Ни опозданий, ни пьянок, ни куражу супротив главного писаря не случалось. Солнце дисциплины и порядка было постоянно в зените. Если, скажем, какой-либо конторщик в какой-то день запивал и не показывался на работе, то сослуживцы тотчас же решали, что он болеет... Ежели иной не выходил на работу день-другой, то все знали, что он не на рыбалку отправился, а вызван, к примеру, в военкомат, и оставалось только гадать, какое звание ему присвоят... Если конторщик из-за беспечности или оплошности ляпал в бумагах явственную ошибку, то тоже было ясно, что виной тому не что иное, как тесное помещение конторы... Если главный писарь Реклис подхватывал, скажем, насморк, то по телефону сообщалось, что руководителя свалило воспаление легких, и работники дивились, почему, например, не чума или холера... Никаких потрясений, расстройств в аппарате не происходило и в день зарплаты: все добросовестно, пунктуально продирались к кассе, так как каждый ощущал духовный и физический подъем, наплыв сил.

Сколь высока была степень сознательности конторщиков, показывают хотя бы и такие факты: никем не понуждаемый, только по собственной инициативе Девиндарбис[14] летом приносил и развешивал мухоловки, а другой сотрудник даже книжки с красивыми обложками покупал — расставлял их на полочке и любовался расцветкой... Книга приказов также была девственно чиста, никакими грешками работников не замарана... Пустоголовые, вдобавок, уже десять лет соревновались с соседней конторой «Смачная колбаса».

Да, так-то было... Но достаточно о звучном и прославленном прошлом этого учреждения.

В один прекрасный день Реклис пронюхал, что «Смачная колбаса» собирается проверить ход соревнования, и, ничего не ожидая, будто ненароком заглянул в соседнюю контору.

Он пришел в изумление, огорошенный кипучей деятельностью колбасников... Скрипели докрасна раскаленные перья работников, гудели вентиляторы. Конторщики, будто подгоняемые ветром, летали из комнаты в комнату, другие в это время окунали в ведра сверкающие пламенем перья — слышалось шипение, поднимались облака пара. Облачка пара плавали и над затылками сидящих. На стене висел график, стрела которого неудержимо поднималась вверх, приближаясь к цифре «5». Это означало, что контора заканчивает расходование пятой тонны бумаги. Пока Реклис любовался этой картиной, один из колбасников с головой, окутанной паром, подскочил к графику и довел черту до цифры «6». План был выполнен!.. Безостановочно звенели три телефона. Будто жонглер, ловко поднимая и бросая трубку, шипел ответы сиплый человек. Только один работник, очевидно, сверх плана, ковырял в носу пальцем да так быстро его вращал, что пальца нельзя было рассмотреть. В это же время перед носом конторщика, сидящего возле окна, повеяло дымом, вспыхнуло пламя — загорелся документ. Однако дежурный пожарник из своего угла направил на пламя струю огнетушителя, и опасность в ту же минуту была ликвидирована... Дух в конторе был настолько тяжел, что для пальто и шапок вешалки не требовалось — они висели в воздухе. Внимательно вглядевшись, Реклис заподозрил, что и вентиляторы крутит далеко не электроэнергия: сидящий за одним из столов колбасник изогнулся, как-то уж чересчур ненатурально отставив зад...

«Вот это воодушевление! Какой трудовой энтузиазм!» — завистливо подумал Реклис, мысленно сравнив сие учреждение со своим. Как это он прошляпил такое дело! Уж, кажись, так плавно крутился механизм его конторы, что и смазки не требовалось, можно было полностью отдаться уходу за своими волосами и быстрейшему приобретению «Москвича», и на тебе!

Призадумался писарь, пальцы в локоны запустил. И дотоле мял свой хохол, покуда не нащупал запрятанный глубоко под волосами ковшик, т. е. голову, размером в уполовник. И вовсе не в локонах, как ошибочно думают многие, а именно в голове его вызрела идея: нужен огонь, нужно зажечь коллектив!

Воротился Реклис в контору, смотрит — ну и порядочек! Сидят пустоголовые за столами спокойно, шуршат бумагами, как мыши, безмолвно, смирно, красиво. Никакой жизни, никакого творческого огонька... У одного работника прямо на глазах борода отрастает, а у другого на лысине муха, потирая лапку лапкою, зимовать собирается... «Кладбище, могила!..» — подумал писарь и никак не мог взять в толк, каким образом под его личным руководством и при наличии соревнования можно было до такого положения докатиться. И вот, долго не мешкая, созвал он конторщиков на совещание и объявил штурм:

— Киснем, друзья! Огня, воодушевления нам недостает! Любви к работе! Знаете ведь, что мы соревнуемся... Если так дальше пойдет — свалит нас «Смачная колбаса»! Прошу высказываться, вносить предложения по улучшению работы.

Наступила такая тишина, что стало слышно, как работники моргают глазами и ушами шевелят. На лицах всех застыла озабоченность неизмеримой глубины, а лбы нахмурились так, что брови с прическами слились.

Начальник, он же главный писарь, ждал...

— Нам бы помещение попросторней. Тесно... — наконец-то осмелился один.

— Действительно, задохнуться можно, — добавил другой.

Глаза начальника засветились радостью: значит, люди не спят.

— Вот-вот! — произнес он. — Почин сделан. Кто следующий?..

— Нужен вентилятор, — вмешался третий.

— Не вентилятор, а печка! — горячо возразил голос из красного угла. — Руки коченеют, работать невозможно!..

— Главное — шкаф для бумаг!

— А я, как вы хотите, без настольной лампы работать не буду! Я не кошка, впотьмах не вижу!..

— Запретить курение — вот что!

При виде такой активности работников в душе начальника тени разочарования понемногу рассеивались. Предложения он отмечал на листе бумаги.

— Видите, видите, сколько энергии у людей! Нужно только ее высвободить и повернуть в нужном направлении, — радовался Реклис. — Продолжаем. Кто еще хочет выступить?

Предложения посыпались как из мешка: одни в целях экономии рабочего времени требовали построить многоместную уборную, другие — купить кошку для охраны бумаг, третьи просили для возбуждения ума установить бильярд, четвертые хотели уйти в отпуск и пр.

Но пуще, нежели обычно, взволновало всех выступление Девиндарбиса, в котором он самокритично обрисовал истинное положение дел.

— Братцы, плесневеем! — сокрушался он. — Тлеем! Правильно говорит товарищ Реклис: не отдаем мы всех своих сил на осуществление плана, крадем народный хлеб, не вносим своего вклада... Мы обязаны сдвинуть дело с места, шагать с огромным патриотическим подъемом к еще более полному расцвету и опрокинуть «Смачную колбасу»...

На этот раз патриотическая волна захлестнула прежде всего сердце заведующей отделом Телефоните, и глаза ее увлажнились. Дрожащим голосом она произнесла одобрительное ответное слово и расплакалась. Еле-еле сдерживал слезу и писарь Реклис — к его горлу приметно поднимался комок. С теми же благородными чувствами бились сердца и других, энергия и решимость горели на лицах. Много еще огня было выплеснуто на собрании в этот раз — им бы и гранит был расплавлен. Даже муха, готовая дождаться весны на макушке упомянутого конторщика, ожила и, жужжа, описывала круги над этим половодьем энергии. А Реклис все спрашивал: «Кто еще хочет?» — и сердце его рвалось из груди.

В это-то время и раздался роковой голос:

— Я полагаю, нам нужно приступить к работе — ведь заседаем уже четвертый час, — произнес какой-то скептик, ненароком нанося удар по всему ходу дискуссии.

Бурлящая аудитория на миг перестала кипеть и вонзила пронзительные взгляды в подавшего реплику.

— Он сеет пессимистические настроения! Как можно говорить такое! — воскликнул Девиндарбис.

Его поддержал Реклис:

— В самом деле, товарищи, тут что-то неладно... Нельзя так как-то... нам нужно выяснить, наметить вехи... Мы не позволим мешать дискуссии. Я не знаю, но мне кажется, товарищи, надо как-то расшевелиться...

— Девиндарбис уже давно шевелится: полдня в столовой, другую половину — в сортире, — заметил скептик.