать-тринадцать, мисс Берил отлично знала этот возраст.

– Слезай, – велел мистер Блу парнишке и добавил, когда внук, спрыгнув со стойки, угрюмо ссутулился: – Встань прямо. Это мой внук Леон. Приехал помочь на каникулах, – пояснил мистер Блу мисс Берил. Но, судя по его голосу, дела обстояли иначе: парнишка был проблемный, и его при первой же возможности отправляли в более благоприятное окружение. Внук так посмотрел на деда, будто хотел сказать: кого ты дурачишь?

Стул мистер Блу отремонтировал прекрасно. Если не знать, что стул был сломан, нипочем не догадаешься.

– Теперь вы можете смело на него садиться, – объявил мистер Блу, явно гордый своей работой.

– Правда?

– Я же его починил, – сказал мистер Блу. – Люди уже забыли, что вещи можно чинить. Как что сломалось, сразу выбрасывают. Вот чему я пытаюсь научить этого мальчишку. Вещи можно чинить, и порой они лучше новых.

– Новые лучше, – упрямо ответил мальчишка. – Новое – это новое.

– Да? – сказал дед. – Что ж, положи этот старый стул в старую машину этой чудесной леди, да смотри аккуратней там.

– Я пока что ни разу ничего не сломал и не разбил, – напомнил деду Леон.

– Сердце он мне разбил, вот что он разбил, – сказал мистер Блу, когда внук вышел. – Он, его мать и ее дружок-негр.

Мисс Берил не знала, уместно ли сочувствовать мистеру Блу, коль скоро он питает столь некрасивые чувства, но все-таки посочувствовала. Несовершенное человеческое сердце, совершенно разбитое – таков был ее вывод. Случай настолько частый, что даже универсальный, а правильно это или нет, дело десятое.

Мисс Берил вышла на улицу и увидела, что парнишка стоит у закрытого “форда”, вне себя от злости из-за того, что ему дали невыполнимое поручение. Впрочем, в ближайшие год-два все поручения будут казаться ему невыполнимыми.

– Давай положим его на заднее сиденье, – сказала мисс Берил со всем добродушием, на какое была способна. С ее росточком достать что-то громоздкое или тяжелое из багажника “форда” было непросто.

Мисс Берил открыла заднюю дверцу, внук мистера Блу оглядел заднее сиденье, потом стул, потом крошечную – чисто гном – старуху, требовавшую, чтобы он положил стул туда, куда тот совершенно точно не поместится.

– Эта срань туда не влезет, – сказал парнишка.

– А ты попытайся, – посоветовала мисс Берил.

Стул влез. С трудом, но все-таки. Правда, свободного места на заднем сиденье осталось от силы дюйм. Парнишку ничуть не смутило, что он оказался не прав, вид у него по-прежнему был такой, словно на него взвалили непосильную работу. В его возрасте все считают себя по определению правыми, а прочих людей – дураками. И в обратном не убедишь.

Мисс Берил села за руль, но машину не завела, а задумалась о сыне, о том, далеко ли тот убежал. Когда он был мальчишкой, Клайв-старший его стыдился: он учил сына защищаться, но тщетно. Сын боялся даже спаррингов с Клайвом-старшим. Не опускай руки, учил его отец, закрывай лицо, но стоило Клайву-старшему замахнуться и несильно ткнуть сына кулаком в мягкий живот, Клайв-младший опускал руки, а когда отец, чтобы указать сыну на ошибку, легонько шлепал его по уху, то и вовсе сдавался. Он не хотел учиться самообороне. Он хотел, чтобы отец защищал его, был на его стороне, отловил школьных хулиганов после уроков и побил их.

Несомненно, того же Клайв-младший хотел и от матери. Чтобы она была на его стороне. Чтобы разделяла его точку зрения. Чтобы доверяла ему. Считала его звездой своего небосклона. Пожалуй, можно без преувеличения сказать: Клайв-младший хотел, чтобы мама его любила.

За столом сидели два голых человека, хотя Уилл не сразу понял, что они голые, взгляд его был прикован к центру стола, где, кроме кучки скомканных банкнот, лежала груда одежды, револьвер и – самое страшное – стояла нижняя половина ноги. В ботинке – коричневом, с перфорированным мыском – и черном носке с ромбами, а выше носка нога была розовая, такого же цвета, как кожа Уилла, когда мама или бабушка Вера набирали в ванну слишком горячую воду и он сидел в ней слишком долго. У верхнего края ноги была какая-то сложная конструкция из ремешков. Уилл пытался понять, что это за нога и откуда она взялась, и не сразу заметил голых.

– Ой, смотрите! – вскрикнула девица – без блузки, но в зеленом козырьке[55]. – Там мальчик!

Тут Уилл обратил внимание на то, что она голая, и смутился. Грудь ее казалась неестественной, вялой, точно в ней сломалась кость. Уилл вспомнил, как увидел голую грудь матери и тоже ощутил неловкость, как будто грудь у женщин стала такой из-за страшного увечья – например, они упали и сильно ударились. И когда девица в зеленом козырьке протянула руку и поманила его к себе, он не двинулся с места.

– Какой ты красавчик!

– Не лезь к моему сыну, – посоветовал ей Салли (он уже был навеселе), повернулся в кресле и заметил внука и Ральфа.

Ральф, завидев за игорным столом гологрудую женщину, даже попятился – сперва невольно, потом вполне осознанно, так что практически вышел из зала и наполовину вернулся в бар.

– Мы почти закончили. – Салли усадил внука к себе на колени. – Последний кон. Эти люди уже проиграли свои рубашки.

– Может, закроете дверь? – Карл Робак указал на дверь, в которую только что вошли Ральф с Уиллом. – А то я чувствую себя голым.

– Это тот говнюк, который украл твой снегоуборщик, – пояснил Салли, таким образом представив Ральфу Карла Робака; после удара Салли челюсть Карла чудовищно разнесло.

Карл Робак не только чувствовал себя голым, он – это выяснилось, когда Карл поднялся из-за стола, – и был голым, не считая носков. Он подошел пожать руку Ральфу, хотя тот, казалось, готов был сбежать.

– Я отдам вам снегоуборщик, – пообещал Карл, – как только ваш сын вернет мне жену.

– Это мой сын, – напомнил Салли, когда Карл опять сел за стол. – Сын Ральфа никогда такого не сделал бы, правда, Ральф?

Ральф ничего не понимал. Почему все голые. Почему на столе груда одежды. Откуда здесь револьвер. Чей это протез. И уж конечно, он не понимал, при чем тут Питер. Ральф словно вдруг очутился на поэтическом вечере. Он побаивался поэтических вечеров с тех самых пор, как Питер объяснил ему, что это такое, и сейчас не удивился бы, если бы кто-то прочел стишок-другой. Все вокруг то ли спятили, то ли напились, то ли пилюля, которую днем дал ему Салли и от которой Ральф чувствовал себя пришельцем с чужой планеты, снова подействовала.

– Не переживай из-за снегоуборщика. – Салли вновь уставился в карты. – Я, кажется, знаю, где он его прячет.