Он приподнимает мой подбородок.

— Ты стоишь того, чтобы за тебя боролись, детка.

ГЛАВА 19

Кэссиди

— Я так счастлива вернуться домой, — устало вздыхаю, когда Трентон наклоняется и целует меня в макушку, пока мы входим в многоквартирный дом.

— Я тоже.

При входе в вестибюль, Руперт приветствует нас.

— Отличная игра, мистер Уорд. Жаль, вы так сильно пострадали.

— Спасибо, Руперт. Пожалуйста, зови меня просто Трентом.

Руперт кивает и поворачивается ко мне.

— Здравствуйте, мисс Кэссиди.

— Привет, Ру. Большое спасибо за то, что позаботился о птичках, пока меня не было.

— Было весело. Они очаровательны.

— Как у тебя дела?

— Все хорошо, спасибо, — он оглядывается через плечо. — Э-э, у вас кое-какие посетители.

— Посетители? — я поднимаю взгляд на Трентона. — Я никого не жду, а ты?

Он качает головой.

— Нет.

Руперт прочищает горло.

— Они сказали… сказали, что являются вашими родителями.

В горле мгновенно пересыхает, а ушах слышится стук собственного сердца, когда я беспомощно смотрю на Руперта.

— М-мои родители?

Он кивает.

— Не хотел отправлять их наверх без вашего разрешения.

Я выглядываю из-за высокой фигуры Руперта и желчь подступает к горлу.

Я всегда думала, что родители очень похожи на персонажей из фильма «Матильда»: отец, полный мужчина с сальными волосами, от которого всегда пахло дешевым одеколоном и сигарами; мать — гораздо более худая версия меня, с обесцвеченными волосами, впалыми щеками и слишком большим количеством косметики.

К несчастью, у меня не было никаких сверхспособностей или учительницы, как мисс Хани, способной спасти из той адской дыры, в которой я выросла.

— Это твои родители? — спрашивает Трентон, глядя на пару, ожидающую у стойки регистрации.

Я морщусь.

— Ру, они сказали, чего хотели?

Он качает головой.

— Нет, простите.

— Все в порядке, спасибо.

— Хотите, я попрошу охрану вывести их?

— Нет, сама с ними разберусь, — я бросаю взгляд на папарацци, собравшиеся у здания, не желая видеть фотографии Трентона вместе с этими двумя. — Не хочу устраивать сцену.

Трентон вкладывает свою руку в мою.

— Не обязательно с ними разговаривать, если не хочешь. Я могу выпроводить их и не будет никакой сцены.

Я прикусываю нижнюю губу.

— Почему бы тебе не подняться наверх, а я позвоню, когда закончу?

— Ни за что, детка, — он сжимает мою руку. — Мы сделаем это вместе.

Сердце наполняется нежностью и замирает одновременно, мне нравится, что он хочет быть рядом, но в то же время не желаю, чтобы Трентон стал свидетелем того бардака, который творится в моей семье.

— Ничего не говори. Если собираешься остаться со мной, не скажешь им ни слова.

Брови Трентона сходятся на переносице.

— Хорошо.

— Обещай мне, Трент.

— Я обещаю.

Я подвожу нас к родителям и рассматриваю свои руки, не желая, чтобы они видели, как я потею.

— Кэсси, я так рада тебя видеть, малышка, — мать обхватывает мое окоченевшее тело костлявыми руками. — Как у тебя дела?

— Следуйте за мной, — я веду родителей к лифту и нажимаю цифру один вместо шести, когда мы заходим внутрь.

— Ну, взгляни на себя, — мать скользит взглядом по телу Трентона. — Ты большой парень, не так ли?

Как только лифт начинает движение, я протягиваю руку и нажимаю аварийную кнопку, чтобы остановить подъем.

— Какого черта? — рычит отец. — Что ты делаешь?

Я скрещиваю руки на груди.

— Чего вы хотите?

Он усмехается.

— Вот как ты собираешься разговаривать со своими родителями спустя шесть лет?

— Восемь, но кто считает.

Его верхняя губа изгибается.

— Вижу, у тебя все тот же грязный рот, мелкая дрянь.

Тело Трентона рядом со мной напрягается.

Я кладу руку ему на плечо, чтобы успокоить, и вздыхаю.

— Послушайте, мы все знаем, зачем вы здесь, так почему бы не избавить друг друга от хлопот: вы оба не получите от меня ни цента, так что возвращайтесь в ту дыру, из которой выползли, и оставьте меня в покое.

— Это так грубо — предполагать, что мы здесь только из-за денег, — мама протягивает руки и обхватывает ладонями мое лицо. — Мы скучаем по нашей маленькой девочке.

Я отшатываюсь от ее прикосновения.

— Перестань нести чушь, мам.

Ее тонкие брови опускаются, когда маска любящей матери исчезает.

— Теперь ты с известным хоккеистом. С кучей лишних денег.

И вот оно.

Я наклоняюсь, приближаясь к ее лицу.

— У меня нет его денег. Только свои собственные и ты никогда не получишь из них ни цента.

Отец хрипло смеется.

— Я знал, что ты это скажешь. Вот почему готов пойти к папарацци, ожидающим снаружи, чтобы рассказать, какая ты эгоистичная маленькая сука.

Трентон делает шаг вперед, но я оттаскиваю его обратно за локоть.

— Дерзай, пап. Повеселись. Мне все равно, что ты им скажешь.

Мама поджимает губы.

— Можешь вести себя так, словно тебе все равно, малышка, но я мать, и знаю тебя. Не хотелось бы, чтобы твоя репутация была опорочена.

— О, так теперь ты думаешь, что знаешь меня? Сначала следовало бы по-настоящему поговорить со мной, чтобы сделать это, — эмоции сжимают горло, и это только злит еще больше. — Можешь говорить обо мне все, что захочешь, но это не имеет значения. Благодаря тебе я давным-давно перестала заботиться о том, что думают люди. Болтай хоть по всему городу дерьмо обо мне, но этим не заставишь ничего тебе дать.

— Нам просто нужно немного денег, чтобы пережить зиму, — мама переводит взгляд на Трентона, делая те самые глаза лани. — У нас нет денег ни на еду, ни на теплую одежду.

Я хмыкаю.

— Может потому, что ты потратила все на наркотики? Позаботилась о будущем, так сказать.

Отец рычит.

— Думаешь, ты намного лучше нас?! Не забывай, мы одной крови. И знаем, откуда ты. Так что можешь сидеть в башне из слоновой кости, пока у тебя есть время, но скоро все это рухнет.

— Тебе бы хотелось на это посмотреть, не так ли? — я нажимаю кнопку на табло и возвращаю нас в вестибюль. — Вы выйдете из этого лифта, когда он остановится, и исчезнете. Я больше никогда не хочу вас видеть.

— Ты об этом пожалеешь, — отец стискивает зубы. — Это еще не конец.

— Да, черт возьми, так и есть, — Трентон хватает его сзади за шею и вышвыривает из лифта, как только двери открываются. — Охрана проводит вас.

Мать неторопливо выходит из лифта, искоса поглядывая на меня.

— Скоро увидимся снова, малышка.

Я прислоняюсь к стене как только двери лифта закрываются, и остаёмся только я и Трентон.

Он притягивает меня к себе и заключает в объятия.

Слезы щиплют глаза.

— Мне так жаль, что тебе пришлось это увидеть.

Он отстраняется ровно настолько, чтобы посмотреть на меня сверху вниз.

— Детка, здесь не о чем сожалеть. Жаль, что тебе пришлось расти с такими родителями.

— Спасибо, что сдержал обещание. Хотя я не хотела бы, чтобы ты вообще был вовлечен в это. В конце концов, они уйдут, когда поймут, что не получат никаких денег.

Удивлена, что они не нашли меня раньше.

Трентон берет меня за руку, когда мы идем по коридору и не отпускает даже после того, как заходим в квартиру.

— Оставь сумки. Распакуем их завтра, — он бросает спортивную сумку на пол. — Сегодня вечером я просто хочу обнимать тебя.

Я стону.

— Пожалуйста, не веди себя так странно после того, как увидел, какие дерьмовые у меня родители. Не нужна вся эта жалость. Я в порядке.

Он проводит большим пальцем по моей щеке.

— Это точно не жалость, которую ты почему-то видишь, глядя мне в глаза.

Я выгибаю бровь.

— О, разве? Тогда что?

— Это то же самое, что я увидел в твоих глазах прошлой ночью, когда Петроски ударил меня клюшкой по лицу, — он наклоняется и прижимается губами к моему лбу. — Своего рода преданность, которую испытываешь, когда кто-то причиняет боль человеку, которого ты любишь. Понимание того, что сделаешь все, что в твоих силах, дабы защитить его, — он прижимается своими губами к моим. — Значит любить кого-то так сильно, надеясь, что этого достаточно для склеивания всех разбитых кусочков прошлого.