— Это была его основная мысль, — отвечает Ральф сухо. — А еще, вера в бога.

Я их почти не слушаю. По семейной традиции фон Штрассенбергов, вторые сыновья испокон веков принимали сан. Старший брат Филиппа погиб, когда младшего турнули из семинарии. И спустя положенное приличиями время, когда все было аккуратно замято и заросло травой, младшенький занял его место. Вступил в право обладания парой пригорков, украшенных живописными руинами тринадцатого века и вступил в права на наследование титула.

«Если бы я бы вампиром, о лучшем наследстве можно было только мечтать! — сказал он, когда размякнув на яхте от нашей любви, делился со мной семейными хрониками. — Но деньги всегда оставались в той ветви, к которой принадлежит епископ...»

И добавил, что когда придет час, ему хотелось бы увидеть рожи людей, которые считают себя наследниками.

Ральф прокашливается. Подходит ближе. Слава богу, у него хватает соображения не прикасаться ко мне... Я допускаю мысль, что тоже ему противна, но мне плевать. Пусть что угодно испытывает, только не прикасается.

— Послушай, Куколка, — начинает он томительно нежно, — давай поговорим, как нормальные люди?.. Этот телефон, он тебе даже не нужен. Ты просто хочешь меня прогнуть, не так? Иначе ты сама бы себе купила.

— Ты прав. Это все, или ты прочтешь проповедь?

— Нет, — смущенно.

— Тогда, давай к делу.

— Я хотел бы, чтобы ты вернулась домой. Как можно скорее.

Гнев клокочет в горле, как овсяная каша. Надо было ему по морде папками садануть. При чем тут, в конце концов, Бауэр? Маленький уязвленный мужчинка, вынужденный жить в мире задниц высоких людей. Он всего лишь пытается защищать свою гордость. А Ральф стелет маленькими людьми дорогу. Не потому, что они его оскорбили. Просто так ему удобнее и мягче шагать к упеху. И его дорогая обувь, дольше сохраняет товарный вид.

— Тетя готовит нечто грандиозное по поводу твоего совершеннолетия! — произносит Ральф умоляюще. — Подумай хотя бы о ней.

Я начинаю всхлипывать.

— Круто! Не могу дождаться, снова увидеться со своими друзьями!

— Я думал, у тебя нет друзей, — вставляет Филипп.

Он уже успел задумчиво добрести до бара и теперь, все так же задумчиво, крутит бутылки за горлышки, не зная, какую выбрать.

— Спасибо, что обратил внимание, — говорю я, размазывая слезы. — Я уже боялась, что мне лишь кажется, будто бы я что-то там говорю. Что никто не слышит.

— Я слышу тебя, — шепчет Ральф, чуть ли не на надрыве. — Но ты должна вернуться.

—Ты говорил, что тебе легче видеть меня мертвой, ты помнишь, Ральф? Мне тоже. Лучше умереть, чем похоронить себя заживо. Я не поеду. Насрать на епископа. Если ты так решил, я иду к Фуражке... К Бауэру! Пусть будет психушка. Только не снова деревня. Что угодно, только не вновь назад. Я вернусь только в пластиковом пакете.

— Вот балкон, Ви. Самый верхний этаж. Ты хочешь умереть — прыгай.

Филипп решительно поворачивается к бутылкам спиной. Чуть склонив голову к плечу, он выдвигает челюсть вперед и медленно, смакуя слова, спрашивает:

— Почему так важно отправить ее назад?

Ральф молчит. Подбородок безвольно ложится ему на грудь, закрывая белый воротничок священника.

— Так будет лучше для всех.

— Могу я невежливо спросить — почему?

Я удивленно поднимаю заплаканные глаза: это еще что за номер? Хороший и плохой опекун?

— Это не моя тайна, — постукивая кулаком по ладони, бормочет Ральф.

— В таком случае, мы не станем тебе мешать. Храни ее дальше, — Филипп открывает сейф и достает оттуда толстую пачку сотенных. Он терпеть не может пластиковые карты и теперь я хорошо могу понять — почему.

Не считая, отделяет довольно плотную стопку и сует мне в руки.

— Держи.

Я тупо смотрю на деньги, вдыхая сладковатый запах свежих купюр.

— Как договаривались. Ты свободна. Можешь ехать в любой момент.

— Эээ...

— Только один вопрос: ты сказала, будто я тебе нравлюсь, а я, что и ты мне нравишься. Хочешь поехать со мной?

Ногтем бесмысленно листая купюры, я киваю, снова начиная реветь. Филипп обнимает меня за плечи и на миг прижимается губами к моей макушке.

— Все хорошо, моя девочка. Все хорошо, не плачь.

Я неуверенно поднимаю к нему лицо. Филипп коротко улыбается, забирает деньги, которые я все еще пытаюсь ему вернуть и сует мне в карман.

— Считай, что это с твоей карточки. Ральф их с удовольствием мне вернет.

Какие у Ральфа сейчас глаза! Как у загнанного волка, догнавшего свою стаю... когда собратья, — голодные, безжалостные, — обнюхивают искалеченную капканом лапу. Щерят зубы, учуяв замерзшую на металле кровь. Он знает, что его сейчас прикончат те самые, за кем он, теряя силы, бежал.

Филипп — его лучший друг, его единственная любовь.

Я отворачиваюсь, не выдержав. Слабым женщинам не место на бойне и в Инквизиции. Когда самцы выясняют между собой отношения, самкам лучше держаться на расстоянии. Я не могла бы помочь, даже если бы захотела. Но мне не хочется. Пусть сами разбираются меж собой. Как равные.

— Она поедет домой! — говорит Ральф тихо.

— На что поспорим? — перебивает Филипп. — Она моя падчерица. Забыл? Она жила с тобой лишь потому, что я ничего не имел против.

— Ты не понимаешь!..

— Я понимаю, что ты мне врешь. Верена, я или он? Быстро.

Я отвечаю «ты», не колеблясь. Кажется, стоит раскинуть руки, я воспарю над землей. Вот он какой — полет. Ощущение, что ты кому-то нужна. Настолько, чтобы плюнуть на все условности, схватить меня за руку и приказать: пошли! От волнения начинают дрожать колени. Хочется обнять Филиппа, всем телом прильнуть к нему и прошептать: «Спасибо!»

— Ты не можешь забрать ее в Гамбург, — мертвенно-тихим голосом произносит Ральф.

— Ты повторяешься! — возражает Филипп.

Он быстро, строевым шагом проходит в спальню и распахивает шкаф — вынуть из него большую спортивную сумку.

Не обращая внимания на Ральфа, методично начинает скидывать туда свои вещи. Быстро, но аккуратно.

— Надоело вечно жить в тени твоей юбки. Все время ты, Ральф. Ты, ты, ты, ты! Я должен считаться с твоей карьерой священника, с чувствами твоей тети, с требованиями епископа... Но что насчет меня?! — Филипп выпрямляется с искаженным покрасневшим лицом. — Мой отец презирает меня. Я женат на чокнутой и ни одна нормальная девушка не желает знаться со мной, благодаря репутации, которую обеспечила Джессика. И единственная, мать твою баба рядом со мною — ты. И я шел за тобой, не задавая вопросов. Раз в жизни я прошу тебя, Ральф! Объясни мне, в чем дело. И что ты мне говоришь? «Это не моя тайна!» — Филипп выпрямляется. — Знаешь что? Иди на хер!

Короткий взмах рукой в мою сторону.

— Я все. Собирайся, Ви.

— Верена, — исчерпав разумные доводы, Ральф оборачивается ко мне. Ухватив за запястье подтягивает к себе, не сводя умоляющих глаз с моего лица. — Пожалуйста! Дай мне время...

— ...и почку для раненых, — на ходу подсказывает Филипп. — Оставь ее в покое!

— Филипп!

— Да, Ральф?! — он едва поворачивает в его сторону ухо. Бросив в сумку дорожный нессесер, шумно застегивает молнию. — Ты передумал? Тебя уже не заводит, что я ее трахаю?

— Прекрати это! — выдыхает тот яростно. — То, что мы говорили позавчера; я не врал...

— Врал! Я видел твое лицо там, у лифта.

— Проблема не во мне, идиот! В епископе!

— Да? Тебе все еще недостаточно наших денег?

— Дело не в деньгах!

— Тогда почему ты считаешь каждый гребаный цент, словно Скрудж Макдак? Чего ради ты разрываешься между бизнесом и мать ее, церковью? Он разве признал тебя? Или, у тебя есть страший братик и ты решил, что обязан поступить по традиции? Твоя фамилия не фон Штрассенберг. Ты ничего не должен ему!

— Господи, Филипп, тебе всю жизнь было плевать почему и для чего ты что-либо делаешь. Когда епископ предложил тебе жениться на Джессике, ты задал только один вопрос: сколько. С чего теперь ты стал вдруг таким дотошным?!