Лекцию я всё же прочитал. Ленивую, почти без подготовки, о чем честно и предупредил. Потому что так не делается. Взялся — будь добр, сделай как надо. А если фигачить ради того, чтобы отбыть номер, то скажи, что заболел, и не позорься. Это одной известной певице в старинном анекдоте хорошо было. Когда отключилась аппаратура на концерте в Закавказье, она попросила прощения, что придется на этом закончить. После чего вскочил зритель и закричал: «Ничего, что песня нет, ты, главное, ходи — туда, сюда, душа радуй». А мне что фланировать? Внешность не модельная, да и ждут от меня другого.

Пришлось сразу перейти в формат ответов на вопросы. Концерт по заявкам телезрителей. Пошли ожидаемые вопросы про стрептоцид, сифилис, и операцию на открытом сердце. Про такое я могу даже без участия коры головного мозга, на одних инстинктах. Но спрашивали дотошно, требовали деталей. Я даже воспользовался доской и мелом накарябал схему операции Жигану. Кстати, впервые прозвучал и вопрос о дальнейшей судьбе пациента — отговорился, что здоров и работает в сфере охраны.

Но это так, мелочи. Но под конец я расслабился и кивнул хлопчику на третьем ряду, который тщательно тянул руку с самого начала. Что-то в нем было настораживающее, и потому я раз за разом пропускал его. Но вот пожалел, и кивнул, мол, давай. Он сразу вскочил, будто пружина у него под задницей была — слегка красноватый от волнения, и зарядил:

— Как вы, выдающийся хирург, можете работать в стране, стонущую под гнетом самодержавия? Обслуживать преступников, которые порабощают целые народы?!? Вы не слышали о последнем погроме евреев в Кутаиси⁇

Короче, понеслось дерьмо по трубам. Я дождался конца гневного спича, и отметил, что всенародной поддержкой тезис не пользовался. Так, с четверть аудитории примерно захлопали смелому коллеге, да и то без особого энтузиазма. А как же, помню, кто в двадцать лет не был коммунистом, у того нет сердца, кто остался им в тридцать, у того нет головы.

— Спасибо за вопрос, коллега, — повысил я его в звании. — Ответ на него довольно прост, и вам он должен быть знаком.

Когда-то я выучил наизусть текст клятвы Гиппократа. Исключительно с целью затыкать рот попрекающим докторов родственникам пациентов. Хорошие там слова, особенно про учителя и про бесплатное лечение.

Смелый студент чуть удивленно смотрел на меня, и я продолжил:

— Извините за качество перевода, мне придется излагать по-немецки греческий текст. Надеюсь, вы поймете, — и я прикрыл глаза, вспоминая: — Я направляю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и своё искусство. Конец цитаты. Где в клятве Гиппократа говорится, что врач должен обращать внимание на власти? Или на поступки своих пациентов? Если вы думаете так, то, может, вы не туда пришли? Рассказывают, что ваш учитель, господин Микулич-Радецкий, на ответ о национальности ответил «хирург». Врачу должно быть все равно, кто ваш пациент, ваша задача — вылечить его.

Пафосно, конечно, с большим превышением предельно допустимой концентрации, но сейчас люди не столь циничны, как в двадцать первом веке. Срабатывает в большинстве случаев. С рассказом про национальность я и вовсе вступил на скользкое поле легенд и преданий. Мало ли, вдруг это выдумка кого-то из учеников? Но Иоханн, сидящий на первом ряду, прямо передо мной, только улыбнулся и показал большой палец. А потом встал, повернулся к аудитории, и сказал:

— А кто считает иначе, как только что заметил мой друг и коллега, то вам лучше на экзамен ко мне не приходить.

Концерт Брамса, кстати, оказался просто замечательным. Завел он публику с первых нот, без раскачки. Играл мощно, с напором, несмотря на почтенный возраст. Короче, не пожалел я ни секунды. И даже с удовольствием буду вспоминать этот факт. Ну да, вот это тщеславное «Когда мы с Микуличем слушали Брамса», будто ты сам имеешь к этому какое-то отношение.

Последующий ужин запомнился не очень. Композитор, похоже, любовь к окружающим потратил окончательно уже давно. Хотя и рассказал пару анекдотов на эту тему. Мне понравился тот, где устроители приема в честь Брамса предложили вычеркнуть из списка приглашенных тех, кого не хочется видеть, и он убрал одну позицию — себя.

Но всё хорошее кончается, в том числе и отпуск. Волевым решением я прервал курортный роман Кузьмы Невструева с уроженкой города Бердичев. Нечего тут постельные марафоны устраивать, не мальчик, здоровье беречь надо. А то от избытка страстей мой слуга сбледнул с лица и уже пошатываться начал. Вдов и дома хватает, ради таких утех не обязательно ехать за две тысячи верст.

Вокзал в Бреслау запомнился случаем вопиющего разгула уголовного элемента. Мы с помощью приставленного ко мне ассистента Збигнева Новака выгружали поклажу, Кузьма пошел искать носильщика, и тут к нам подбежал чумазый малец, схватил стоящий сверху саквояж, который я только что пристроил в качестве верхушки пирамиды, и побежал свой спринт дальше. Я, признаться, опешил. Там же все мои документы! Сейчас через границу не пустят! Буду ночевать под нашим посольством в Берлине, пока новый паспорт не выправят!

И только Кузьма отреагировал как следует. Завопив «Алярм!», он бросился в погоню. Бежать по привокзальной площади, бухая сапогами и распугивая слабонервных граждан, ему пришлось недолго. Бдительный страж порядка выловил воришку и потащил его к нам, временами приподнимая над земной твердью за ухо. Паренек молчал, несмотря на переносимые страдания, и саквояж продолжал держать обеими руками.

— Вот, пожалуйста, — сказал полицейский, подтащив свою добычу к нам. — Для подачи заявления…

— Не надо, — прервал я его. — У меня совершенно нет времени, до отправления моего поезда осталось совсем немного. Тем более, ничего не пропало. Вот вам за беспокойство.

Я достал из кармана портмоне и выудил монетку достоинством пять марок. Серебряный кругляш с бравым профилем кайзера Вильгельма номер два перекочевал из рук в руки. Ну вот все довольны — и я, и страж порядка, и даже неудавшийся вор, испарившийся в тот момент, когда его отпустили.

Так что в сторону Варшавы я поехал спокойно. Все приключения, похоже, остались в Германии. Не считать же выдающимся событием визит пограничников, которые старались пассажиров первого класса беспокоить по минимуму.

В столице царства Польского мне предстояло куковать почти сутки. Восемнадцать с половиной часов, если быть точным. Мы погрузились на извозчика, чуть скривившего физиономию при звуках русской речи, и отправились в отель «Европейский», как и в прошлый раз. От вокзала улица Краковское Предместье недалеко, гостиница шикарная. Что еще надо усталому путнику, чтобы скоротать время в ожидании продолжения путешествия?

В номере я сел на кровать, привычно пахнущую персидским порошком, посмотрел вокруг. Красота и роскошь. Всё как я люблю.

— Кузьма, набирай в ванну горячей воды, я на почту.

Можно было и через портье отправить телеграммы, но я решил наступить на горло собственной гордости и пересечь улицу самостоятельно. Потому что телеграф располагался как раз напротив отеля. Три штуки с одинаковым текстом — Моровскому, Романовскому и Великому князю. Так мол и так, не потерялся, а очень даже нашелся.

Теперь можно заняться водными процедурами, а потом и пообедать.

Но нет же! Похоже, вокруг меня плетет заговор мировое правительство и все масонские ложи, вместе взятые. Я не успел понежиться в горячей воде и полчаса, как кто-то решил прервать сеанс блаженства и неги. Сначала начали ломиться в дверь номера, после чего Кузьма подошел к двери ванной и произнес извиняющимся тоном:

— Телеграмма, барин.

Даже загадывать не буду, от кого. Есть только один беспокойный парень, способный на такое.

— Сейчас, выхожу.

Испортили весь кайф, сволочи. Вылез, вытерся, надел халат, и вышел. Что нам пишут? «Срочно приезжайте Вольфсгартен». Вот так, встал, побежал, левой, левой, не отставать! Гады!