- Я сражён! Вы доказали, что особый вид биоплазмы существует! Отпечаток моей души виден благодаря эмиссии флюидов биополя…
- Избавьте меня от сих гипотез, сударь. Я сфотографировал животное электричество вашего тела и не знаю ни малейших доказательств, что оно имеет отношение к бессмертной душе, дарованной Богом. Меня же другое волнует, - Иодко забрал снимок и погрузился в него взглядом. – Ваша рука помнит об утраченном пальце. Если насытить её электричеством до прежней меры, фаланга вырастет вновь?
- Вы так считаете?
- К прискорбию, опытового подтверждения данной гипотезе нет. Но я работаю и смиренно надеюсь, что результат не заставит себя ждать.
***
Литовско-Белорусская Республика, 1919 год
Над-Нёман оставили в покое иностранные военные. Вместо них появился другой оккупант – запустение.
Не только вокруг ограды усадебного дома, но и вплотную под окнами разрослась трава. У ворот её прошлогодние сухие стебли до половины скрыли ломаную повозку. Тележное колесо, брошенное среди подъездной дорожки, было отнюдь не единственным мусором, украсившим двор, некогда содержавшийся в порядке, которому позавидовали бы и немецкие педанты. Снег растаял в конце марта, обнажив укрытые им до времени неприглядные подробности.
В общую картину упадка живописно вписалась группа непрошенных гостей, чей вид был столь же уныл, как и дворовый пейзаж. Последние крохи робости перед панами не позволили ворваться в дом подобно стае саранчи. Им навстречу вышел сын покойного владельца.
- Стало быть, запасов зерна не имеете, господа хорошие. Германским и поляцким панам поспешили отдать? А трудовому народу? Шиш!
- Генрик, кто эти люди?
Конрад Наркевич-Иодко также ступил на крыльцо, где его брат пробовал урезонить полудюжину мужиков. Двое из них ввалились с плохонькими ружьишками, у остальных – топоры, воткнутые топорищами за армяки. Самый звероватый с виду вытащил его и нарочито медленно погладил по обуху.
- Представились комитетом бедноты из Песчаного. Требуют пшеницу на посевную, будто у нас хоть зёрнышко осталось.
- А то не? Сколько кровушки выпили, паны клятые! Давайте серебро столовое, шо у вас там ёсць.
Говоривший, узкоплечий парень с бугристым тёмным лицом шагнул на ступени. Пятеро его товарищей подпёрли сзади, приговаривая: кончилось ваше время, открывайте закрома!
Старший из братьев презрительно глянул на босоту, отодвинул Генрика и спросил у предводителя.
- Так, пан оборванец. А мандат уездных властей вы имеете? Ежели просто грабители, разговор короткий.
Из кармана серого френча он вынул руку с «Наганом». Ствол упёрся в лоб искателю бедняцкой правды, сухо щёлкнул взводимый курок. Заметив, что сельские пролетарии не отступили, Конрад прибавил:
- В барабане семь патронов, вас шестеро – одному повторю на закуску. Как врач заявляю – наделаю дырок там, где ни один коновал не заштопает. Ну!
Передний зло зыркнул и ступил назад. Его рябой низкорослый сосед засуетился вдруг и потянул из-за пазухи смятую бумажку.
- Как же, вот он мандат! С печатью, всё по полному праву.
Конрад брезгливо глянул на писульку.
- Вижу – комитет бедноты Песочного. А где написано, что «Над-Нёман» входит в вашу юрисдикцию? Что составляет компетенцию? Где полномочия реквизировать фураж и продовольствие? Экспроприировать имущество? Стало быть – грабители вы. Считаю до трёх и начинаю отстреливать по одному. Раз, два…
- Не части, барин, - комбедовцы мелкими шажками попятились к воротам. Из потока непонятных панских слов они уяснили, что бумажка от пули не защищает. Самый борзый – узкоплечий предводитель – у выездной брамы оглянулся, бросив угрозу вернуться и разобраться.
Генрик плотнее запахнул пальтишко.
- Вшистко едно, брат. Сегодня прогнали – а дальше? Они и правда вернутся. Работать не умеют и не хотят, знают только отнять и поделить. Не будет нам жизни в Над-Нёмане. Давно запамятовали отцовскую заботу и бесплатное лечение. А как он солдат из Минска в третьем году вызывал – помнят.
Конрад спрятал револьвер в карман. По его лицу трудно понять – рад ли, что обошлось без крови, или готов был уже выстрелить в постылых соседей, которые мало того, что с прошлого века ни гроша не заплатили за арендные земли, так с начала войны постоянно норовили что-то украсть.
- Если сбежим – конец. Всё, отцом и дедом построенное, превратится в кабак для комитета бедноты.
Младший паныч грустно опустил голову. Потом нашёл силы высказать наболевшее.
- Давай смотреть правде в глаза. Санаторий закрылся ещё в одиннадцатом, когда проклятых комбедов и в помине не было. А теперь и отец бы не справился с быдлом, дорвавшимся до власти. Адам бросил поместье и уехал в Польшу. Пришёл наш черёд.
Ещё несколько дней Конрад мялся, раздираемый противоположными чувствами. С запада доносятся противоречивые слухи: вроде Пилсудский собирает мощную армию для борьбы с Советами, обещает восстановить Речь Посполитую в старых границах польско-литовской унии – «от можа до можа». То есть от Балтики до Чёрного моря. Но с красными не справились Деникин, Колчак, Врангель. Французы и англичане высаживали войска – тщетно.
Ждать можно бесконечно. Конрад собственноручно запряг в бричку последнюю кобылу, ещё оставшуюся в конюшне – ей побрезговали германские мародёры, почётно обзывавшие себя «интендантской службой» или чем-то вроде того. На копытном транспорте – авто давно изъято на военные нужды – отправился в Узду, где сохранилась связь с уездным городом, и пропал.
Генрик извёлся. Он пережил новый приход пролетариев, которые без долгих разговоров заехали ему по лицу и вынесли из дома часть утвари. Как объяснил один из них – на основании революционной справедливости.
Затем появился Конрад, да не один, а в сопровождении целого поезда из нескольких подвод.
- Марк Давидович Рубинштейн, Минский губернский совет рабочих и крестьянских депутатов, - представился чернявый человечек в длинной кожаной куртке, возглавивший караван. – Вы – пан Генрик? Очень приятно, наслышан от вашего брата. Отчего же вы в Польшу собрались, Генрик? Здесь устанавливается новый порядок, революционная власть для народа. Нам нужны образованные медицинские товарищи. Работа найдётся и в уездной, и, могу предположить, в губернской клинике.
- Сердечно тронут, пан Рубинштейн…
- Товарищ, - мягко поправил тот. – Товарищ Рубинштейн.
- … Однако новая власть в лице комитета бедноты, ограбившая поместье из чувства пролетарской справедливости, мне решительно не по душе. Извините.
- Жаль. Искренне жаль. Ваш брат правильнее понимает задачу момента. Товарищ Конрад Иодко предложил передать Советской республике библиотеку и архивы вашего отца.
Генрик с сомнением глянул на «товарища брата», но ничего не сказал.
Когда несколько пудов, книг, рукописей, фотографий и научных приборов было снесено и разложено на подводы, а заодно – мебель, картины и даже постельное белье, Рубинштейн отвёл обоих братьев в сторону.
- Благодарю от имени губернского Совета. Однако расскажите мне, пан Конрад и пан Генрик, есть в архивах вашего батюшки те особенные секреты, что позволяли электричеством излечивать любые недуги?
- Никогда не существовало такого секрета, - отрезал младший. – Любое средство хорошо в отдельных случаях и совершенно противопоказано в других.
- Мы ничего не утаили. Всё научное наследие отца – у вас, - более спокойно добавил Конрад.
- Мы проверим… Проверим! – Рубинштейн качнулся с пяток на носки довольно-таки заношенных сапог. – И очень хочу надеяться, что вы сказали правду. Тогда ответьте на последний вопрос: где тайная подземная электролаборатория Иодко?
- Нет её. Досужие выдумки. Немцы искали – не нашли. Кабинет, метеостанция, мастерские. А внизу только погреба, где до войны хранились запасы.
Конрад кивнул, подтверждая слова брата.
- Мы проверим, - завёл ту же пластинку губернский деятель, но куда в более угрожающем тоне. – И если что-нибудь скрыли, пеняйте на себя. Не то что в Польше – в Америке достанем.