Сжав кулаки, словно речь о его родной дочери, Райнер оборачивается к Ральфу.

— Отец Дитрих! Я думал, сегодня мы с вами и епископом все это обсудили, сделали выводы и пришли к определенному соглашению! Вы обещали епископу, что отправите вашу сестру обратно. Вы клялись, что между ней и этим человеком ничего нет! И что я вижу?!

— Да, что? — поддакивает Филипп.

— Похоже, отец Дитрих не в силах обеспечить должный надзор за своей сестрой, — вставляет Фуражка, к которому повернулись задом. — Граф?

Филипп оглядывается и Бауэр протягивает ему ладонь. Левую. Я видела его в ресторане и знаю, что адвокат — правша. Просто на левой руке он носит свой ролекс и тайно боится, что этого не заметят. В первый миг мне кажется, что Филипп возьмет этого идиота за горло и как следует, дважды ударит его ногами об пол.

Но он лишь прячет руки в карманы и улыбаясь, как Дракула, зависает над коротышкой:

— Тта, Иг-гор?

Бауэр багровеет. Будто бы ему воткнули нож в спину. Даже не в спину, а ниже. Воткнули и провернули. Два раза влево — три вправо. Его руки сжимаются в кулаки, тело трясется, как в лихорадке. Заметив это, отец Райнер берет Фуражку за локоть.

— Не обращайте внимания, дорогой друг. Этот человек — животное. Злобное, коварное и больное. Он сам не ведает, что творит.

Затем, обращается к Ральфу.

— Отец Дитрих, — в голосе Райнера клокочут ярость и стыд. — Я очень хотел бы с вами кое-что обсудить!

Ральф кивает. Очень почтительно. Взгляд, которым он одаривает Филиппа, прорезает воздух, словно стрела.

— Жду вас в ресторане, — цедит Райнер сквозь зубы и в его голосе хрустит арктический наст. — А что касается вас, милое дитя, блуд — это совсем не то, чем девушке в вашем возрасте следует заниматься!

Он поворачивается спиной ко мне. Так самоуверенно, словно не знает, что за ссадина на лбу у его «дорогого друга».

— Ты спятила? — Ральф с такой силой сжимают четки, словно хочет их раздавить. Взгляд, посвященный мне, почти такой же свирепый как тот, которым он одарил Филиппа.

Отец Райнер уже почти уходил, но тут останавливается и говорит мне через плечо трясущегося от Фуражки:

— Я буду молить господа, дочь моя, чтобы вы сумели сделать определенные выводы.

Я уже сделала выводы; спорить с упертыми и святыми, все равно, что с веганами или новоиспеченными мамами. Они стоят на своем, как памятники на гранитных надгробьях и готовы сожрать любого, кто усомнится в их правоте. Провожая его ненавидящим взглядом, я неосознанно сжимаюсь в комок. В висках грохочет от ярости кровь. Я стискиваю пальцы так сильно, что ощущаю ее пульсацию в кулаках. И лишь потом понимаю, что меня держут.

Ральф взглядом просит увести меня прочь. Его глаза темнеют от злобы.

— Отец Райнер! — окликает он и бросается вслед за своим наставником. Подол сутаны летит над ковром, обнимая Ральфа за ноги.

— Я убью его! — в бессильной ярости выдыхаю я.

— Дитя мое, — передразнивает Хадиб. — Встань в очередь и жди, как мы все.

Глава 2.

«НЕ ЕГО ТАЙНА»

— Ненавижу этого выродка! — я колочу диванную подушку, не в силах подавить ярость и никого не убить. — Как он смеет?! Кто он такой?

— Первый секретарь епископа, — любезно напоминает Филипп. — Локоть неправильно держишь. Выше подними, а то сломаешь запястье... Вот, молодец... Ты всегда так реагируешь на советы добродетельных старцев?

Я оборачиваюсь, взревев, словно шторм за окнами. Природа бушует; ветер ломает ветви, дождь колошматит по окнам и мостовой. Даже море, посерев как гранит, грохочет волнами о разделительные полосы из больших валунов.

Рассмеявшись, Филипп сгребает меня в охапку, как игрок в регби и придавливает к дивану. Я сопротивляюсь, как бешеная. Меня сейчас все раздражает, в том числе — он. Но Филиппа это лишь сильнее заводит и в итоге, свалившись на пол, мы катимся по нему клубком, как спаривающиеся кошки. С воплями, укусами и шлепками.

Имеющий уши, да слышит, а наш сосед-епископ — отнюдь не глухой. Со дня приезда он ни разу не сошел в ресторан, ест только у себя и мне пришлось дать на лапу Лоне, но я своего добьюсь. Я возьму этого мудака за яйца. А пока — пусть слушает, — двуличный старый козел.

Пусть слушает...

***

— Ты ни разу не спросила меня о том, что я здесь делаю, — говорит Филипп, возвращаясь из ванной.

Я продолжаю смотреть в окно. На границе моря и неба, плотно клубятся тучи цвета «мокрый асфальт» и небо давит на голову, как потолок гробницы. Даже секс не помог мне унять тревогу. Надо попросить Хади, чтобы прописал мне успокоительное.

И перестать пить кофе.

— А это важно?

— Да, важно.

Впервые со дня нашего знакомства, Филипп так грубо припирает меня к стене, требуя ответа. Я понимаю, что это значит. Пора паковаться: наверное, пока я плескалась в душе, Ральф медитировал ему, что денежки целы и можно сворачивать лавочку.

— Если пытаешься со мной расстаться, так и скажи. Какая разница, зачем ты сюда приехал? — я отхожу от окна к дивану и плюхаюсь на него.

Филипп оборачивается:

— Я вообще интересую тебя, когда одет?!

«Прости, — так и хочется прокричать в ответ. — Я была грубой самкой, которая совершенно забыла о том, что у тебя есть чувства!»

— А я тебя?

Он выдыхает, словно на что-то решился. Задергивает штору, хотя никакой нужды в этом нет: «Смарагд» — Гулливер среди двух- и трехэтажных отелей. В окно может заглянуть лишь какой-нибудь летучий супергерой.

— Ты прекрасно знаешь, что да, — говорит Фил сухо; щелкает выключателем.

Откуда, по его мнению, я должна это знать? Может быть, существуют какие-то особенные сигналы? Как понять, что ты нравишься, если мужчина, бывший верным тебе всю ночь, на следущий день приезжает с какой-то Ульрике? Он ведь уехал сразу после ухода Ральфа. Значит понятия не имел, что на пристани, до утра качало и трясло его яхту.

— Единственное, что я знаю наверняка, так это то, что у тебя с потенцией все в порядке; невзирая на сплетни.

— Я тебе нравлюсь?

— Да. Очень.

Филипп улыбается. Даже глаза улыбаются, потеплев изнутри.

— И ты мне. Очень-очень.

Глубоко вздохнув, я блаженно улыбаюсь в ответ. Качнувшись, Филипп делает шаг ко мне и распахивает руки. Подчиняясь тому же стремительному порыву, я поднимаюсь на цыпочки, чтобы крепко обнять его. Ответный захват так крепок, что почти расплющивает легкие. Но это сладкая боль.

Мы стоим, не двигаясь. Зачарованные новым, потрясающим ощущением близости, мы не слышим ничего, кроме грозы за окнами и биения двух сердец. Но волшебство не вечно...

— Тук-тук, — произносит Ральф. — Можно?

Не дожидаясь ответа, он распахивает дверь и заходит. У меня возникает такое чувство, словно под сутаной у него подрагивает кожа, как у нервного породистого коня. Взмахнув слегка приглаженной гелем гривой, Ральф щелкает каблуками:

— Какая удача — застать вас обоих одетыми! — восторженно восклицает он.

— В чем дело? — спрашивает Филипп, неохотно выпустив меня из объятий.

Я отворачиваюсь, не в силах выносить вид Ральфа.

Забавная штука — любовь.

Стоит снять розовые очки и рассмотреть, что взаимности нет и не было, — как она проходит. Только пыль кружится, разъедая глаза и нос. То чихать, то вдруг плакать хочется. И еще жутко стыдно: как можно было быть настолько слепой?

— У меня новости.

— Да? А я думал, ты просто узнал, что мне хорошо и уже не мог спокойно заниматься своими делами.

Неприязнь клубится по комнате, как клубятся между небом и морем темные облака.

— Весь отель уже в курсе, что тебе хорошо, Филипп. А больше всех об этом знает твой родственник.

— Я вас оставлю...

— Сядь, — роняет Ральф, глядя куда угодно, только не на меня.

— Можно чуть уважительнее?

На этот раз Ральф поворачивается, чтобы взглянуть в упор. Удивленный и одновременно разгневанный.

— Что ты сказала?