Еще она сына растила. Поэтому Тюленев чаще всего приходил к ней поздно. Когда ребенок уже спит.
Он ее любил, он ее лепил…
Лиза, Лиза…Что же прежде? Любил или лепил?
С одной стороны, конечно, главнее профессиональное. Он же художник, скульптор.
Но как можно лепить и не любить? Никак. Значит, сначала любил?
Ой, бред…
Кутерьма, философия…
И когда же я наконец перестану «думать» !..
Хотя Пергаметово был родной город Тюленева, знакомых у него там немного было. Просто прописан был там, а жил, главный образом в столице или в тех населенных пунктах, куда заносила его творческая работа.
Он и теперь по делу приехал. Нужно было сделать заграничный паспорт. Пока деньги не кончились, хотелось еще где-нибудь «на стране далече» погулять…
6
Вечером на площади возле торговых рядов Тюленев нечаянно познакомился с одним «ветераном».
Просто пожилым человеком Георгием Владимировичем. Он, оказывается, не только бабушку, но и прабабушку его помнил: «Такая гордая была старуха… Всех коммунистов далеко-далеко посылала, в церковь ходила, и ничего ей, представьте, не сделали… Как будто боялись…»
– Я тоже стараюсь в церковь ходить… Не всегда получается, но я стараюсь…
Тюленев позвал его в маленькую забегаловку возле городского театра:
– Здесь хорошо, здесь музыки нет…
Заказал вермут, коньяк, лимоны, шпроты и пельмени со сметаной.
Выпили раз, выпили два… Тюленев поневоле начал хвастать:
– Да, я тоже в церковь стараюсь ходить… А вообще-то я художник, скульптор… Я и вам, ветеранам, памятник сделал… То есть, не вам, конечно… Другим, тем, которые еще раньше вас были… Тому поколению… Поза-поза-прошлому…
Он чувствовал, что не совсем то говорит, что нужно, помолчал, спросил еще раз про прабабку и про прабабкиного мужа, про прапрадеда, но его Георгий Владимирович не помнил…
Тюленев еще выпил и снова свернул на свое.
Сказано ведь у Сираха: «ремесленник молится об успехе художества своего»… Вот и он ни о чем другом ни молиться, ни думать не мог:
– Да, вот в Овражном памятник сделал… Знаете, где Овражное? Деньги получил… Хорошо…
7
В Пергаментово был небольшой, но с древними и славными традициями заводик. Химический. Как ни странно, еще работал. Средства от насекомых производил. Ядохимикаты. И одноразовую посуду.
Конечно, ни на какой заказ от этого заводика рассчитывать не приходилось, но когда пригласили выступить в заводском клубе на межрайонной конференции по памятникам и городской среде, Тюленев не отказался.
На крыльце постоял, покурил, помечтал.
Романтика… Труба, дым, кирпичный забор с колючкой, а тут же рядом колонны, лепнина – клуб.
Утро. Сумерки. Завод.
Цех, труба, и дым идет.
Дым, похожий на змею,
На любимую мою…
На конференции, однако, случился сюрприз.
Тюленев готов был, когда попросят, сказать какие-нибудь подходящие к случаю слова о художественном благоустроении городской среды обитания, о необходимости сохранения памяти павших, даже, может быть, об историческом воспитании, но… Язык к гортани прилип.
Посреди разговоров дверь приоткрылась, скромненько вошел и присел с краю небольшого роста пожилой человек с лохматой седой головой, в очках…
Николай Васильевич Афанасьев… Художник. Настоящий художник. И еще преподаватель композиции в художественном училище, где учился Тюленев. Любимый учитель.
Тюленев протиснулся к нему…
Николай Васильевич крепко пожал ему руку, обнял:
– Поздравляю… Поздравляю… Но потом, после поговорим…
После и поговорили, и за столом посидели.
Николай Васильевич его хвалил. И памятник хвалил:
– Видел, видел твою работу… Хорошо. По-настоящему. Не халтура. Теперь ведь столько всего такого ставится… Такие памятники… Спаси и сохрани!.. Самовыражаются… Блат, откаты – и все за счет бюджета… А ты молодец… Слава Богу!.. Работай. Ты не сдавайся…
Растроганный Тюленев выпил рюмку и поклялся не сдаваться. Разумеется, поклялся сам себе и не вслух.
Когда-то давно, а может и не очень давно, время быстро бежит, делали они с Николай Васильевичем выставку. Общую. Тюленев тогда еще студентом был.
Все было трудно и прекрасно…
Подвал. Полная почти безлюдность в смысле зрителей. А все было такое замечательное, настоящее – и скульптура, и графика, и живопись кое-как (акварель, гуашь, темпера), и фотография, и порнография…
И чай, и пиво… И столько еще было нерастраченных сил… А главное, какие надежды… И жизнь какая-то настоящая была… Бедная, на краю нищеты, но не притворная, не пустая…
– А теперь… А теперь я почти в забвении, да что там почти… Никому уже ничего не надо… Пробавляюсь кой-как лекциями и поденщиной и такие вот конференции посещаю… – Николай Васильевич тряхнул лохматыми сединами, стал жевать лимон.
Тюленев пытался его утешить, уверить, что все не так… Только, что скажешь… Он и сам чувствовал, что только слова роняет…
Впрочем, он положил себе непременно в самое ближайшее время добыть для учителя какой-нибудь стоящий заказ.
8
Документы на загранпаспорт он, наконец, сдал.
Осталось ждать.
Неожиданно позвонили из Овражного.
Оказалось, там его памятник многим понравился. Предложили еще заказ, позвали приехать. А почему бы и нет? Поехал.
Один богатый человек решил поставить у себя на участке монумент. Дом его стоял на крутом берегу реки, прекрасный пейзаж, далеко видно вдаль. И там, на краю, он захотел воздвигнуть памятник (скромных размеров).
Сократу.
С чашей.
Предложил подумать и принести эскиз.
Тюленев стал думать и рисовать в блокноте.
И еще на этот раз ему удалось поближе познакомиться с доброй продавщицей Аней.
В самом деле, это раньше было, если продавщица в продмаге, то это как-то не так, не то… Не первый сорт, не высокий полет… Прилавок, он и есть прилавок… Но это раньше… А теперь, когда у всех с работой трудно, и в продавщицы самые разные женщины идут. В том числе и очень прекрасные… Потому что больше некуда.
А как она складно говорила!
Спрашивала:
– Вам чего?
– Пиво крепкое «Амстердам» … Если дадите, конечно…
– Дам, дам… Ну, как я могу вам не дать… – И улыбалась, отворачиваясь за пивом.
Он вышел из магазина, что-то вдруг пришло ему в голову (или взбрело), он остановился под фонарем, достал блокнот и стал рисовать Сократа. С чашей. Но – вполоборота. Так, подумал он, точно еще никто никогда Сократа не изображал…
В это время магазин закрылся, и некоторое время спустя вышла Аня: выручка сдана, замки повешены, сигнализация включена.
Тюленев еще раз раскланялся.
– Вот… Рисую…
– А… Это вы у нас памятник делали… Я видела. Ну, и как, заработали?
– Да. Хорошо заработал. – Тюленев несколько смутился таким прозаическим подходом, но вида не подал. – А давайте тратить… Ну, пожалуйста… Вы завтра свободны?..
– Я подумаю.
9
На другой день принялись прожигать жизнь.
Шампанское, кильки, цветы.
Пиво, коньяк, ананасы, разговоры про жизнь. Про жизнь, которая такая большая и такую маленькая.
Тюленев был неотразим. Продавщица Аня мила, остроумна, очаровательна. Главное, она была простая. Как будто они всегда были знакомы. Тюленеву неотвратимо везло.
Он обнял ее за плечи.
Аня отвела глаза:
– Как вы в отношении десятой заповеди?.. Нарушаете?.. Я вообще-то замужем… Правда муж далеко… На заработках… А может, уже и заработал свое…
