В древнерусском мифологическом сознании первозданное и космотворящее Океан-море постепенно персонифицировалось в образ Морского царя (рис. 10). В некоторых записях былин Морской царь прямо назван Окияном-морем. Его место и роль в языческом мировоззрении неоднозначны. В русском фольклоре, в частности, это – достаточно сложная фигура. В цикле сказок о Василисе Премудрой он устраивает погоню за собственной дочерью и ее избранником с единственной целью – расправиться с беглецами жесточайшим образом, «съесть живьем», как говорится в одном из вариантов сказки.

^{Рис. 10. Царь Морской. Художник Иван Билибин}

Есть у Морского царя еще одна дочь – всесильная богатырка-поленица Марья Моревна (о дочерней принадлежности говорит ее отчество). В известной версии русской волшебной сказки ее антиподом выступает Кощей Бессмертный. Поначалу он – пленник Марьи Моревны (какую же силу надо иметь, чтобы самого Кощея в цепи заковать да еще к потолку подвесить). Но Иван-царевич по недомыслию освобождает коварного Кощея, с чего и начинаются его злоключения. Вообще впечатление такое, что все события, где действуют герои упомянутых сказок во главе с Морским царем, происходят в каком-то ином мире, совершенно не похожем на привычный земной. Они (герои) владеют сакральным знанием и обладают силой, недоступными простому смертному. Все это наводит на мысль о том, что все они связаны с какой-то архаичной социальной структурой, оставившей о себе закодированную память в виде фольклорных мифологем. Думается, не ошибусь, если еще раз повторю: речь здесь, скорее всего, идет о гиперборейском социуме.

Для былинных героев Морской царь также скорее враждебная сила, оказывающая при случае помощь в силу необходимости или за выкуп. Именно таким предстает он в цикле былин о Садко, остановив посреди моря-океана караван новгородских кораблей и требуя от купцов уплаты причитающейся ежегодной дани. При этом ему – Морскому царю – не надо «ни злата, ни серебра», нужна только человеческая жертва – «живая голова во сине море».

Черты древних обычаев здесь видны повсюду. На протяжении веков и тысячелетий разные народы в разных концах земли приносили жертву морскому божеству (неважно, какое оно носило имя в каждом отдельно взятом случае). Живы эти традиции и по сей день, переплетаясь нередко и причудливым образом уживаясь с христианским мировоззрением. Сказанное особенно явственно обнаруживается на примере северодвинского и беломорского почитания Николая-чудотворца, любимого святого угодника русского народа в целом и поморского населения Севера в особенности. Святитель Николай – водитель по водам, покровитель всех моряков, рыбаков и мореплавателей. В представлении поморов он же – усмиритель бурь, хозяин морских глубин и речных порогов. В последнем из названных качеств ему приносились жертвы на Северной Двине еще в конце XIX века. Как рассказывает известный художник Василий Васильевич Верещагин (1842–1904), еще в молодости выезжавший на этюды в Архангельский край, у северодвинского речного порога несколько ниже Березина находилось резное изображение святителя Николая, которому обязан был принести жертву («пожертвовать на масло») всякий, кто благополучно преодолевал порог. Существовало стойкое убеждение: если такая жертва не будет принесена, то отступнику не миновать возмездия (отчего желающих уклониться от требы практически не было, но все же рассказы об ужасной смерти ослушников передавались из уст в уста).

Но ведь перед нами совершенно не каноническая, а типичная языческая традиция, восходящая к незапамятным временам и не имеющая никакого отношения к христианскому учению. У многих северных народов и поныне сохраняется незыблемое правило регулярно задабривать Хозяина воды – владыку моря, озер и рек – хотя бы символической жертвой в виде «белой» монетки. Раньше жертва бывала более существенной. И так было повсюду – от Лапландии до Чукотки, от Гренландии до Аляски. В случае же смены религиозной парадигмы функции древнего морского божества были почти что автоматически перенесены на нового святого при сохранении (или незначительном изменении) ритуала жертвоприношения.

^{Рис. 11. Садко. Художник Константин Васильев}

Точно так же и Садко (рис. 11) – очень архаичный образ, связанный со многими общемировыми мифологическими сюжетами. Как еще установил в свое время выдающийся русский просветитель Владимир Васильевич Стасов (1824–1906), Садко – персонаж не одних только поздних новгородских сказаний. Он родственен героям древнеиндийского эпоса, а также легенд тибетцев, индонезийских даяков и индейцев Северной Америки, где развивался мотив встречи с Морским царем, искупительной человеческой жертвы и т. п. То, что Садко – древнейший мифологический персонаж, подтверждает и былина, где он действует совместно с патриархом русского былинного пантеона Святогором, более того, Святогор живет у Садко, купца богатого, и именно от него отправляется в свой последний смертный путь.

Вместе с тем сохранились устные свидетельства о Садко как о реальной исторической личности. В начале ХХ века тогда еще молодые фольклористы братья-близнецы Борис Матвеевич (1889–1930) и Юрий Матвеевич (1889–1941) Соколовы записали в Белозерском крае предание, из которого следует, что Садко был не просто вольным ушкуйником, предводителем разбойной банды, терроризировавшей население Новгорода, которая «убивала и мучила» ни в чем не повинное население. Разбойная ватага Садко, превратившаяся впоследствии в былинную дружину, состояла из варягов, тех самых, которых новгородцы после жестокой драки (о чем упоминается в Несторовой «Повести временных лет») изгнали из города, а на княжение пригласили Рюрика с братьями. В таком случае не исключено, что и сам Садко был варягом, однако не скандинавским викингом, как ошибочно принято считать, а обыкновенным русским варягом, представителем особого мужского сословия и воинского братства, сохранившегося в Европе и на Руси с гиперборейских времен как наследника древнеарийской воинской касты (варны) кшатриев.

Естественно, первый вопрос, который может возникнуть: не связана ли былина о Садко с преданиями о самом знаменитом певце Орфее, который играл на лире так, что замирало все живое. Дошедшие до наших дней сказания ничего не говорят о его контактах с морскими божествами (в эллинской мифологии их было несколько: Океан, Понт, Нерей Тавмант, Форкий, Посейдон), хотя Орфей, как известно, был в числе аргонавтов, совершивших одно из самых длительных и дальних плаваний в античной истории. Под конец жизни он стал жрецом Аполлона и открыто выступал против кровавых жертвоприношений. За то и пострадал: его на куски разорвали менады во время одной из своих сексуальных оргий, а голову певца-кифарида бросили в реку. Лишь данный трагический эпизод хотя и несколько формально, но все же сопрягается с тем местом в русских былинах, где Морской царь требует в качестве выкупа «живую голову» гусляра и певца Садко.

Недвусмысленные параллели между былинами так называемого новгородского и фольклорными сказаниями других народов прослеживаются самым неожиданным образом. Так, в амурской сказке о храбром Азмуне, широко известной благодаря блестящему переводу писателя Д.Д. Нагишкина, рассказывается, как нивхский богатырь, чтобы спасти приютивший его народ от голодной смерти, отправляется за помощью к Морскому владыке Тайрнадзу и играет ему на народном музыкальном инструменте кунгахкеи. Игра и музыка так понравились Морскому владыке, что в обмен на инструмент он согласился спасти весь нивхский народ. А вот и другой результат фантастической сделки:

«Загудела, зажужжала кунгахкеи: то будто ветер морской, то словно прибой, то как шум деревьев, то будто птичка на заре, то как суслик свистит. Играет Тайнрадз, совсем развеселился. По дому пошел, приплясывать стал. Зашатался дом, за окнами волны взбесились, водоросли морские рвутся – буря в море поднялась».