– Ну, это лишь подтверждает, что в душе я остался гонщиком, – рассмеялся Томас.

– Недавно вы записали произведение Генри Пёрселла «Kоролева фей».

– Да, это два часа жизни в сказке. Неземная музыка.

– Скоро выпуск «Тонких материй» будет как раз посвящен параллельным мирам. Свидетельствам об эльфах, о феях… – Увидев смешливый огонек, загоревшийся в глазах Томаса, Бриджет быстро закончила:

– Я могу надеяться на ваше участие?

– Бриджет, ну как я могу вам отказать?

      После уроков водитель доставил Уильяма Гульда на Бродвей, в знаменитую музыкальную школу, где мальчик уже два года занимался по классу флейты. Уильяма здесь знали в лицо многие – но не из-за отца (детей богатых и знаменитых родителей в школе хватало), а из-за по-настоящему большого таланта. Мальчик быстро научился играть виртуозно и экспрессивно, и ему прочили большое будущее. Однако, знаменитый отец не спешил разделять восторги. Он не понаслышке знал, что музыка из волшебного источника вдохновения со временем склонна превращаться в рутинный источник дохода – и притом дохода весьма среднего. Он часто видел, как брызжущая в молодости через край энергия таланта превращалась в энергию злости и разочарования, не выдержав испытания критикой, трудом и непостоянством публики.

      Но пока что Уильям радовал отца – он был талантлив, к музыке относился легко и беззаботно, а главное – музыкантом, кажется, становиться не собирался. Вот и сегодня, с удовольствием вливаясь в детский муравейник, он думал о вещах гораздо более важных, чем арпеджио и аппликатура. В кармане у Уильяма были старые папины часы (мальчик заметил, что отец давно не надевал их, и решил, что они ему не нужны), которые он собирался обменять у Джерри Робинсона на настоящий воздушный насос из унитаза космического корабля. Отец Джерри работал в НАСА, а у Уильяма был период увлечения космосом. На волне этого увлечения две недели назад он организовал среди школьников сбор денег на космический скафандр, но в результате на эти деньги купили черепаху, чтобы опытным путем выяснить, действительно ли эти рептилии живут триста лет.

      В коридоре группа мальчишек играла в пендели. Игра не требовала больших интеллектуальных или физических способностей, однако (а, может быть, именно поэтому) нравилась всем без исключения. Все было просто: сначала один играющий набивал мяч, затем другой. Остальные смотрели и считали. Кто набивал меньше, проигрывал. Ему «пробивали пендели» – били ногами пониже спины столько раз, на сколько меньше соперника он набил мяч. Абсолютным лидером был Бенни Смит – мелкий веснушчатый проныра с длинными рыжими волосами и испуганными рыбьими глазами. Он чеканил мяч хуже всех, и поэтому задняя часть его брюк была плотно покрыта пыльными следами чужих ботинок. Однако, юный Бенни был азартен и постоянно канючил:

– Ребят, ну, дайте я еще разок…

– Вали отсюда, Смитеныш! – блестя потным лицом, закричал толстый мальчик. В этот момент кто-то крикнул:

– Тише! Вечный Дед идет.

      Все оглянулись. По коридору шел Винсент Харди, старый учитель музыки. Шум затих, дети провожали его взглядами с почтением и интересом. Худой и невесомый, словно тень, он повернулся к затихшим детям, первым поздоровался с ними, улыбнувшись одними светлыми глазами, и прошел мимо.

– Слышь, Свенссон, а мистер Харди – наша живая легенда! – прошептал маленький тромбонист, еле виднеющийся из-за своего инструмента. – Говорят, у него брала уроки флейты сама правнучка Линкольна!

– Полуживая полулегенда, – очкарик Свенссон, казалось, не был сильно впечатлен. – Интересно, а он старше нашей черепахи?

– Думаю, они ровесники. – Ответ тромбониста потонул в гаме детских криков, заполнивших коридор, как только закрылась дверь за стариком.

      Аккуратность и аскетичность – эти черты Винсента Харди проявлялись и в его поведении, и в одежде, и в обстановке классной комнаты. Аккуратна и аскетична была и его музыка – старый Винсент, помимо преподавания флейты, занимался сочинительством. И странное дело – вся школа уважала его за талант, за отличные результаты учеников, а как о композиторе о нем не говорил никто, словно и не замечали его музыки. Причина молчания была проста – сам Винсент не распространялся о своих творениях. Каждое сочинение его имело одну и ту же судьбу – аккуратно складывалось в архив. Иногда, правда, музыка исполнялась на школьных концертах. Она захватывала слушателей странной потусторонней энергетикой, но сам автор, внешне с холодом относившийся к своим произведениям, заражал этим холодом и других. После концертов почти никто никогда не осмеливался заговорить с Винсентом Харди о его сочинениях; сам же он не упоминал о них никогда.

      Противоположности притягиваются – именно поэтому знаменитый Томас Гульд, который саморекламе уделял не меньше внимания, чем фортепианной технике, отдал сына в класс Харди, всю глубину таланта которого он понимал, быть может, лучше других. В классе флейты бойкий и своенравный Уильям преображался: становился покладистым и трудолюбивым. Видя его талант и трудолюбие, Винсент достал из архива и уже разучил с ним несколько своих сочинений. Видели бы одноклассники! Мигом обозвали бы девчонкой или позорной размазней. Но одноклассники не видели, и Уильям успешно перевоплощался в равнодушно-задиристого мальчишку, как только укладывал флейту в чехол и выбегал за пределы музыкального класса.

      Когда старый мастер вошел в класс, мальчик уже ждал его, аккуратно разложив ноты.

– А-а, ты уже здесь, Уильям. Ну, здравствуй! – В лучистых глазах старика вспыхнула искорка. Уильям улыбнулся в ответ, но тут же посерьезнел и взял в руки флейту. Старик сел за фортепиано и полилась музыка. Мальчик играл так чисто и вдохновенно, что несложное рондо по-настоящему захватило обоих.

– Молодец, Уильям! Стаккато сыграл не хуже Бобовникова! – старик, казалось, даже помолодел от удовольствия. – Ты очень вырос за последнее время. Хочу дать тебе пьесу посложнее. Не возражаешь?

      У Уильяма от сравнения с великим флейтистом даже покраснели уши.

– А что за пьеса, мистер Харди? Кто автор?

– Это я написал… Вернее, записал то, что услышал. Это пьеса о фéйри. А автор… боюсь, имени автора мы никогда не узнаем.

      Уильям не понял смысл фразы. Как это, пьесу написал мистер Харди, а автор при этом неизвестен? Но он не стал утруждать себя раздумьями – его вниманием завладело волшебное слово.

– Мистер Харди, расскажите мне о фейри! Ну, пожалуйста! – он даже схватил старика за рукав и нетерпеливо затряс.

– Расскажу, расскажу. – Винсент отстранил руку мальчика и так посмотрел на грязные ногти Уильяма, что тот невольно спрятал руки за спину.

«Наверное, прятал какой-нибудь «клад» в саду», – подумал старик. – «Не дай бог на концерте такие ногти!»

– Уильям, – сказал он, – пойдем-ка в учительскую, там ноты пьесы.

Он хотел добавить: «А по дороге вымой, пожалуйста, руки», но промолчал.

      В учительской работал телевизор. Сколько миссис Смирнофф, директор школы, ни пыталась добиться экономии электричества в школе, мало кто обращал внимания на ее аргументы. Все оставляли после себя работающие компьютеры, горящие лампочки и вот этот вечно включенный телевизор. Харди обвел взглядом учительскую и поморщился. Разбросанные по столам ноты, развешанные футболки и купальные костюмы явно не располагали к тому, чтобы ученики заглядывали сюда с трепетом. Молодые преподаватели успевали в перерывах между уроками позаниматься пилатесом или проплыть полмили в бассейне. И это – лучшая школа Нью-Йорка? Храм музыки!? Устроили спортивную раздевалку! Старик подошел к телевизору уменьшить звук и застыл.