А как хорошо все начиналось!
Господи! Прости меня. Прости нас. Прости всех.
Хорошая молитва. Отец Силуан научил. Жаль только – вспоминаем редко…
А как хорошо все начиналось!
Начиналось, начиналось, начиналось…
Случается, и теперь еще начинается…
А как хорошо все начиналось!
Прыгал, скакал, без ума смеяхся, жил рассеянно…
А теперь: «Тише, тише, не спугните…»
А как хорошо все начиналось!
Тепло не по-мартовски. Большая липа у забора. Стоит, что-то слушает. Пока молчит.
Собака тихонько бежит. Белая. Но грязная. И поэтому серой кажется. Но как она ловко на четырех бежит! И хвостом помахивает.
… А я вот, сколько ни пробовал на четырех, никогда у меня ловко не получалось. Всегда нескладно, неловко, медленно…
Неужели я хуже собаки? А что? Очень даже может быть…
А как хорошо все начиналось!
Только с книгами трудно было. Иных было вообще нельзя было достать… … Моисеево Пятикнижие я в первый раз прочел по изданию Одесской хоральной синагоги… Просто другого не было. И негде было взять. Это бы, может быть, и ничего… Только ведь за три дня! Все Пятикнижие… За три дня. Ровно на три дня Светка книгу дала… И, разумеется, строго секретно…
Евангелие у меня, правда, было. Маленькое, старое, русское. Бабушка где-то достала…
Зато как все дорого было! Как трепетно…
А теперь – всё в огонь. Все подряд: иконы, книги…Это не иконоборческая ересь.
Скорее, наоборот. Слишком наоборот. Страшно много всего «воспроизводится»… И все это, оказавшееся вдруг лишним и ненужным, называется теперь «непопираемым мусором»: в помойку нельзя, только в огонь.
А как хорошо все начиналось!
Ученый философ и библиотекарь Николай Федоров думал: «Чист человек и мир только в его источнике, в его детстве: детство и есть возвращение к началу».
… Может быть, это правда… Только я этого не помню. Совершенно не помню себя в том детстве, которое можно было бы назвать невинным. Сколько помню себя, всегда был грешен…
…Большой шкаф в комнате.
На дверце зеркало: до самого пола. Я в него смотрю, и мне не нравится, что я вижу. Я кажусь себе некрасивым. Я не нравлюсь себе. То есть внешность. Мне хотелось бы быть другим. Красивым. Я смотрю на себя и мне мучительно трудно видеть себя некрасивым…
Сколько мне лет? Три? Или еще меньше?
… А Детский сад – это вообще сплошной грех.
Я собирал на улице грязные камни и черепки и мечтал стать то геологом, то археологом. И о женщинах мечтал… Одно слово: Детский сад.
А как хорошо все начиналось!
Однажды зимой в воскресенье мороз был градусов до двадцати, и все или почти все утки с поймы Сетуни и соседних прудов бросили свои водоемы и пошли вверх, к пивной стекляшке. Холодно!
Было воскресенье, и все сквозь толпу уток шли, утки красными лапами по снегу и льду топчутся и кричат: не просят, требуют…
Кругом: Кря-кря-кря… Как бы не наступить…
… Теперь в городе уток меньше.
Наверно, съели их. Несмотря на условную непригодность в пищу…
Сначала продовольственные трудности и недостатки, потом всеобщее подорожание и обнищание… Скушали уток.
А как хорошо все начиналось!
И мы были почти совсем дети. Только выглядели, как взрослые, и паспорта у нас были… А скоро и своих детей завели… Хоть и сами еще дети были…
Только и тогда уже случалось мне (да и не мне одному) видеть во сне ядерную войну… Вернее, ее начало… Всегда просыпался раньше, чем все должно было кончиться…
Не мне одному снилось. Мне и другие такие свои сны рассказывали.
И снилось всем одно, и снилось как-то довольно одинаково…
Два главных душевных устремления управляли наши сны: «успеть, все, что можно успеть» и «теперь уже все можно». Ну, и конечно, отчаяние…
…Правда, слесарь Илья, три года отслуживший в ВМФ, побывавший в экваториальных морях, и даже высаживавшийся со своим мичманом на берег где-то в Западной Африке (в увольнение, и африканское вино там пил), и в свои 22 года уже отец троих детей, собирался во сне еще и обороняться: вытаскивал на балкон пулемет «Максим» (Наверно, из кинофильма «Чапаев»). Но и он тоже прежде всего спешил «успеть все, что можно успеть»…
Потому что потом уже больше ничего не будет… И пулемет (из кинофильма «Чапаев») не поможет.
Мы с ним в одной смене работали, и он так весело рассказывал мне этот свой сон, спокойно и жизнерадостно.
… А мне ко всему в придачу еще приснился однажды мой кот. И это было самое страшное. У меня был тогда чудесный кот. Умный, любимый, свой…
И вот я встретил своего кота в страшном сне про ядерную войну… Уже после того, как я разрывы слышал и вспышки видел, и падал от них под каменный заборчик, приблизительно так, как учили на военной кафедре…
Георгиевская церковь возле Балчуга показалась мне наклонившейся… Это возле нее я под забор падал: как учили на военных сборах… Когда увидел «вспышку»… А за церковью дым… Я, правда, и не знал тогда, что она Георгиевская, и в Ендове, для меня она просто старая «недействующая» церковь была… Маленькая, серая, красивая… И вот она качнулась, покосилась…
А потом из-за забора выбегает мой кот, испуганный, недоумевающий…
И я изо-всех сил постарался спрятаться, чтоб он меня не заметил. Больше всего на свете в тот миг, во сне я боялся, что он меня увидит…
Что я ему теперь скажу, чем помогу? Теперь все уже… Теперь я уже ничего не могу.
«Беги теперь сам, – прошептал я ему мысленно, – от меня уже нечего ждать… Теперь я и сам беспомощный…»
А как хорошо все начиналось!
Жил-был Зенон. Не сирийский отшельник, и не ювелир из Лескова, а простой древний греческий философ. И были у него Апории. Это такие двоедушные и неопределенные существа. Затруднительные и затрудняющие. Унылые и недоуменные. Он их сам из головы выдумал. Про Ахиллеса и черепаху, про Лжеца (почему-то с остова Крит)…
А одна такая Апория рассказывала о том, что когда одно зерно падает, ничего как будто и не слышно, а если целый мешок высыпать, то это совсем другое дело, а почему так получается, вроде и непонятно…
… Ну, а у нас про это безо всякого Зенона совсем по-другому знали. Мужик в кабаке спрашивает:
– Сколь стоит капля водки?
– Капля? Нисколько… Ничего не стоит.
– Ну, так накапайте мне стаканчик…
Не так ли и капли, которые камень точат?..
А как хорошо все начиналось!
А потом сгорела библиотека. Российской академии наук… Жалко, конечно… Только как-то не очень жалко…
Все хорошо начиналось! Большие надежды… Молодость, бедность.
Но бедность угнетала. И заработать что-нибудь никакой возможности не представлялось.
«Советская власть» образца «развитого социализьма». Инженерная зарплата.
На «рабочие» должности, где хоть как, но все же платили, меня не брали: во всей моей библиотеке «трудовых книжек» не было ни одной, где на первой странице не стояло бы хотя бы «незаконченное высшее образование». А с таким диагнозом официально разрешалось тогда только в «инженеры».
Дополнительных заработков простому человеку тогда тоже найти трудно было. Однако кто-то находил. В том числе и в этой самой библиотеке, которая теперь сгорела. Оформляли какой-то договор, брали в этой самой библиотеке (которая сгорела) какие-то издания или оттиски статей, писали аннотацию (краткое содержание) и – получали, трудно вообразить, десять рублей…
… Но сколько, помню, ни подымался я по высоким и широким библиотечным ступеням, ни разу для меня работы не находилось… Ни пока учился, ни когда «инженерствовал»… Ни диплом не помогал, ни относительно приличный (тогда еще) «французский письменный»…
