– Ты знаешь, каково это – терять любимых? Я-то знаю. Мне не впервой. Если я кого-то люблю всем сердцем, значит, рано или поздно обязательно потеряю.

– Питера ты не теряла, – заметил Салли. – И я ничего не выиграл. Даже не пытался.

– Этим ты его и сманил. – Вера всхлипнула. – Я люблю его так, что сердце рвется на части. А тебе на него наплевать, вот он за тобой и бегает.

– Знаешь что…

– Слышал бы ты, какой грязи наговорила мне эта шлюшка, – перебила Вера. – Мне казалось, из трубки идет вонь и оскверняет мой дом.

– Меня там не было, – напомнил Салли. – Я этого не слышал.

– Такое зловоние, – не унималась Вера. – А ведь я стараюсь содержать дом в чистоте.

– Еще бы.

– И вот что Питер в него притащил. Спрашивается, чего ради я старалась?

– Не знаю. – Разговор утомил Салли. – Окей, я вешаю трубку.

– Конечно, – сказала Вера, – беги.

– Пошла ты к черту.

– Радуйся, что можешь убежать, – продолжала Вера. – Радуйся, что тебе есть куда бежать. Мне вот некуда.

Руб и Питер сидели за стойкой, а перед ними высилась немыслимая груда куриных костей. Питер взглянул на Салли и, судя по выражению лица, догадался хотя бы отчасти, о чем именно разговаривали мать с отцом. Руб же плакал – отчего, Салли не понял и разозлился.

– Что с тобой, черт побери?

– Они острые, – пояснил Руб, перемазанный оранжевым соусом. Руки его до запястий были оранжевые, как и щеки, и кончик носа. Даже волосы.

– И пачкаются, как я посмотрю, – сказал Салли.

Даже у Питера руки были оранжевые, а уж он-то всегда ел аккуратно, Верино воспитание.

Руб уставился на свои руки, точно видел впервые, и принялся облизывать пальцы.

– Наверняка крылышки были вкусные, – сказал Салли. – А знаешь, как я это понял?

Руб посмотрел на него с любопытством – впрочем, любопытство у него вызывали все виды телепатии.

– Вы мне ничего не оставили.

Руб уставился на груду костей, точно высматривал крылышко, которое не обглодали бы дочиста, ничего не нашел и помрачнел.

– Он съел не меньше меня. – Руб указал на Питера. – Но на него ты почему-то никогда не сердишься.

– Я вообще ни на кого не сержусь, Руб, – ответил Салли. – Я всего лишь высказал наблюдение. Я заметил, что ты съел все крылья.

– Он тоже, – уперся Руб.

Салли невольно ухмыльнулся чудесной способности Руба поднимать другим настроение ценою своего собственного.

– Не пойми меня неправильно. Я рад, что ты плотно пообедал. Мог бы, конечно, и оставить мне хоть одно крылышко, но если ты был голоден, я рад, что ты съел всё.

Руб еще больше понурился. Голова у него была большая для его скромного роста, и когда Рубу было стыдно, голова его клонилась вниз. Питер вытирал салфетками руки и явно не стремился разделить с Рубом бремя вины; наклонившись к Рубу, он громко прошептал:

– Если уж он заговорил о том, что надо делиться, напомни ему, что те шесть сотен, которые нам заплатил Карл Робак, очутились в его кармане да так и остались там.

Это была правда, и Салли выдал им по две сотни. Руб аккуратно сложил купюры оранжевыми пальцами и убрал в карман рубашки.

– Почему вы смотрите на меня? – спросил Руб.

– Может, вернемся к работе?

– Ну ладно. – Руб сполз с табурета.

– Подожди нас минутку снаружи, – попросил Салли. – Мне надо поговорить с сыном.

Лицо Руба опять затуманилось.

– В следующий раз оставь мне крылышко, тогда я поговорю и с тобой, – пообещал Салли.

Руб ушел, и Питер заметил:

– Слишком уж ты с ним жестко.

– Он знает, что я не всерьез.

– Точно? – усомнился Питер.

– Точнее некуда.

Питер не ответил.

– Съезди-ка ты лучше к матери, – посоветовал Салли. – Она сама не своя.

Питер вздохнул, покачал головой.

– Из-за Уилла?

– Из-за тебя.

– Из-за меня? А я тут при чем?

– Откуда я знаю, черт побери? Я никогда не понимал твою мать. Правда, она сказала, что тебе звонила какая-то женщина из Западной Виргинии.

Питер закатил глаза:

– Господи боже.

– Твоя мать считает, что тебе, быть может, захочется рассказать мне об этом.

– Не захочется.

– Я ей так и сказал.

– Правильно сделал.

– Окей. Храни свои секреты. Все до единого. А я скажу тебе вот что. Мне надоело смотреть на твою надутую физиономию. Ты, наверное, скажешь, мол, я сам виноват, так мне и надо, но это не значит, что я намерен это терпеть.

Питер явно хотел возразить, но промолчал.

– Съезди к матери, узнай, что с ней. А мы начнем с полом.

– Начинайте с верхнего этажа, с тех досок, которые уже испорчены, – посоветовал Питер. – А то пока вы приноровитесь, сломаете не одну.

– Тебе-то откуда знать?

– Я дважды клал паркет, – пояснил Питер. – Первый раз в аспирантуре, научному руководителю. А второй – два года назад, летом, в Западной Виргинии. Надо было работать над книгой, но мне нужны были деньги. Я положил паркет одному профессору, а через три месяца он проголосовал против того, чтобы меня повысили и приняли в штат. Сказал, что я не умею расставлять приоритеты. Зато у меня талант в случае необходимости освежать старые навыки, правда?

– Ты имеешь в виду паркет или жалость к себе? – спросил Салли и тут же пожалел об этом.

– Спасибо, – ответил Питер. – Я так и знал, что ты поймешь.

Питер ушел, Салли допил пиво.

– Бёрди, – сказал он, раз уж официантка случилась рядом, – что-то я ничего не понимаю.

– Не ты один, – посочувствовала Бёрди. – И это еще не самое страшное.

– А что самое страшное? – Салли с подозрением посмотрел на нее.

– Кто-то должен заплатить мне за три порции крыльев.

Салли оглядел бар, тот почти опустел, все бизнесмены с Главной вернулись на работу. Карл Робак, увы, тоже ушел.

– Видимо, это буду я, – признался Салли.

Когда Руб и Салли направлялись к дому на Баудон, им встретилось странное зрелище. Пока они ехали по Главной, Руб, по-прежнему уязвленный тем, что Салли отправил его на улицу, чтобы поговорить с Питером, угрюмо таращился в боковое окно и вдруг заметил на лужайке перед домом Андерсона чью-то машину. На крыльце рядом с ней сидела хорошо одетая немолодая женщина и, кажется, плакала. Руб от неожиданности позабыл все свои печали.

– Смотри, чего там, – сказал он Салли, когда тот остановился на перекрестке Главной и Баудон.

Руба озадачила не столько машина, стоявшая поперек лужайки, и даже не плачущая незнакомка на крыльце, нет, он заметил, что чего-то не хватает. С того самого дня, когда они взялись привести в порядок недвижимость Андерсона, Руб с ужасом ждал, что рано или поздно им придется заняться пнем, торчащим посередине лужайки.

– Кто-то убрал пень, – с надеждой сообщил он Салли.

Салли проехал перекресток, припарковался у тротуара и вышел из машины. Женщина смахивала на ту, что была с Клайвом-младшим в “Лошади”. Между всхлипами она, кажется, говорила сама с собой. Услышав, как Салли и Руб хлопнули дверцами, она подняла глаза, увидела их и расстроилась еще больше, поскольку явно ждала кого-то другого. Судя по выражению ее лица, внезапное появление Салли и Руба она расценила как окончательное унижение в ее положении, каким бы ее положение ни было.

– Спроси ее, кто убрал пень, – попросил Руб.

Салли посмотрел на него, покачал головой:

– Никто его не убирал, идиот. Он под машиной.

Руб присел на корточки и заглянул под машину. Салли был прав, пень действительно оказался там. Точнее, машина застряла на пне, потому и встала под таким странным углом.

Салли увидел, что из дома Элис Грубер, расположенного неподалеку, вышел Клайв-младший и направился к ним; под вереницей гигантских черных вязов он казался маленьким и нелепым. Заметив, кто его дожидается, Клайв-младший чуть замедлил шаг, точно понял, что ситуация, и без того скверная, стала еще хуже. В чем бы это ни заключалось.

– Привет, куколка, – окликнул женщину Салли. Вообще-то она выглядела намного старше тех женщин, кого Салли обычно называл куколками, но вид у нее был настолько несчастный, что ему захотелось ее подбодрить.