Может быть, подсознательно чувствовал и в себе, что-то такое, за что их в отдельную школу определили…
… Особенно помню одного. Огромного роста с большими глазами и в огромных очках. Лицо его всегда было повернуто вверх, к небу… Его не трогали. Он не ходил один. Его из школы забирала бабушка. Рядом с ним, огромным и беспомощноым, она казалась такой маленькой…
А как хорошо все начиналось!
А теперь вот в монастырь новые «трудники» прибыли. Четками весело помахивают, как юные ослики хвостами.
Всему удивляются: «Ну, тараканы, в натуре…»
Скоро начнут «Отче наш» учить. Если, конечно, на общую трапезную ходить будут.
Спаси их, Господи! И нас спаси…Уж очень они хитрые, которые с четками…
А как хорошо все начиналось!
Все было. И 9 было, и 10. И половина одиннадцатого. А теперь все это прошло. Полдень скоро.
А как хорошо все начиналось!
… Только к чему это? «Как хорошо все начиналось!»… «Да как хорошо все начиналось!..»
Зачем оглядываться? Зачем в прошлое смотреть? Надо в будущее…
Так и я в будущее смотрю. Полдень скоро. А там, может быть, Бог даст, и обед.
4
А как хорошо все начиналось!
Вот кошка у нас, такая худая, такая маленькая, такая глупая, а попостилась два дни (некому было покормить) и – голубя поймала…
А если и мне, например, два дни усердно попоститься, может, и я кого-нибудь поймаю? Только б лишнего или ненужного чего-нибудь или кого-нибудь не поймать…
Как в народных рассказах о балканской войне:
– Иван! Ты где?
– Я турка поймал!
– Так веди сюда!
– А он не идет!
– Ну, так сам иди.
– А он меня не пускает…
Так что может, лучше и не пробовать?.. И не поститься?..
А как хорошо все начиналось!
Начиналось, начиналось, начиналось…
Миша – строитель. Плотник. По опалубке. Он маленького роста, лысый, страшно худой, очень веселый, живой, с богатой мимикой и выглядит молодо.
Последнее, что он строил, перед тем, как нам случилось познакомиться, было нечто под названием «Москва-Сити». На Пресне. Получилось не очень.
Не только в том смысле, какая чудища в конце концов, уже без Миши состроилась, но и в том смысле, что ему не заплатили, как теперь говорят, «кинули»…
То есть, не совсем кинули, что-то все же заплатили, но совсем не то, что обещали… Получилось, работали почти даром.
«Дело в том, – объяснял Миша, – что уже сделанное, то и дело приходилось срубать и переделывать… То ли проект менялся, то ли что-то пересогласовывали… А бетон там был М700 и щебенка гранитная…»
А за ломку и переделку им не заплатили. Вот и получилось, что зря работали…
Мы с Мишей часто курили на лавочке, разговаривали. С ним было легко, просто. Никакими сверхценными идеями он нагружен не был и другим не навязывал…
Живой человек. Настоящий. Скромный, как бы даже немного застенчивый…
Кое-что про себя он все же рассказал. Военный. Майор в отставке. Афганистан. Не десант. Горнострелковая дивизия. Единственная в Вооруженных силах.
Майорские погоны Миша проносил недолго: в девяносто первом году уволился. Написал рапорт. Поэтому никаких особенных военных пенсий он не получал. Только «военкоматовские»: за ранение…
«Под минометы попали… И вот как вышло… Ребята вынесли…»
Он как будто даже удивлялся, что его не бросили. Улыбался…
Так случилось, что некоторое время спустя Миша при мне в первый раз в жизни готовился к исповеди. Задавал всякие вопросы.
Я, как мог, не отвечал. Старался не отвечать. Отсылал к священнику.
В самом деле, я сам дурак, что я могу объяснить и какое имею право?
Но Миша все равно спрашивал:
– Но вот тут-то как… Не понятно… На войне был… Стрелял, убивал… Это как бы понятно… Война… Но ведь я и своих раненых приказывал добивать… Это-то как?.. И по-другому нельзя было… Такая война была…
А как хорошо все начиналось!
Но… Все проходит. Времена меняются. Имена меняются. И Василий Андреевич был когда-то просто Васей. И Чингис-хан был сначала Темучином…
То же по географии. И Петербург стали звать сначала Петроградом, потом Ленинградом, а потом переназвали обратно…
И в Калининской области был город Калинин. А потом его обратно переименовали… Стал он снова Тверью. И вот однажды:
Негритенок из города Тверь
Постучался в известную дверь
И сказал: «Я ни в чем не повинен,
Но по матери – тоже Калинин.
И нельзя ли мне тоже теперь
Проживать под фамилией Тверь…»
А как хорошо все начиналось!
Жили-были две сестры. Знатные, богатые женщины. Боярыня и княгиня. Феодосия и Евдокия. Верные дочери своего времени.
Молились, трудились, постились… Веровали и верили! Боролись и не сдавались…
И за все это самое или просто из-за стечения обстоятельств и «исторической ситуации» («текущий момент») их замучили в земляных тюрьмах (в ямах) в Боровске, на Городище. Страшно и больно читать, как об этом в их житие рассказывается:
Просит Феодосия (в иночестве Феодора) стрельца:
– Принеси калачика…
– Не смею, матушка… Боюсь…
… Теперь там Крест и часовня. Новая, блестящая, Старообрядческая.
Слева от часовни – Нарсуд. За ним – Досааф… Впереди, над обрывом, за железной оградкой небольшой камень с железной кованой розочкой, грубовато выкрашенной в зеленой цвет, и надписью с обещанием поставить здесь памятник героям – 1380-го года.
Справа – Управа, Народное собрание – и еще чего-то такое же, простым людям совершенно непонятное, удивительное и загадочное. И не запомнить даже: на особняке четыре вывески и два флага.
Перед часовней длинный деревянный зеленый дом с белыми железными решетками на окнах, в нем обитает что-то кадастровое и топографическое…
Но ближе всего Нарсуд. И к часовне, и ко Кресту…
Между управой и топографически-кадастровым домом припаркован автомобиль. «Газель». На «Газели» написано: «Программа «Счастливое материнство». По Калужской области…»
Что бы сие значило? Может быть, они на этой новенькой синей «Газели» по Калужской области Счастливое материнство развозят?
Кто посмеет сказать, что чудес не бывает… Может, и развозят… Полный автомобиль счастливого материнства…
А с другой стороны от Нарсуда и как бы на пути к нему – памятник Циолковскому.
Но на идущих (и на ведомых) в суд Циолковский не глядит: он в небо смотрит…
А как хорошо все начиналось!
Еще бы не хорошо! Если б уже и начиналось нехорошо или недостаточно хорошо, что б теперь с нами было…
А как хорошо все начиналось!
Только заповеди «Не судите» я не знал. Судил других, себя приговаривал.
И вся моя жизнь в осуждении, как в поганом огне, сгорела. …
Не судите!.. Не судите? А когда война?
А когда у нас не война?
А как хорошо все начиналось!
Шел человек к Богу…
А пришел в монастырь.
Бывает, конечно, и наоборот… Всякое бывает… Все мы человеки…
А как хорошо все начиналось!
… Самое, может быть, страшное, что я видел, когда расстреливали «Белый дом», это один мужичонка, скромный, немолодой, серый. Он, когда из танка выстрелили, и из окна пламя вылетело, и дым пошел, и, возможно, кого-то убили, от радости запрыгал, в ладоши захлопал: «Попали! Попали!» Как будто можно было не попасть…
И почему я его тогда в реку не сбросил?
Это его радостное «Попали!» было страшней даже, чем сама стрельба из танков по людям…
«Попали! Попали!» – И смеется. И слабенькими руками машет…
