Я не упала на твердый мраморный пол. Меня ухватили крепкие знакомые руки, которым я когда-то позволяла все. Потом я ощутила горячее тело, к которому меня прижали. Когда я потеряла сознание, на мгновение внутри меня возникло приятное чувство теплоты, перетекающее по всему моему телу с молниеносной скоростью. Оно оживляло. Я не ощущала этого так давно, что позволила этому чувству охватить меня, хотя должна была сопротивляться, потому что это неправильно.

Возникло ощущение, что я дома.

Нью-Йорк.

На меня свалилась прежняя тяжесть, которую я носил в себе многие годы.

Когда вышел из аэропорта, первое, что сделал, это втянул в себя влажного ночного воздуха в надежде уловить ее запах. Я давно его не ощущал, отчего моя грудь сжимается от тоски. Я безумно скучаю по ней и жажду коснуться до нежной кожи, снова почувствовать, как наполняюсь мурашками, но это не может стать причиной искать с ней встреч.

В Нью-Йорке я пребываю уже неделю, но за это время так и не увидел ее ангельского лица. Единственное место, где могу смотреть на нее – это экран моего мобильника. Открывая галерею, нахожу фотографии Эллы и снова рассматриваю их. За эти годы нашей разлуки я рассматривал фотографии, наверно, тысячу раз. А может и больше. Я не считал. Каждый день по несколько раз. Бывало, что застываю и смотрю на одно фото, словно пребываю в трансе, несколько часов подряд.

Моей любимой фотографией стала та, когда я заснял ее спящую. Элла лежала под белым одеялом среди белых простыней, и мне захотелось запечатлеть этот момент. Ее волосы распластались по всей подушке, а лицо было умиротворенным. Смотря на него, я находил покой на некоторое время, но вскоре мне хотелось крушить вокруг себя все, потому что осознавал, что не могу коснуться ее. Я тянулся к экрану пальцами и проводил ими по ее глазам, губам, щекам, ключицам, плечам, но не чувствовал нежной кожи. Меня это бесило.

Я стал раздраженным и агрессивным. Я превратился в вечного страдальца с неутихающей депрессией. Для полной воодушевляющей картины еще не хватало того, чтобы я спился.

Я неустанно и отчаянно хотел лишь одного – вернуть себе мою Эллу. Все те годы, пока отсутствовал, я много думал о том, как мне поступить сначала. Как подобраться и что говорить. Как мне предстать перед ней. Я просто не знал, с чего начать, и это незнание меня убивало. Даже посмеялся над собой, когда понял, что боюсь показаться ей и заговорить.

Наш последний разговор все еще в моих ушах, и я не забыл ни единого слова, которое мне сказала Элла. Я для нее убийца, и я все испортил. Ее глаза были полны разочарования и злости. Она разочаровалась во мне за несколько секунд. Всего несколько секунд понадобилось, чтобы потерять ее. А теперь мне потребуется куча времени на то, чтобы вернуть ее.

Я понятия не имею, как смог прожить без нее два года и восемь месяцев. Меня разрывала и мучила ломка, которую можно сравнить с ломкой наркомана. Я потерял свою дозу, а она единственная на всем земном шаре, поэтому продолжал медленно иссыхать.

По ночам было особенно туго. Все это время я плохо спал. Разглядывая ее фотографии перед сном, я все равно не мог заснуть. Мне необходимо было перед сном провести ритуал: втянуть в себя ее запах, расцеловать ее лицо и крепко обнять. Я не чувствовал ее присутствия, поэтому и не спал. Мое состояние близко к критическому, когда хочется выброситься из окна из-за невыносимой тоски. Видеть перед глазами ее образ, тянуться к ней и так и не прикоснуться – величайшая пытка высших сил, которую создали для меня индивидуально. Я просто существую.

Таким меня сделала любовь, которая страдает и, в свою очередь, добивает меня.

Джон сказал, что ему больно смотреть на меня. Я сказал ему не смотреть. Так многословно прошла наша первая минута встречи.

Как обычно, я набивал себя работой. Правда в Нью-Йорке стало скучновато без Клауса Патерсена и его беззаконии. Джон пристально наблюдал за Вудом и Уокером, но они залегли на дно. Или просто смогли искусно и мастерски прятать свое дерьмо. Так или иначе, мне любыми способами придется их сместить и, наконец, вобрать под себя весь Нью-Йорк. Эту цель достигнуть реальнее и проще, чем цель, которая ведет меня к Элле.

С Эльвирой я встретился не сразу. Мы изредка обменивались сообщениями. Когда я уехал, она написала мне сообщение, на которое долго не мог написать ответа: «За что ты так с ней? Неужели не полюбил, если собственноручно убил близкого ей человека, ради которого она зашла во тьму?» Если бы они знали, как сильно я люблю своего ангела, то, возможно, не поверили бы, что любовь такой силы вообще существует.

Я попросил Эльвиру не поднимать эту тему и позволить мне самому все решить. Сестра всегда мне верила. Когда я прижимал ее к своей груди, укачивая и успокаивая после очередного нападения отца, клялся ей, что все решу. И я решил. Эльвира не осудила меня за мой поступок, потому что этот тиран заслуживал лишь смерти. Она готова была сама его прикончить за все несчастья и боль, которые он нам предоставил. Элла тоже не осудила, потому что я защищал сестру и ее будущее. Но осудит за своего отца, которого убить тоже пришлось мне.

Убийство Винсента – это темная история, которую я пока не планирую раскрывать. Буду наблюдать, анализировать и действовать по обстоятельствам.

За всю неделю моего пребывания в Нью-Йорке только сегодня Эльвира захотела со мной встретиться и показать племянницу. Я видел ее лишь на фото и видео: новорожденную, когда ей исполнился год, и просто некоторые моменты ее жизни. Все еще до конца не мог поверить в то, что Эльвира стала мамой. Думал, что буду участвовать на этом этапе ее жизни, находясь рядом.

Когда я уехал, жизнь без Эллы для меня остановилась, но в Нью-Йорке она продолжалась.

Я ехал и с тоской невольно засматривался по сторонам в надежде увидеть светлое ангельское лицо. Желал увидеть копну волос карамельного цвета, каких больше точно ни у кого нет.

Я знал, где она живет. Знал, где учится и на каком факультете. Знал, какой кофе она пьет в одно и то же время. Знал, где чаще всего она гуляет и сколько по времени. Знал, как часто она ходит к психологу. Знал, с кем она общается. Во сколько ложится спать – всегда по-разному. Я даже знал о том, сколько раз в день она улыбается. Очень мало. И не так часто искренне. Она улыбается, потому что вынуждена.

Я знаю, что она сильно изменилась. Замкнулась в себе и позволила образоваться глыбе льда внутри нее. Элла захотела заморозить боль внутри себя, которую причинил ей я. Она старалась бороться с ней, но так и не нашла верного решения. Я думал, что вдали от нее Элла сможет восстановиться, но по наблюдениям Джона – Элла так и не оправилась. Боль внутри нее крепчает и растет с каждым днем.

Я оставил ее, считая, что без меня она быстро придет в себя. Но боль оказалась слишком сильной. Сильнее нее. Она пытается ее сломать и не знаю, смогу ли я своим присутствием предотвратить это.

Уже не знаю, что мне делать. Мне снова хочется все сокрушить вокруг.

Я приблизился к Эльвире, пока та, сидя за столом, осторожно укачивала коляску, чтобы снова усыпить свою маленькую дочь.

Почувствовав мое присутствие, она резко обернулась и встала, поправляя обтягивающие платье до колен на своих бедрах. Ее движения были нервозными, и по ее лицу я видел, что она в замешательстве и не знает, как поступить. Я взял инициативу в свои руки и просто обнял ее. Эльвира всхлипнула и прижалась лицом к моему плечу, крепко вцепившись в мои предплечья.

– Эдвард, я очень сильно скучала, – пробормотала она в мое плечо дрожащим голосом.

Я взял ее за плечи и чуть отстранился, чтобы взглянуть на сестру. Ее глаза были полны слез.

Поцеловав Эльвиру в лоб, я ответил:

– И я скучал, сестренка.

В ее глазах нет осуждения или ненависти. Эльвира смотрит на меня с тоской и каплей сожаления. Мое лицо, видимо, правда, выражает состояние моей души, пребывающая в пытках, что другим невыносимо смотреть на меня без жалости.