«Вдруг Кош Бессмертный входит в дом и говорит: “Фу, фу! Русской коски [кости] слыхом не слыхать, видом не видать, а русская коска сама на двор пришла? Кто у тебя был?..”»
Здесь «костью» («коской») прозывается не только один Иван-царевич, но даже весь русский народ. Поэтому по поводу Кощеевых эпитетов и пришитых ярлыков можно очень даже поспорить. Конечно, злокозненность Кощея так же неоспорима, как и его бессмертие. Но вот интересная (и пока что не объяснимая удовлетворительно) особенность, хотя на нее и обращали внимание многие исследователи фольклора. Несмотря на всю свою непривлекательность, Кощей Бессмертный – не насильник. Да, он большой охотник до русских красавиц и молодых женок, похищает их при каждом удобном случае, но никогда не творит над ними насилия. Напротив, всяческими уговорами и посулами (иногда до смешного доходит!) он пытается склонить их к добровольной любви и законному браку. Этим он чем-то даже напоминает одного из главных героев карело-финской «Калевалы» – мудрого старца и рунопевца Вяйнямёйнена: тот тоже на протяжении всего эпоса, проливая обильные слезы, пытается уговорить разных миловидных девушек выйти за него замуж. И не одна, надо заметить, так и не соглашается[14]. Опять-таки, зло – вообще понятие относительное: зло для одних (или в одном отношении) может обернуться добром для других (или в другом отношении). Например, некоторые яды или наркотики (несомненное зло) становятся в малых дозах целительными средствами, помогающими в лечении больных (неоспоримое добро).
Рис. 16. Кощей Бессмертный. Художник Виктор Васнецов
Владимир Даль (1801–1872) в своем «Толковом словаре живого великорусского языка» связывает имя Кощея не со словом «кость», а с понятием «касть» («кась»), что является, по его мнению, сокращением более понятного для современного читателя слова «пакость». Отсюда и весь смысловой «букет», который автоматически накладывается на образ Кощея – «мерзость, гадость, скверна, паскуда, нечисть, поганьё» и т. п. (Даль приводит также узкие значения лексемы «касть» в различных диалектах: «мышь, крыса, гад» (тверск.); «грязь, распутица» (арханг.); «отбросы на бойнях» (южные области); «порча, вред, убыток» (псковск.). Казалось бы, одного этого перечня достаточно, чтобы Кощей навсегда был пригвожден к позорному столбу. Как бы не так! Ни в слове «кость», ни в слове «касть» на конце нет шипящего звука, придающего имени Кощей такой зловещий оттенок. Предполагается, что в шипящую превратилось сочетание звуков в окончании слов – «-сть». Подобное вполне возможно, однако сразу же оказывается за бортом целый набор слов и понятий с морфемами «кош» и «кощ». Такая игра была бы не по правилам, да и чередование согласных звуков «ч», «ш» и «щ» статистически более вероятно, чем превращение в них окончания «-сть». Так что проведем этимологический анализ во всей его полноте и доведем до естественного логического и семантического конца.
Первым словом, из лексического и смыслового гнезда которого когда-то вылетело имя Кощей, конечно, является «кош». Это и неудивительно: в только что процитированном фрагменте одного из трех вариантов сказки о Кощее из трехтомника Афанасьева, демонический владыка Царства Бессмертия именно так и поименован – Кош Бессмертный. (Сторонники выведения имени Кощея-Коша из «кости», судя по всему, не удосужились даже обратиться к первоисточникам.) Сегодня многозначное и емкое понятие «кош» мало что говорит. Образованное от него слово «кошевой» продолжает жить разве что в исторических романах о казаках да в фамилии вожака комсомольской организации «Молодая гвардия», боровшейся против фашистских оккупантов в Донбассе. В любом словаре нетрудно отыскать значение данного понятия: «кош» – это «казачий лагерь, пастушеский стан, стоянка кочевников» (а еще «обоз», «войлочная палатка», «шалаш», «юрта» и др.). Смысл, в общем, понятен. Правда, этимологи сразу дают пояснение: заимствовано, дескать, русское (шире – славянское) слово «кош» из тюркских языков, где слова с тем же самым корнем и по смыслу означают примерно то же самое, тем более что семантика слова имеет ярко выраженную «кочевническую» направленность[15]. Но вот тут-то можно было бы и поспорить.
Кочевнический аспект можно представить более общо – как миграционный, и тогда привязка к тюркским кочевым племенам окажется достаточно сомнительной. Индоевропейцы в пору их этнолингвистической дифференциации были активными мигрантами. Последствия глобального климатического катаклизма вынудили наших прапредков в течение многих веков мигрировать с Севера на Юг, что в целом только способствовало ускорению культурной и языковой обособленности. В более раннюю эпоху протоиндевропейцы входили вместе с прототюрками, протоугрофиннами и другими протоэтносами в состав единой и нерасчлененной культурно-исторической общности, с едиными праязыком, мифологическими представлениями (среди которых мог быть и Кощей), религиозными верованиями и традиционными обычаями. Следы именно тех далеких-предалеких времен и сохранились в обособившихся языках. В этом смысле с равным основанием можно было бы утверждать, что не славянорусы заимствовали слово «кош» у тюрков, а наоборот. И оба утверждения, абсолютизирующие лишь один из возможных аспектов, были бы неправильными. Ибо не друг у друга заимствовали тюрки и славяне слово «кош», а сохранили в его «лице» память о былом языковом единстве.
Между тем рассмотренным «кочевническим смыслом» значение лексемы «кош» в русском языке не ограничивается. В «Словаре русских народных говоров» зафиксированы еще и такие ее значения: «приспособления для ловли рыбы или птиц», «небольшой улей», «емкость для зерна», «деревянный бункер на водяной мельнице», «сколоченная труба из досок», «часть лесосплавного плота», «сенокос, косьба», «наказание». Далее: откроем 7-й том «Словаря русского языка XI–XVII вв.» (М., 1980; всего же за четверть века, начиная с 1975 года до настоящего времени, вышло 25 томов) и вновь подивимся богатству и неисчерпаемости родного языка, о котором мы по существу так мало знаем. Так вот слово «кошъ» («кошь») еще сравнительно недавно употреблялось по меньшей мере в 9 (!) значениях (а сегодня и одно-то не каждый назовет). Помимо упомянутого выше, еще и: 1) «корзина, короб»; 2) «ларь, ящик»; 3) «старое русло реки»; 4) «дружина, отдельный подвижный отряд, часть войска»; 5) «ставка князя, воеводы»; 6) «воинский обоз»; 7) «укрепленный лагерь»; 8) «зимовье промысловика-охотника»; 9) «жребий, судьба».
Последний смысл особенно любопытен в интересующем нас плане. С ним связано еще одно важное понятие – «кощун» («богохульник, насмешник») и глагол «кощунствовать», в дополнительных разъяснениях не нуждающиеся[16]. Их сопряженность с лексемой «кош» видна из следующего пассажа богословского трактата XV–XVI веков «Слово и поучение против язычников»: «А се душевьнии греси [грехи. – В.Д.] <…> веровати в метаниа и в лживая писаниа в елиньскиа кощуны [в данном контексте слово имеет значение «еретические писания». – В.Д.] и баснотворья, в стрячю и в кошь и в сновидениа».
Архаичная общеязыковая корневая основа «кош» породила множество других, не менее архаичных, слов и понятий: «кошель»; «кошма» («войлок из овечьей шерсти»); «кошмар» (слово хотя и французское, но содержащее в себе две древнейшие корневые основы «кош» + «мар»); «кошуля» (разновидность славянской одежды); «кошута» («самка оленя») и др. Но и конечно же «кошка» – как же без нее! (В некоторых диалектах, например в новгородском, слово «кошка» и «котенок» звучит – «коша»). Принято считать, что слово «кошка» (с учетом чередования согласных «т» и «ш») образовалось от слова «кот», ибо, согласно филологическим канонам, мужской род предшествует женскому. Но в реальной истории все было отнюдь не так: матриархат, как известно, предшествовал патриархату. При этом речь идет как раз о той эпохе, когда в процессе распада былой этнолингвистической общности активно формировались самостоятельные языки и закладывался их лингвистический фундамент. Поэтому многие слова женского рода вполне естественно могли быть первичными по отношению к мужскому. Уж слово «кошка», вне всякого сомнения, предшествовало «коту», ибо одомашнивание самого животного как раз и пришлось на эпоху матриархата.
