Закончив и свернув экраны, Нриз бросил последний взгляд на апатичное лицо богини, развернулся и отправился в свою комнату. Время было поздним, а ему очень хотелось спать. Он отбросил всякие мысли о происшествии. Приехал Хозяин, значит всё в порядке! Значит завтра будет просто замечательный день! И наступления этого дня Нриз ожидает с огромным нетерпением!

Сон. Мало что в этом мире настолько непостоянно и не поддаётся категоризации. Иногда во сне человека встречают психоделические пейзажи и абсурдные ситуации. Иногда происходит то, что могло бы быть ещё одним эпизодом жизни, и проснувшись, он не сразу понимает, что находится в своей постели. Иногда сны – тяжёлая липкая патока, из которой он выныривает, лихорадочно хватая ртом воздух, а иногда – место покоя и радости, из которого не хочется уходить, а проснувшись, очень хочется вернуть.

Осознание себя во сне – тоже всегда очень своеобразная штука. В некоторых снах, несмотря на то что человек находится в самой привычной обстановке, разговаривает с самыми обычными собеседниками, он очень остро осознаёт, что всё не взаправду, что это сон. Ну а в некоторых самые фантастические сцены и события кажутся абсолютно нормальными, частью привычной жизни, сознание следует путями этого сна, растворяясь в нём.

Сон, который мне снился, был чем-то средним. Передо мной простиралась самая фантастическая картина, нечто такое, что не смогли бы воспроизвести мастера спецэффектов самых дорогих голливудских фильмов. И тем не менее, картина казалась самой что ни есть нормальной – ведь в Цитадели Ашрад я насмотрелся и не такого. Но всё равно, я полностью осознавал, что сплю, что мне снится сон, а происходящее перед глазами - не взаправду.

Я находился на острове. Остров состоял из лилового тумана и напоминал облако. За многие годы командировок и десятки тысяч километров перелётов, я навидался в иллюминаторе самолёта немало таких облаков. Медленно-текучие, с причудливыми изменчивыми формами, они казались незыблемыми, но никогда не задерживались на месте, медленно и неотвратимо меняя очертания.

Этот остров точно так же изменялся. На нём возникали скалы и замки, деревья и долины, дороги и ущелья. Всё текло, искажалось и преображалось. А вокруг острова во все стороны разливалась бескрайняя пустота: чёрная, словно космическая бездна, ненасытная, словно степной пожар и страшная, словно сама смерть. Я смотрел, как пустота наседает на границы этого облачного острова, как его края растворяются, расползаясь тонкими усиками лилового дыма, как миллиметр за миллиметром поглощает саму реальность, и в душе поднимался безотчётный ужас. Мне захотелось проснуться, оказаться подальше от этой бездны, вернуться в свою постель. Заняться привычными делами, побродить по Цитадели, почитать новые книги, поговорить с Хозяино… Что? С Хозяином?

Новый приступ ужаса охватил душу, на этот раз он не имел никакого отношения к месту, в котором я находился. Словно маленькая течь, размывающая плотину, слово "хозяин" начало раскручивать ассоциативную цепочку, и я едва не утонул, не захлебнулся в этом потоке слов, образов и событий.

В мельчайших подробностях я вспомнил, как когда-то десятки лет назад играл с друзьями в очередную ролевуху, как что-то вырвало меня из привычного окружения, распяло посреди большого зала и вывернуло наизнанку. Вспомнил ту боль, которую вызвало насильственное внедрение в голову языков и понятий. Вспомнил, как мои мозги взбило миксером, как на меня надели рабское ярмо, заставив беспрекословно подчиняться, словно безмозглое животное.

Я вспомнил Хозя… ублюдка Эгора ауф Каапо, про то, как лебезил перед ним и унижался, как пытался ему угодить и выполнить любые высказанные и невысказанные желания. Я вспомнил того, кем я, Ульрих Зиберт, впоследствии стал. Вспомнил Нриза.

Мне было одновременно бесконечно страшно и противно. То, чем я стал теперь - не являлось мной. Плаксивый и жалкий, с постоянными перепадами настроения, не имеющий ни толики самоуважения и достоинства. Да я лучше бы тысячу раз сдох, чем становился таким.

Я обнаружил себя на стоящим на четвереньках, со сжатыми до скрежета зубами, колотящим стиснутыми до боли кулаками в упругую облачную поверхность острова. Мне было сложно успокоиться, да и я не пытался - наоборот, задрал голову и закричал, словно не человек, а раненное животное. И орал так до тех пор, пока в лёгких не закончился воздух, а сорванное в крике горло не свела резкая боль.

Именно эта боль помогла мне немного прийти в себя и начать, наконец, обращать внимание на самое главное. И самыми главными в данный момент оказались мои руки.

Пальцы перестали быть толстыми сардельками, а стали длинными и тонкими. Кожа на руках разгладилась, исчезли старческие пятна. Эти руки принадлежали сильному худощавому мужчине, а не ожиревшей старой свинье. Не веря своим глазам, я встал, и посмотрел вниз. Огромное жирное пузо куда-то пропало, и теперь я безо всякого зеркала видел область своего паха. Постепенно паника отступила, сменившись осторожными ростками любопытства. Я смог обратить внимание не только каким стало моё тело, но и на то, во что оказался одет.

Мои старые разношенные и безумно удобные кроссовки, любимые потёртые джинсы, выцветшая футболка отечественной группы “Runing Wild”. Всё то, во что я любил одеваться дома. Дома, которого я навсегда лишён.

Осознание прожитых лет и бездарно потраченного времени навалилось ещё большей тяжестью. Я снова рухнул на колени и на этот раз не смог сдержать слёз. Я плакал, словно ребёнок, всхлипывая и размазывая слёзы по щекам, время от времени срываясь на хриплые рыдания.

Прошло сорок лет. Мама, моя любимая мама, единственный родной человек, уже давно мертва. Она доживала свой век, потеряв сначала мужа, а затем и единственного сына.

Друзья, знакомые и приятели… Большая часть из них тоже мертва, а кто остался жить – теперь восьмидесятилетние старики. Мерпати… Надеюсь эта сука умерла тоже. Моё исчезновение вряд ли огорчило её хоть на мгновение, а возможно, даже вызвало бурную радость.

Теперь я остался один, в чужом мире: старый, жирный, ничтожный. Промытые мозги и искалеченная душа: не человек - животное, желающее лобызать руку того, кто с ним такое сотворил. Я понимал, что злюсь на самого себя, на жертву обстоятельств непреодолимой силы, но ничего с собой поделать не мог. Я был просто неспособен считать себя и Нриза одним и тем же человеком, одной и той же личностью. Слишком разные у нас были характеры, слишком различались наши ценности, а в оценке собственного положения мы с этим ничтожеством и рохлей ни сошлись бы ни за что в жизни.

Постепенно я немного успокоился. Злость никуда не делась, страх и отчаяние лежали на душе (которая, как я теперь знал, - понятие самое что на ни есть материалистичное) всё тем же тяжёлым грузом, но я хотя бы снова стал воспринимать окружающую действительность. В моём безвыходном положении мне не хотелось даже задумываться над вопросом: «Что теперь делать?», а сосредоточиться на простом: «Где же я всё-таки нахожусь?».

В который раз я поднялся на ноги, бросил ещё один тоскливый взгляд на свои молодые руки, а затем, не став таращиться в сжирающую облачный остров пустоту, осмотрелся по сторонам.

И, разумеется, увидел её. Не представляю, как я её не заметил раньше, как умудрился не заметить. Исполинская многокилометровая фигура вздымалась в небеса, нависая надо всем здешним мирком. Но стоило сфокусироваться на ней внимательно, как рост становился высоким, но в обычных человеческих пределах. Пространство и перспектива здешнего места вытворяли непостижимые трюки с восприятием. Я несколько раз переводил взгляд, но момент, когда стоящая на холме женщина становилась огромной и устрашающей, уловить так и не смог.

Богиня стояла на облачном холме, являвшимся самой высокой точкой острова, и занималась тем же, чем и я несколькими минутами ранее. Нет, разумеется, она не валялась на «земле» и не заходилась в истерических рыданиях. Она просто стояла и смотрела в ту самую подступающую пустоту. Её поза была столь величественной, а отдалённая маленькая (и, одновременно, гигантская) фигура - столь внушительной, что слово «смотрела» решительно не подходило. Вместо него хотелось употребить архаичное «созерцала».