Она завертела головой, ловя на антенны шпилек заинтересованный шёпот коллег.

– Нет, ты погляди, мужики сейчас все панталоны расхватают! А этот-то кому берёт? – Люська имела ввиду безнадёжного холостяка, скрипача Арсения Штивеля. Обернув скрипичный гриф всё тем же интимным изделием, он бережно, как любимую девушку, укладывал скрипку на бархатное ложе футляра.

Опанталоненные коллеги перестраивались в макаронную очередь, гудевшую, как настраиваемый оркестр. С ролью дирижёра легко справлялась буфетчица Варвара Тимофеевна, неповоротливая женщина в замасленном переднике, надетом прямо на пальто. Быть или не быть? – размышляла буфетчица. То есть, отоваривать все талоны или только за текущий квартал?

– У меня за три месяца не отоварено! – волновался Жулин.

– А вам вообще, мучное нельзя! – привычно собачилась буфетчица.

– Правильно! – поддержали крепкозадые баянисты. – Балеринам не давать! Сейчас налопаются макарон, а потом в па-де-де кто их на загривке таскать будет?

Жулин встал в третью танцевальную позицию. Он выпрямил спину и грозно сверкнул очами, превратившись в злого гения Рот-барда. Сверху грянул драматический финал Лебединого озера. Все поняли, что без макарон он не уйдёт.

– Шесть кило! – сокрушалась Варвара Тимофеевна. – А как другим не хватит? Ну ладно, давай свои талоны. А мешок? Мешок, говорю, где?!

– Господа! – взмолился Жулин и развернулся к очереди. – Я забыл мешок. О, как я мог? О, как я мог забыть мешок?

Все знали, что в драматические моменты Жулин начинал говорить стихами. Коллеги сочувственно зашелестели мешочками, но лишнего не нашлось.

– Да вот же, у тебя в кармане. Разве не мешок?

Буфетчица потянула нечто белое, торчащее из жулинского кармана. Это оказались панталоны шестидесятого размера.

– Сейчас перевяжем тесёмочкой, – по-матерински ворковала Варвара Тимофеевна, – он тот же мешок и получится. В каждую штанину по три кило… супруга-то обрадуется…

Воплотившись в доброго Санта Клауса, Жулин взвалил на плечо пикантный мешок и со счастливой улыбкой отвалил от очереди.

За окном густели сумерки, когда Женя вернулась в свой класс.

Она закрыла рояль, моментально превратившийся в мирный банкетный стол персон на двадцать, положила сверху макароны и показала язык солидному господину в завитом парике. Она представила, как красиво смотрелись бы на полированной поверхности керамические миски с дымящимся спагетти и облизнулась, предвкушая сытный ужин в обществе приходящего кота Васи.

Ночью работникам школы искусств снился коллективный сон.

Арсений Штивель метался в холостяцкой постели.

Он видел себя за кулисами грохочущего овацией концертного зала. Пора было выходить, а он, холодеющими от ужаса пальцами, всё крутил скрипичные колки, наматывая на них километры скользких, отвратительно переваренных макарон.

Угретый под боком Веры Степановны, Мамонов смотрел обрывки ничем не примечательных музыкально-гастрономических снов, какие-то спагетти-Доницетти, макарони-Альбинони… Временами он чувствовал, как, навалившись, его душит слава, и он отпихивал её, ощущая под руками трикотажно-мягкую, тёплую её поверхность.

Жулин, в паре с Варварой Тимофеевной, танцевал па-де-де из «Лебединого». В воздушной пачке поверх пальто, Варвара Тимофеевна сначала грозила ему из-за кулис, затем, неловко балансируя на пуантах подшитых валенок, подплыла для финальной поддержки, он напрягся, поднимая её, и в ужасе проснулся.

Жене снился великий Бах.

Он молчал. Он лишь укоризненно покачивал головой, роняя пудру на зеркальную гладь рояля, и наблюдал за Женей с Васей, которые, урча и чмокая, ели макароны из большой керамической миски.

В одном коммунисты были правы: мы были самой читающей нацией.

Зимнее утро. На платформе подмосковного Железнодорожного жду электричку. Снизу поддувает, за воротник сыплет колючим, жёстким снегом. Внизу, на рельсах, замечаю парочку бомжей. Грубо нарушая правила безопасности и рискуя жизнью, они пересекают полузасыпаные, скользкие ряды железнодорожных путей. Мужчина, с пакетом в руках, бежит впереди, женщина трусит следом. Видно, что они уже приняли с утра, и, отоварившись в ближайшем киоске, спешат добавить. Все с беспокойством наблюдают за ними: хоть бы поезд не прошёл… Они уже пересекли главные проездные пути, когда женщина поскользнулась и упала на рельсы запасного.

Она лежала, глядя в небеса со счастливой улыбкой человека, которому нечего не жалко. Даже жизни… А ну её в болото… Пробежав несколько метров, мужчина заметил отсутствие спутницы. Вернулся, полюбовался картинкой и легонько пнул её носком подшитого валенка: ну ты, Анна Каренина, чего развалилась? Вставай!

Комсомольская организация преподавателей педучилища была небольшой. В списках значились всего шесть комсомолок и один комсомолец, пианист Сергей Минаев. В самом начале учебного года пришлось срочно переизбирать комсомольского вожака, так как он – вожак – уходил в декретный отпуск. Проводил собрание инструктор райкома комсомола Анатолий Михайлович Перевязкин. Люська сидела за председательским столом толстая и круглая, как кукла «баба на чайник» и поддерживала обеими руками живот, который периодически подпрыгивал. – На повестке дня у нас один, но очень важный вопрос, – начал инструктор, – Выборы секретаря комсомольской организации. Перевязкин сделал паузу и по-отечески тепло посмотрел на Люську. Он любил этот взгляд. Он редко им пользовался и знал, что взгляд действует. И точно. Люська расплылась в широкой благодарной улыбке и ахнула, получив пинка от неродившегося дитяти. А нечего было за футболиста замуж выходить… Инструктор перевёл взгляд на присутствующих, продолжая излучать добро. Партия знает. Партия всё понимает! Не карающий меч, но чуткий и строгий товарищ… Ему нравилось вот так начинать собрания в небольших коллективах. В больших – нет. Особенно в рабочих. Там нужно сразу брать быка за рога, говорить в темпе и вести собрание за собой, иначе сожрут, по кускам растащут и косточки обгладают. А здесь… Девчушки перед ним сидели хорошенькие! Как с витрины. Мордашки приветливые, улыбаются, кокетничают перед ним. Ещё бы! Завидный жених… Перевязкин спохватился, глянув на часы. Он отводил на собрание полчаса. Кандидатуры – основная и запасная – обсуждены в райкоме и фактически утверждены. Подготовлен голос из народа. Голоснуть – и по хатам. Но сначала – проповедь. За чем, собственно, и шёл. – К выбору секретаря мы должны подойти со всей ответственностью. Особенно сейчас, когда партия придаёт особое значение комсомольским кадрам. Почему? Да потому, что продолжается противостояние двух политических систем – социализма, за которым будущее, и отживающего свой век капитализма. Потому что продолжается обострение идеологической борьбы. Разве противники сидят сложа руки? Нет. На каждый шаг правительства, на каждое проявление заботы о трудящихся они отвечают злобными выпадами и клеветой.

Приведу пример. Не столь давно партией была принята продовольственная программа, расчитанная на десять лет. И что же? Из-за бугра тут же раздались злобные голоса: зачем принята программа? У вас что, продуктов нет?

Вот вы, члены комсомольской организации, педагоги высшей квалификации. Что вы ответите если, допустим, кто-то из студентов спросит вас, зачем принята программа. У нас что, продуктов нет?

Комсомолки молчали, переваривая информацию. Что ответить? Что продукты есть? Что продуктов нет?

Перевязкин не ждал ответа на столь каверзный вопрос. Не для женских мозгов. Тут лбы трещали.

– А ведь на вопрос можно ответить вопросом. У нас принята не только эта программа, но и много других, например, энергетическая. Что это значит? Что у нас нет электричества? Электричества, по производству которого мы занимаем одно из первых мест в мире? Вот почему мы придаём такое значение комсомольским кадрам. Разъяснять политику партии – вот задача комсомольского секретаря. Донести цели и задачи партии до каждого комсомольца и каждой комсомолки. Быть впереди. Не бояться трудностей. А мы, со своей стороны, поможем.