Мы поужинали и прогулялись по пустынным улицам. Затем легли спать. Утром мы встали рано и пошли делать новые снимки. Мы видели сигнальщиков на мостах и слышали горн. На дальней стороне Вестминстерского моста стояла артиллерия.

– Они собираются нас обстрелять! – спрогнозировал Харви. – Мы должны нанести последний удар. Они больше не захотят сражаться, вот увидите!

Мы бежали всю дорогу, но когда мы проходили мимо того места, где находилось военное министерство, в районе вокзала Чаринг-Кросс упал снаряд. Судя по звуку падающей каменной кладки, он должен был произвести большие разрушения. В тот момент, когда мы проходили мимо театра "Хеймаркет", еще один снаряд сильно повредил его, а другой разрушил дом неподалеку от нашего.

Мы взбежали на лестницу и принялись за работу с аннигилятором. Через несколько минут стрельба прекратилась. И больше не начинался.

Харви стоял у аппарата и включал синий свет. Я вставлял в щель псиграфии одну за другой. Мы не произнесли ни слова, пока не закончили с каждой псиграфией полевой армии и флота. Он дрожал от возбуждения и покачивался на ногах, когда мы закончили.

– Император мира! – приветствовал я его и преклонил колено.

– Император мира! – выдохнул он, прижал руку к боку, упал на пол корчась… и умер!

Я думаю, что потрясение, вызванное смертью бедняги Харви, на какое-то время нарушило мое душевное равновесие. Я перенес его тело в другую комнату и накрыл его. Затем я вернулся к аннигилятору и около часа бесцельно расхаживал взад и вперед по длинной комнате. Я снова и снова повторял себе, что теперь я – единственный правитель мира, что я могу навязать свои условия, что народы мира примут их без борьбы.

Они бы так и сделали. Для этого нужно было лишь несколько часов мужества. Я потерял всю землю из-за отсутствия такового. Я боялся остаться один.

Мне казалось, что вокруг меня кружатся призраки тех, кто исчез, тех, кто был изгнан с глаз земли, но все еще "продолжал жить". Казалось, они взывают ко мне, чтобы я их вернул. Почему, спрашивал я себя, я не могу вернуть их, да еще на своих условиях?

Я написал прокламацию, напечатал несколько экземпляров и разложил их на видных местах, прикрепив к шестам в центре Уайтхолла, на Трафальгарской площади, на больших мостах и в других местах.

Я показал свою силу, заявил я, и даю миру один шанс покориться. Я верну всех и вся. Если они не подчинятся моим желаниям, они и многое другое должны исчезнуть и на этот раз исчезнуть, чтобы никогда не вернуться. Моих требований было три: десять миллионов наличными, полная амнистия и леди Констанс Харфорд в качестве моей жены. Они должны были прислать ее ко мне одну, с поручительством британского правительства об амнистии и уплате. В случае невыполнения этого требования в течение шести часов, а также в случае причинения беспокойства в дальнейшем, Англия исчезнет, пригрозил я. Я подписал текст "Аннигилятор".

Затем я вернулся в свою комнату, разложил псиграфии одну за другой на свои места и включил желто-розовые лучи восстановления – сначала на леди Констанс. Я помнил страх Харви, что они могут снова появиться рядом со мной, и был готов сменить лучи и уничтожить любого, кто это сделает, но никто не появился.

Я до последнего оставлял в покое поисковые отряды, которые появились в нашем районе. Услышав их крики на улице, я подошел к окну и выглянул. Они как ни в чем не бывало продолжали обыск. Офицер взял мою прокламацию и зачитал ее им. Когда он закончил, наступила тишина, и мужчины посмотрели друг на друга.

– Парни, – сказал офицер, – если бы он требовал только денег и амнистии, я не мог бы просить вас рисковать своими жизнями. Это более чем просто риск. Но он требует самую храбрую леди в Англии. А мы – англичане. Вперед!

И они пошли.

Я бросился к аннигилятору и направил свет разрушения на их псиграфию. Я смеялся, когда делал это, но мой смех внезапно прекратился. Их крики и беготня не прекращались. Я услышал, как упала входная дверь. Я слышал, как они поднимались по лестнице. Харви не предупредил меня, что нельзя использовать одну и ту же псиграфию второй раз!

Я включал свет все сильнее и сильнее. Я вскрикнул. Это была ярость, а не страх. Впоследствии это был именно страх. Дверь в лабораторию рухнула.

– Возьмите его живым! – крикнул офицер.

Меня взяли живым.

На следующий день меня судили в Палате общин. Новый состав правительства был моим судьей. Среди них была леди Констанс – первая женщина в Англии, занимавшая высокий политический пост. Я не просил и не протестовал, пока ей не пришлось голосовать за мою жизнь или смерть.

– Я потерял весь мир из-за любви к вам, – сказал я ей.

– У Бога есть много способов позаботиться о своем мире, – ответила она. – Он избрал меня своим орудием. Да помилует Он вас – смерть!

И тогда я зарылся лицом в свои руки. Голосов остальных было вполне достаточно. Она могла бы пощадить своим.

Они построили высокую виселицу, возвышающуюся над Лондоном, и там, завтра, я умру, и, возможно, "пойду дальше". Все продолжается, я думаю. И я подписался – Аннигилятор!

Надзиратели войдут, если я буду слишком громко смеяться.

1910 год

Томас П. Байрон

Это была тропа в виде просвета в верхушках деревьев – прореха в лесу, сквозь которую, насколько хватало глаз, простиралось небо, словно голубая полоса на темно-зеленом пологе. Потерявшись в дебрях джунглей, что лежат между двумя республиками, мы безнадежно заблудились, поэтому пошли вслед за пробившейся сквозь прореху полоской неба в надежде, что она нас куда-нибудь выведет, и вот уже два дня она вела нас прямо на северо-восток, насколько это вообще возможно.

Дон Инносенсио назвал ее "Небесной тропой", но железнодорожник переименовал ее в "Тропу тысячи и одного мучения". А они, муки, были здесь библейскими легионами, жужжащими свою бесконечную песню и жаждущими нашей крови. Каждый из них был жалящим, каждый из них был ядовитым, голодным… ненасытным.

Мы видели, как они плотными тучами слетались на пиршество; их было тысяча и одна разновидность, и миллион и один экземпляр каждой разновидности. Они ввели яд джунглей и в наши вены, сделав нас частью великого замысла. Мы больше не были людьми, но, с нашими распухшими, искаженными чертами лиц, стали чудовищами, которых природа создала в приступе безумия, как она когда-то создала все остальное.

Каждый куст, каждый лист, каждый атом этих коварных, ползучих джунглей был живым. Это была одна огромная, пульсирующая тварь, частью которой были и мы, и вы могли видеть, как ее жизненная сила течет в гигантском, пронизывающем потоке, подобном тому, который вы могли бы заметить, рассматривая кусочек протоплазмы под микроскопом.

Ларс называл его местом призраков. Временами здесь было шумно, а иногда – удивительно тихо. Мы слышали крики птиц и рев зверей, но они затихали при нашем приближении. Мы слышали, как впереди с грохотом проносятся огромные чудовища, но ни разу не смогли их разглядеть.

Нас бросало в дрожь от этого ужаса, источником которого были мы сами. Как будто вокруг нас было что-то ужасное, чего мы сами не могли рассмотреть. Мы недоверчиво поглядывали друг на друга, пытаясь понять, кто из нас проклят.

Все мы стали единой группой на озере Петен в тот день, когда белый человек вышел из джунглей, умирая от лихорадки и какого-то неизвестного яда. Он рассказывал о тварях, которые ползали по нему и жалили его, о тварях, которые преследовали его и обвивались вокруг него, и… об острове жемчуга посреди болота.

И в его руке, когда он умер, были зажаты пять огромных жемчужин.

Так мы впятером и отправились на поиски острова.

Железнодорожник, владелец жезнодорожной компании, – американский путешественник; Ларс – моряк-беглец, похожий на викинга; Дон Инносенсио – оживший манекен, вырезанный из кофейного зерна; Энигма – низкорослый, упитанный, безволосый сфинкс; и я… я был самим собой.