– Это какое-то насекомое заползло в ваш сапог, – сказал Энигма.

– Нет, в сапоге есть дыра. Возможно, это был какой-то шип.

Мы ели молча. Энигма был как всегда сфинксоподобен, а вот дон Инносенсио под смуглой кожей сделался болезненно бледным, и это придавало ему жуткий вид. Лицо его было осунувшимся, а большие темные глаза стали непомерно большими для всего остального тела.

– Это было ужасно, – сказал он, когда мы закончили есть.

– Да, – ответил я. – Крокодил, который забрал Ларса, оказался слишком ужасным…

Мы все на мгновение уставились на воду.

– Еще одна проблема – какая-то огромная летающая тварь, – сказал Энигма. – Она сидит на пальме. Если она сегодня появится, мы ее пристрелим.

– Полагаю, нет смысла… – начал я.

Энигма махнул рукой.

– Мне показалось, что я услышал, как что-то тащится через кусты, но вы видите, что ни одна тростинка не оторвалась. Боюсь, искать его бесполезно.

Мы все выпили по стакану агуардиенте и отправились в путь. День был очень ярким, солнце разогнало туман, и над болотом висела лишь туманная дымка, сквозь которую, как и прежде, подрагивало чудовище острова. Из просвета в лесу все еще поднимались струйки дыма.

Озеро поблескивало сероватым блеском, в джунглях кричали попугаи, но болото молчало, если не считать бесконечных криков птиц песочного цвета, которые судорожно метались в вечном поиске того, что им так и не суждено было найти.

Мы принялись за исследовательскую работу, чтобы найти дорогу на остров.

Первая же опробованная дорога привела нас к месту, где на расстоянии примерно семидесяти ярдов от места, где мы разбили лагерь, тростник с обеих сторон был сломан и разбит, как будто по нему с трудом протащили тяжелое тело.

Что должно было произойти дальше?

– Посмотрите, как сломан тростник, – сказал я. – Он появился там, где мы разбили лагерь, и пошел в сторону острова.

Энигма бросил свой рюкзак.

– Я собираюсь туда заглянуть, – заявил он.

– Я тоже, – ответил я.

Дон отступил назад, и мы отправились в путь, раздвигая камыши и пильщики в стороны. Это был обычный зыбучий грунт, в который сразу погружаешься по лодыжки и продолжаешь тонуть, если не двигаться дальше.

Тростник был густо покрыт липкой грязью, то тут, то там попадались заросли пилильщика, которые, казалось, должны были обеспечить более прочную опору, но были слишком узкими, чтобы стоять на них.

Внезапно мы остановились.

В двадцати футах перед нами на поверхности ужасной, грязной жижи появилось белое лицо.

Это был железнодорожник. Его конечности и тело погрузились в грязь, спутанные золотистые волосы зацепились за толстый сломанный тростник и мешали ему двигаться.

Его лицо уменьшилось до половины своего прежнего размера.

Оно было белым – мертвенно-белым, изможденным и исхудавшим, на нем резко выделялись голубые вены. Он выглядел так, словно из его сосудов выкачали последнюю каплю крови, оставив лишь кожу и сухую плоть. И все же в его лице было что-то спокойное и умиротворенное.

– Наверное, это был вампир, – неспешно проговорила Энигма.

– Давайте поскорее уберемся отсюда, – содрогнулся я, – немедленно.

За то короткое мгновение, что я смотрел на лицо, я погрузился до колен. Еще мгновение-другое, и мы бы составили компанию Железнодорожнику.

Мне пришлось вцепиться в пучок травы и прилагать безумные усилия, чтобы освободиться, а когда Энигма двинулся вперед, чтобы освободить волосы Железнодорожника от тростника, мне пришлось сесть на траву и вытащить его из цепких объятий, иначе он бы тоже упал.

Когда мы повернулись, чтобы бросить последний взгляд, лица уже не было, вода стала гладкой и безмятежной.

Мы рассказали об этом дону Инносенсио, пока отмывали ноги от грязи. У этой грязи был сладкий, тошнотворный запах, и, несмотря на то что его била дрожь, маленький гватемалец шел впереди нас, чтобы освободиться от этого запаха.

Следующая же тропа, по которой мы попытались пройти, некоторое время извивалась и шла зигзагами и в конце концов привела нас прямо к середине острова, примерно в полумиле от его вершины. Когда мы вышли из травяного лабиринта и снова оказались на чистом воздухе, то обнаружили, что яркие краски изрядно потускнели.

Вместо чудовища из пылающих алых, розовых и изумрудных цветов, которое нам показывали солнечный свет и расстояние, мы обнаружили длинную массу белых, похожих на кварц камней, покрытых кустами коричневого и пурпурного цвета, похожими на вереск, и низкорослой зеленой травой. Скала имела форму креста, и то тут, то там попадались отдельные камни.

Скопление этих последних образовывало голову, где стояла пальма. Сейчас она была скрыта от нас высоким утесом, но мы без промедления направились к ней.

С трех сторон дерево было окружено огромными скалами, с другой – отвесный обрыв в тридцать футов до самого озера.

Мы наткнулись на это место внезапно, миновав скалу, отрезавшую его от нашего взгляда.

На дереве было пусто; его ветви сияли ярко-зеленым светом; внизу, среди скал, было довольно мрачно. Под деревом лежал большой плоский камень. Мы быстро подошли к его краю со стороны озера.

В воде было полно коряг, настолько пропитанных водой, что над поверхностью возвышались лишь отдельные бугорки; они лежали так же близко друг к другу, как в мельничном пруду, и по ним можно было с легкостью пройтись. Их были сотни.

– Здесь, должно быть, скапливаются все коряги озера, – сказал дон Инносенсио. – Здесь должно быть…

Он с воплем замолк, и если бы Энигма не схватил его, думаю, он упал бы в озеро.

Энигма бросил в озеро камень, и вдруг каждое бревно превратилось в зевающее красноглазое чудовище, в зияющей пасти которого, усаженной тремя рядами огромных зубов, небольшой гватемалец мог бы исчезнуть без следа.

Мы все отпрыгнули назад, а я и дон Инносенсио задрожали, как осины.

– Похоже, они нас ждут, – сказал Энигма.

Внезапная ярость охватила его.

– Хотел бы я, чтобы эта тварь вернулась, – прорычал он. – Я хочу убить хоть кого-нибудь. Если бы у меня было достаточно патронов. Я бы сидел здесь, на этой скале, и не переставал стрелять, пока в этом проклятом озере остался бы хоть один аллигатор.

– Я бы тоже, – проворчал дон Инносенсио.

Они огляделись в поисках чего-нибудь, на чем можно было бы выплеснуть свою ярость. Дон побежал к центру плоского камня. Внезапно он издал хриплый крик.

– Смотрите! Смотрите! – залепетал он.

Он стоял на коленях на камне и, погрузив руку в углубление, поднял ее, наполненную чем-то белым, сверкающим, как молоко, и с музыкальным звоном опустил обратно.

В следующее мгновение мы втроем набирали их в огромные горсти и ревели от восторга.

Мы нашли жемчужный остров.

Дыра в скале была полна им.

Мы смеялись, плакали и тараторили одновременно.

– Здесь их столько, – бессвязно твердил дон Инносенсио, – что хватит, чтобы купить пять республик.

И мы хохотали как сумасшедшие при этой мысли.

Энигма первым пришел в себя.

– Где-то в этом озере есть жемчужный промысел, – медленно произнес он, – а эта скала – чье-то хранилище. Кто поместил их сюда? Кто кричал прошлой ночью на закате? Что это было…

– Посмотри туда! – внезапно оборвал он. – Посмотри туда!

Из расселины в лесу, откуда поднимался дым, к острову направлялась целая флотилия каноэ.

Мы собрали жемчужины в мешок, схватили ружья и, не переставая бежать и не оглядываясь, неслись по болоту, пока снова не оказались на краю джунглей.

Дон Инносенсио прихрамывал.

– Мне конец, – бессильно выдохнул он. – Нога распухла, и я уже с трудом могу идти.

Мы с минуту смотрели на остров, потом дали ему агуардиенте и призвали идти дальше. Но не успели мы пройти и двух миль, как я был вынужден остановиться и оказать ему помощь. Каждый раз, когда мы отдыхали, Энигма вливал в него агуардиенте, и вскоре он стал то ли пьян, то ли страдать от лихорадки, потому что начал бредить.