Дохэ потерялась. Готовое объяснение. Наполовину правдивое. Кое в чем правдивое. Кое в чем…
Чжан Цзянь железной хваткой держался за эту полуправду, снова и снова цедя ее Сяохуань и Ятоу: Дохэ сама хотела забраться на ту скалу у реки — да ведь все туда пошли! Ну вот так и потерялась… Услышав это, Ятоу рыдала, рыдала, да так и заснула в слезах. Что бы ни случилось, семилетний ребенок верит в счастливый исход: пройдет день-другой, и милиционеры отышут тетю. Или папа с мамой отышут. Или тетя сама придет в милицию. Семилетняя душа повсюду видит надежду. Потому, проснувшись, девочка, как всегда, почистила зубы, умылась, позавтракала и отправилась в школу. По виду Ятоу нельзя было сказать, что она хоть каплю сомневается в отцовском «тетя потерялась».
Сяохуань вернулась с дежурства накануне поздней ночью. Увидев, как Чжан Цзянь бродит по комнатам, качая орущего Дахая, она почти обо всем догадалась. Подошла, коротко ругнувшись, отняла ребенка. Чжан Цзянь спросил, как это понимать, она бросила в ответ: сотворил-таки свое черное дело. Наутро Ятоу пошла в школу, а Сяохуань велела мужу звонить на завод и просить выходной.
— У бригадира знаешь, сколько дел? Некогда мне выходные брать!
— Некогда, так увольняйся!
— Уволюсь — как такую семью прокормим?
— А то не знаешь, как? Рассади всех по мешкам, отнеси в горы, покрути как следует, чтоб забыли, где право, где лево, да брось.
— Не пори чушь!
— Старое общество в прошлом, торговать людьми теперь нельзя, а то бы сунул жену с детьми в мешок — и на весы! Разве пришлось бы вкалывать бригадиром, потеть за гроши? Детки на грудном молоке выросли, крепыши, за хорошую цену уйдут, на всю жизнь риса с дровами хватит.
Сяохуань задрала круглое лицо и, словно браня какого-то человека у южной стены, вытащила из сундука пеструю выходную сумку и пеструю панаму.
— Чтоб тебя! Куда собралась?
— Обувайся, пошли.
— Я в участок не пойду!
— Конечно. В участок идти — это ж явка с повинной будет, ага?
— А куда ты собралась?
— Где ее бросил, туда меня и веди.
— Она сама сбежала! Сама потерялась! Как будто раньше такого не было! Не ты ли твердила, что она японская волчица, как ни корми, все в лес смотрит?
— Японской волчице дунбэйский тигр не по зубам.
— Сяохуань, ей плохо у нас жилось, она была лишняя. Пусть идет с богом.
— Плохо жилось или не плохо, а все-таки в семье! Будь она хоть три раза лишняя, тут ее дом. Как она без нас будет? Всюду ловят агентов США и Чан Кайши, японских шпионов, реакционеров! В нашу гостиницу что ни ночь являются люди в штатском и ну шарить по комнатам, даже в выгребной яме шпионов ищут. Куда ей, по-твоему, податься?
— А кто ее просил уходить?
Чжан Цзянь не отступался, не давал слабину, он твердил себе, что сейчас самое тяжелое время, главное — продержаться первые несколько дней. Так и дети поначалу вопят без материного молока, не хотят кашу, а другой раз, глядишь, уже уплетают. Почему он так горько рыдал тогда, на каменных ступенях у реки? Оплакивал то, что погибло в его сердце вместе с пропажей Дохэ. Поплакал он уже довольно, хочешь не хочешь, а мертвое нужно хоронить и жить дальше, кормить живых, больших да маленьких. Потому-то он и не мог отступиться и дать слабину, сказать: что ж, поехали, отыщем Дохэ и привезем домой.
Вдобавок едва ли получится ее найти.
Только если отнести заявление в участок, но тогда жди беды. Чжаны всегда были благонадежной семьей, закон уважали. А тут — купили живой товар, заставили рожать, бросили на улицу — этого хватит, чтобы погубить семью и пустить всех по миру. Он и думать дальше не смел.
— Чжан Лянцзянь, послушай, что я скажу. Если не найдешь Дохэ, считай, ты ее убил. Ты знал, что Дохэ пропадет, если ее на улице бросить, это преднамеренное убийство, — Сяохуань, когда волновалась, звала его старым именем, а к имени прибавляла и фамилию, будто приговор читала. На работе нахваталась новомодных слов, «преднамеренное убийство» вот тоже недавно выучила.
— Ты идешь или нет?
— Нет. Все равно не найдем.
— Не найдем? Понятно, — Сяохуань ехидно рассмеялась, золотой зуб холодно и грозно сверкнул. — Затолкал ее в мешок и бросил в реку!
— А она такая послушная, да? Сама полезла в мешок?! Твою ж мать!
— Так ты обманом затащил. А то с чего ей быть такой паинькой: сначала пошла за тобой в поезд, потом на скалы?
— Чжу Сяохуань, это наглая ложь! Ты знаешь, как я к тебе… Дети вырастут, и семье тогда спокойной жизни не видать… — прикрытые верблюжьи глаза Чжан Цзяня были полны усталости и горя.
— На нас с детьми не переваливай. Ты ради семьи человека погубил? Вот удружил так удружил, только чем же мне, бабе, да детям тебе отплатить? Нет, мы этакой милости не достойны! Раз так, забираю детей и еду к родителям. А то больно гладко вышло, в другой раз и деток куда заманишь, а сам спрячешься и будешь смотреть, как плутают. Ты на заводе в любимчиках, тебе надо вверх идти, а ублюдки-япошки мешают твоему «великому продвижению»! Если от них избавиться, это никакое не убийство, это «национальные интересы превыше всего»!
Сяохуань обулась и вышла за дверь. Чжан Цзянь пошел следом. Приехали на место в десять утра, у Янцзы не было ни одного туриста. Сяохуань спросила работника из администрации, не видал ли он женщину лет двадцати семи, среднего роста. Какие еще приметы? Волосы заколоты в узел размером с добрую пампушку. А еще? Брови черные-пречерные, кожа светлая-светлая, когда говорит, кланяется, как договорит, тоже кланяется. А еще? Еще что, сразу видно, что она не похожа на обычных китайских товарищей. Чем не похожа? Всем. Так она китайский товарищ или нет?
Чжан Цзянь выступил вперед, оборвал жену: одета была в пестрое платье с красными, желтыми и зелеными крапинами на белом.
Работник сказал, что ничего не помнит: это сколько вчера туристов было? Даже иностранцев штук пять или шесть.
Чжан Цзянь с Сяохуань несколько раз пробежали вверх-вниз по той самой горной тропке, им встретился садовник, подстригавший деревья, дворник, мороженщик-зазывала с ящиком эскимо за спиной, но все, как один, качали головами на вопрос о женщине, «не такой, как все китайские товарищи».
Врезавшиеся в реку скалы были почти скрыты под водой. Пароходы тоскливо гудели, проплывая в речном тумане. Чжан Цзянь теперь вправду думал, что Дохэ умерла и что он ее убил. Из двух жен нужно было выбрать одну. Что ему оставалось?
Искали весь день. Пора было ехать домой: они сутра не ели и не пили. И детей нельзя так долго держать в жилкомитете. Чжан Цзянь с Сяохуань возвращались девятичасовым поездом, жена, закрыв глаза, откинулась на спинку лавки. Он решил было, что Сяохуань досыпает сон, упущенный на дежурстве, как вдруг она передернула плечами, распахнула блестящие глаза, но, увидев перед собой Чжан Цзяня, снова откинулась назад и прикрыла веки. Сяохуань будто что-то придумала и хотела рассказать, но поняла, что человек напротив не стоит ее доверия, потому и осеклась.
В следующие дни Чжан Цзянь мало-помалу стал понимать, что задумала жена. Сяохуань объездила приюты для бездомных в окрестных городах и уездах, проверила всех, кто туда поступал, но Дохэ не нашла. Чтобы управляться с шестимесячными близнецами и школьницей Ятоу, ей пришлось отпроситься с работы. Дахай с Эрхаем к Сяохуань не привыкли: Дохэ меняла им пеленки по шесть раз на дню, а то и чаще, а теперь братьев переодевали только дважды в сутки. Сяохуань ленилась стирать, и пеленки не успевали просохнуть, так что близнецам приходилось терпеть сырость, а потом и зуд от опрелостей. Ятоу ушла из детского хора, каждый день после школы она бегом неслась домой, и жестяной пенал бренчал в ее ранце: дин-дин, дан-дан! Она должна была чистить овощи и промывать рис, ведь Сяохуань после обеда брала близнецов и шла в гости, показывала соседкам, как лепить ежиков да барашков с бобовой начинкой. Все знали, что Сяохуань пустомеля, и ее слова: «Сестренка убежала с мужчиной» соседи привычно пропускали мимо ушей.
