Сосед, между тем, ослабил натиск. Как пиявка, насосавшаяся крови, он отвалился от жертвы и оглядел её оценивающим взглядом.
– Красавица! Клянусь! Клянусь, такой красивый никогда не видел! Такой лицо, фигура. А какой задница!
– Как вам не стыдно, мужчина? – вспыхнула Маня. – Что вы такое говорите?
– Зачем стыдно? Почему стыдно? Это радоваться надо. Гордиться надо! Такой задница… ца-ца-ца…
Манино лицо полыхало огнём, а слезинки закипали, испаряясь на щеках. За что? Почему она должна слушать всё это? Кто поможет?
Она подняла полные слёз глаза на соседа сверху. Отодвинув кепку, он посмотрел на Гочу и произнёс что-то коротко и грозно.
Гочу как ветром сдуло. Просто был – и нету.
– Он больше не придёт. Сиди спокойно.
– Ой, правда? – Маня не верила своему счастью. – Не придёт?
Спасибо! И что ж что ж вы ему сказали?
– Это тебе знать не надо, – хитро улыбнулся грузин. – Сиди спокойно, не переживай.
Всю оставшуюся часть пути Маня размышляла о случившемся. Каким ужасным оказался Гоча и каким благородным старик. Что ж он ему сказал? Почему Гоча испарился без единого слова? Ей мерещилось что-то сильное о женской чести и мужском достоинстве. Конечно! Горцы – благородные люди. Старый грузин уже представлялся ей могучим Мцыри, бесстрашным рыцарем, отстаивающим женскую честь.
Поезд прибыл на конечную станцию.
Сосед легко спрыгнул с верхней полки, готовясь на выход.
– Спасибо вам ещё раз, мужчина! Что б я делала без вас? Одно не могу понять – что вы ему сказали? – Маня умирала от любопытства.
– Это я тебе не скажу, – улыбнулся горец. – Не проси.
– Ну, пожалуйста! – Маня пустила в ход всё своё обаяние. – Скажите! Мы сейчас всё равно выйдем из вагона и я вас больше не увижу. Какая вам разница?
– Сказать? Хорошо. Только пожалеешь.
– Ну прощай, соседка. – Они вышли из вагона. – Хочешь всё же знать, что я ему сказал?
– Хочу!
– Я сказал: Иди вон отсюда. Это мой задница!
В аптеке
Надя только что закончила медучилище и по комсомольской путевке приехала работать на Север. Одна аптека на район. Зимой морозы, летом – влажность, духота, комары да мухи. Весь день на ногах. Все спрашивают одно и то же, и к концу рабочего дня голова гудит, как растревоженный муравейник.
Как-то раз, перед закрытием, зашёл военный. Молодой, красивый офицер. Вежливо поздоровавшись, спросил: девушка, у вас от комаров что-нибудь есть? Наде послышалось: от геморроя есть?
Такой молодой, – удивилась Надя, а уже геморрой… Штабной, наверно. И ответила: конечно, есть. Возьмите свечи.
Свечи? – удивился военный, разглядывая коробку. – А как же ими пользоваться?
Ой, мужчина! – вспыхнула Надя. Вот наказание! Такие вещи объяснять?! – Это же так просто. Нужно освободить свечу от оболочки и вставить в задний проход…
– Да что вы? – изумился военный. – И комары кусать не будут?!
Случай на «Огоньке»
О Новогодних «огоньках», устраиваемых преподавателями музыкально-педагогического училища, ходили легенды.
Все на них рвались. Но не всех пускали.
К огонькам готовились за год, как бразильцы к карнавалу.
Столы ломились от вин и закусок, паркет трещал от танцев и взрывы хохота перекатывались по этажам.
Сознаюсь в старом грехе: любили мы поизголяться над сильной половиной человечества. Но красиво. Мягкими лапками. Например, устраивали состязания по метанию в даль… куриного пера!
Со строгими правилами, судьями и желанным призом на горизонте – бутылью коньяка.
Коварство же заключалось в том, что каждому спортсмену выдавалось по три пера. В пылу спортивного азарта, – вспомним суровые «сухие» времена! – соревнующиеся непрерывно ссорились, выдавая бесподобные монологи: где мои три пера? У него ещё свои три пера не кончились, а он уже мои подхватил! И т. д.
Или, разбившись на команды, выбирали самого красивого, и, водрузив на стул, наряжали новогодней ёлкой – со звездой во лбу, мишурой по рукам и блеском на попе, с искрящимися шарами на ушах, в носу, в петлицах и ширинках.
История, о которой пойдёт речь, произошла на одном из таких «огоньков».
Всё шло как по маслу.
Уже отгремели тосты, прошли намеченные состязания (см выше), а всё ещё чего-то хотелось. Упарившись от танцев, все высыпали в прохладный коридор и задымили у распахнутых окон. Шутки, смех, анекдоты…
Тут меня и занесло. Ляпнула что-то ядовитое насчёт врачей.
– Ух ты, языкастая! – обиделся один из гостей. Оказался врач. – А учителя что? Лучше? Приходит недавно сын из школы…
И понеслось.
Он мне раз, я ему – два. Он мне – ах ты, языкастая, я ему – ах ты, носастый. Нос у него и правда был выдающийся. Он про школьный буфет, я – про больничный туалет, он про учительшу – злодейку, я – про врачиху-неумейку. Нас уже хотели разнимать.
И тут я ляпнула такое!
В скобках замечу, что я тут ни при чём. Это бурлило и рвалось наружу французское шампанское местного разлива в компании с чудненьким виски производства районного пищекомбината. И виски, и вискас там стряпали в одном цехе. Может, перепутали чего…
И вот произношу я свою коронную фразу.
И наступает тишина.
Носатый посерьёзнел сразу. Молча проглотил обиду и окинул меня пристальным врачебным взглядом.
– Ну подожди, языкастая. Мы с тобой ещё поговорим.
– Ой! Это где ж, стесняюсь я спросить?
– В моём кабинете. Вот придёшь на приём – там и поговорим.
– Хи-хи-хи! И по какой же специальности, если не секрет, будете?
– Зачем секрет? Кожвенеролог, – с гордостью ответил врач.
– Ой, не могу! Уж извините, но без вас я как-нибудь обойдусь!
Дело было тридцатого декабря.
Наутро просыпаюсь, иду по привычке в ванную.
И застываю на пороге.
Из громадного зеркала глядит, в моём, впрочем, халате, совершенно незнакомая мадам. И не мадам даже. А неизвестный науке гибрид.
То есть одна половина физиономии, если приглядеться, вполне может сойти за мою. А вот вторая, отделённая вертикалью носа, представляет собой хорошенькое, розовенькое свиное рыльце. Для поросёнка даже симпатичное.
Восточный глазик узенький блестит под складкой кожи. Нос пятачком. Аж хрюкнуть захотелось.
С эзотерической точки зрения всё правильно. Вела себя поросёнком – поросёнка получила. Но как обидно! Как же я пойду на новогодний бал? В Дом офицеров?!!
Я быстренько подхватилась, завесила физиономию полотенцем, понеслась в поликлинику и – бывает же такое! – врач-офтальмолог оказался на месте.
Не веря собственному счастью, разматываю полотенце, чтобы показать ему эту страшную красоту. Я спасена!
– А вы не по адресу пришли, – охлаждает мой пыл доктор. – У вас аллергический конъюктивит. Вам нужно к…
Уж лучше бы он послал меня на…!
Потому как мне что голову на плаху положить, что в пасть к тигру засунуть, что войти в кабинет к…
А только делать нечего.
…Когда я возникла в кабинете у носатого, он расхохотался так, что зазвенели игрушки на ёлке в приёмном покое.
Совершенно неприличное, бессовестное ржание – как можно смеяться над больными? – понеслось по гулким коридорам пустой в этот час поликлиники.
Вспомнив о врачебном долге, он умолкал и, надувая щёки, тужился, пытаясь загнать внутрь этот неуместный смех, но, глянув на меня, начинал ржать как молодой жеребец, впервые увидевший кобылу. Я за него даже порадовалась. Не каждый день можно так повеселиться.
Со скорбной физиономией, я ждала развития событий и изо всех сил прикусила язык, чтобы не ляпнуть: Ну что я говорила? Кто был прав? У него пациент на приёме, а он ржёт, как ненормальный…
Приступ веселья, наконец, иссяк.
Он взял мою историю болезни, полистал с сожалением.
– Рад бы вам помочь, но, к сожалению…
Я похолодела. Из носа хлюпнуло. Из глаза капнуло.
– Медицина-то у нас, как вы правильно вчера, – вернее, сегодня – заметили, слабая… вообще плохая.
