Те неохотно поплелись на кухню. Вдруг Ятоу взвизгнула:

— Эрхай без спросу ест пан[73]!

Дети выскочили из кухни, Эрхай сжимал в руке витую пампушку, состряпанную непонятно из чего: толи лук завернули в тесто, то ли тесто в лук — лука на пол выкрошилось больше, чем теста.

— Положи пан на место! — кричала Ятоу, гонясь за братом.

Близнецы слушались «трижды хорошую»[74] Ятоу, словно маленького родителя. Дети забежали в большую комнату, и Ятоу приказала:

— Стой на месте, считаю до трех! Раз, два три!

Эрхай замер, и Дахай, улучив момент, выхватил у него пампушку. Тесто и так рассыпалось на части, да в него еще намешали столько лука, что пампушка, перекочевав в руки Дахая, тут же развалилась. Эрхай подскочил как ошпаренный, схватил брата за шею и вцепился зубами ему в плечо.

— Мой пан! Верни мой пан! — вопил Эрхай.

Сяо Пэн и Сяо Ши поняли, что это уже не игра — дети сцепились не на шутку, и бросились их разнимать. А потом спросили Ятоу, что такое «пан». Ятоу сказала, что это пампушка и есть. Это где так говорят? Не знаю. Тетя всегда так говорит. Сяо Пэн и Сяо Ши переглянулись: разве в китайском есть такое слово?

Поужинав, Чжан Цзянь и Сяо Пэн уселись за шахматы, а Сяо Ши наблюдал за игрой, готовясь заступить на место проигравшего. Сяо Ши спросил Чжан Цзяня, откуда же все-таки приехала их сестрица Дохэ, почему она пампушку по-иностранному называет? Чжан Цзянь, насупившись, уперся глазами в доску; то, что он пропускает вопросы мимо ушей, давно никого не удивляло.

Из-за швейной машинки подала голос Сяохуань:

— Что там такого сказала моя сестренка, что вы не поняли?

— Гладите, какой у Сяохуань слух острый! — улыбаясь, ответил Сяо Ши. — Машинка вон как стрекочет, а она все равно подслушивает.

Сяо Пэн громко сказал:

— Сестрица Сяохуань, мы тут никак не поймем, что говорит Дохэ.

— Никак не поймете? — переспросила Сяохуань. — Ну так я вам растолкую. Это она по-чепухляндски говорит! Моя сестренка бывала в Чепухляндии!

Сяо Ши и Сяо Пэн развеселились: какой сложный в этой Чепухляндии язык, почти как у япошек!

Они часто так перешучивались, и никто не допытывался, правду ты говоришь или выдумку, — повеселились, и ладно. Тацуру сидела на кровати в большой комнате, штопая детям носки, то и дело она вставала подлить мужчинам кипятка в чашки. Чая у Чжанов давно не пили: деньги, которые раньше тратили на чай, теперь шли на крупу. Осенью Тацуру собирала за городом специальные семена: если выварить их на медленном огне до желтизны, а потом залить кипятком, получалось очень вкусно. Но сейчас было только начало лета.

Пришла очередь Сяо Ши и Сяо Пэну играть, а Чжан Цзяню наблюдать за игрой. Он встал из-за доски и вышел в маленькую комнату посмотреть, какдети готовят уроки. Тацуру краем глаза увидела, что Сяо Ши пнул под столом Сяо Пэна, но тот не двинулся с места, а вот Сяо Ши встал, отцепил кнопку с портрета председателя Мао, что висел над обеденным столом, и положил ее на стул Чжан Цзяня. Тацуру сначала не догадалась, зачем это. Чжан Цзянь вернулся в комнату, хотел было сесть, и тут она поняла. Закричала, звонко и высоко, Сяо Пэн и Сяо Ши и думать не думали, что мягкоголосая сестренка Чжанов умеет так визжать.

— Эрхэ!

Чжан Цзянь обернулся. Дохэ с побагровевшим лицом метнулась к стулу и схватила кнопку, которая должна была впиться в Чжанцзянев зад.

— Уходи! Ты — уходи! — напустилась она на Сяо Ши.

Сяо Ши смущенно хихикал, тыча пальцем в Чжан Цзяня:

— Я пошутить хотел…

Дохэ вцепилась Сяо Ши в рукав, стащила его со стула и поволокла к двери.

— Ты уходи! Ты уходи!

Сяо Пэн остолбенел. Он никогда не видел, чтобы Дохэ сердилась. И не знал, что она такая сильная: Чжан Цзянь и Сяохуань вдвоем оттаскивали ее от Сяо Ши, но она так и не выпустила его рукав. По правде, на их участке всегда было довольно шутников, любивших поиздеваться над Чжан Цзянем. Одни сыпали ему в ботинки песок, другие тащили трикотажные перчатки из его ящика с инструментами. На политучебе вечно находился умелец, который рисовал мелом на спинке Чжанцзянева стула Чжу Бацзе[75] или обезьяну. А после того случая в клубе шутники еще больше оживились. Из всех знакомых Чжан Цзяня, наверное, один Сяо Пэн и понимал, что мастер Чжан вовсе не такой добродушный, как кажется. Он держится скромно и молчаливо только потому, что брезгует опускаться до других людей, будто есть у него на душе кое-что поважнее.

Но что? Эта загадка не давала Сяо Пэну покоя.

Наконец Сяохуань и Чжан Цзянь вызволили Сяо Ши. Озорно улыбаясь, он то кланялся Дохэ, то опускался перед ней на одно колено. Сяо Пэн думал: как знать, вдруг молчание, которым Чжан Цзянь отгородил себя от мира, однажды взорвется? И не поздоровится тому бедняге, кто станет жертвой этого взрыва.

Еще Сяо Пэн видел, куда метят озорные шуточки Сяо Ши: его друг явно добивался внимания Дохэ. Ни Сяо Пэн, ни Сяо Ши не знали, почему так стараются заинтересовать эту девушку из семьи Чжан, но продолжали тайное соревнование и боролись даже за молчаливую ее улыбку. Неужели они хотят добиться ее любви? Сяо Пэн даже вздрогнул от такой мысли: разве может он взять в жены девушку на несколько лет старше? Да к тому же в деревне его ждет невеста, их еще в детстве сосватали, нельзя же вечно от нее прятаться. Ему уже двадцать шесть, сколько можно тянуть?

Сяо Пэн даже не знал толком, нравится ли ему Дохэ, но отпечаток изящества, выделявший ее среди обычных китайских женщин, тревожил его сердце. Сяо Пэн смотрел, как Сяо Ши льстиво признается Дохэ в братских чувствах к Чжан Цзяню, и вдруг понял: мастер Чжан и Дохэ — любовники. Недаром кнопка на стуле превратила ее в пантеру, готовую растерзать врага, навредившего ее самцу. Все стало ясно: это с Дохэ Чжан Цзяня застукали в клубе, а Чжу Сяохуань их покрывала. И кто родил Чжан Цзяню детей, теперь тоже понятно.

Он почувствовал, что все эти годы знался с гнусной семьей, в которой все поставлено с ног на голову. Издевались над ним почем зря. Выйдя из дома Чжанов, Сяо Пэн пообещал себе, что ноги его здесь больше не будет. Но назавтра снова пришел. И потом ни дня не пропустил, ходил к Чжанам даже чаще, чем обычно. Он и сам не знал, что с ним такое творится, и Сяо Ши не стал говорить о своей догадке. Он презирал Сяо Ши за болтливый язык, за глаза, которые не видят дальше своего носа.

В тот августовский день он закончил смену, вымылся с головой, переоделся в тельняшку с коротким рукавом, прорехи в подмышках заклеил пластырем. Подъехал к дому Чжанов и наткнулся на Дохэ — она спускалась по лестнице с деревянным ведром за спиной. Спросил ее. куда собралась, Дохэ махнула в сторону рисовой лавки. Спросил: «Помочь тебе рис донести?» Она улыбнулась, сказала: «Большое спасибо!» Сяо Пэн развернул велосипед.

У рисовой лавки она снова махнула рукой:

— Там.

Сяо Пэн шел за ней. Походка у Дохэ была очень занятная: шажочки маленькие и неловкие, но быстрые. Шагая рядом, он еще сильнее ощутил, до чего же она отличается от других женщин.

— Далеко еще? Садись на велосипед.

Дохэ указала пальцем на большущее деревянное ведро у себя за плечами и пояснила, улыбаясь:

— Ведро.

Подумав, Сяо Пэн велел ей снять ведро. Смотрел, как она отстегивает ремни, и даже это ведро показалось ему диковинным, не таким, какие бывают у обычных людей. В левую руку он взял ведро, а правой рулил, и так, вихляя из стороны в сторону, они поехали дальше. Скоро поравнялись с площадкой, которую облюбовали для торговли крестьяне-огородники.

Люди собрались у дороги, вороша что-то в земле. Оказалось, привезли новый урожай земляного ореха — грязи больше, чем урожая. Кто-то разнес по дому весть о том, что привезли орех, Сяохуань заняла у соседок пять юаней и отправила Дохэ на рынок. Дети серьезно недоедали, и в последние полгода у Дахая даже печень распухла.