— Нет, — твердо ответил Тэсс, поднимаясь. — Я ни за что не окажусь в одной камере с этим... существом и даже тысячу раз подумаю, прежде чем войду туда, где будет валяться его труп. Можете арестовать меня за неподчинение, — криво усмехнулся маг.

— Ну что вы, — вновь вступил в разговор Хорметт. — Мы вовсе не это имели в виду. Некроманта вы увидеть не сможете, даже если очень захотите, как и побывать в его узилище — это запрещено инструкцией.

— По этому поводу у меня, представьте, нет горьких сожалений. — Тэсс подавил смешок. — Но как же я осмотрю камеру, если мне нельзя туда попасть?

— Все просто. Камера делится на два отсека: внешний и внутренний. Они оба напичканы детекторами, охранными устройствами и средствами, затрудняющими магическую деятельность. Внешний отсек — это большой бронированный сундук наподобие крюйт-камеры старых броненосцев. А в нем, как шкатулка в шкатулке, находится внутренний отсек, он-то и является непосредственно камерой, где сидит Сандарран. Открыть его можно лишь со специального пульта в кабинете коменданта.

— Та самая знаменитая главная антимагическая камера, на постройке которой, как говорят, подрядчик нажил десять миллионов торамов старыми?

— Угу, — кивнул майор. — Вам надо будет осмотреть внешнюю камеру. Там живёт... ну имени и фамилии этого человека вам знать не обязательно, как и его должность в штатном расписании. Назовем его «Смотритель». У нас есть опасения, что Сандарран может как-то на него повлиять.

— Хорошо, — кивнул Тэсс. — Тогда не будем терять времени, господа...

***

Ирекк Токвис, знаменитость

С самого раннего утра Ирекк сходил с ума — после трехдневного запоя и зверского похмелья это было позволительно. Он терзал гитару, бренча на ней мелодии знаменитых композиторов, брал известные песни и коверкал их слова, бегал по огромной комнате-студии — подражая поведению всех исполнителей сразу. На немыслимой ноте он закончил сию феерию и упал на спину, тяжело дыша.

Депрессия терзала его уже давно, и все труднее становилось глушить её такими вот загулами.

Он вновь хотел напиться и с великим трудом подавлял это желание.

Единственное, что способно было заставить его адекватно действовать и размышлять, была музыка. Но сейчас и она приносила боль.

Все казалось фальшивым. Слова, мелодии, эмоции — все.

Он может петь, жить и страдать на сцене, но что толку. Люди его не поймут. Люди не заметят ничего, кроме красивых звуков да еще будоражащих слов..

— Это все из-за вас… — прошипел Ирекк, поднимаясь. — Из за вас — мои ...ные коллеги!

Он бросил на пол гитару, на что та ответила скорбным звоном струн и дерева, и, подойдя к огромному стеллажу с музыкальными платами, сказал:

— Это вы, друзья-коллеги, воспитали такого зрителя — а теперь жалуетесь, что никто из вас долго не может удержать внимание публики? А чего вы хотели — господа клоуны? Клоуны тем и славны, что сильно смешат да быстро надоедают! Вот хотя бы ты, — взял он первый попавшийся кусок пластика. — Маикка Мор.

— Знаю, знаю... — насмешливо проскрипел он, тоном многоопытного старца. — Уши себе заточила — под полуэльфийку косишь, а такой дочки и орк постыдился бы! — Носитель информации полетел в стену. — Ты вот сама хоть раз испытывала те чувства, о которых стонешь, словно начинающая б...дь под мужиком?! — закричал Ирекк так, будто ненавистная певица могла его услышать.

— Горкон Дист… Кумир, мля… Любимец публики! А что вы мне скажите здесь любить?! Только и может, что орать, словно к нему пришел палач с приговором и бензопилой!

— Салитта Рокс… — Его лицо дрогнуло. — Шлюха! Лучшая шлюха нашей популярной музыки! Впрочем, — он важно приосанился, — это ведь давно вполне нормально! «Если хочешь быть звездой, поработай-ка п...й!» — Он заржал. — И я тоже над твоей... карьерой, поработал! — крикнул он вслед кристаллоплате.

Он еще долго перебирал, вернее— уничтожал свою коллекцию, особо жестоко расправляясь с теми, кому музыку писали эльфы. В этом было, на его взгляд, что-то подлое — пользоваться даром Старшего народа, для того чтобы написать дешевый сингл, да еще исполняемый тупыми натасканными недоучками, не учившимися даже в музыкальной школе.

«Вы недостойны их музыки! Я недостоин этой музыки! Но я-то это понимаю, поэтому и пишу сам. А вы?!» — бормотал Ирекк и матерился как боцман. Платы музыкант уже не кидал, а сбрасывал на пол и топтал ногами.

Послышался звук открывающейся двери.

— Ирекк! Какого черта ты делаешь дома?! Запись через полчаса! — раздался голос Орвина, ударника группы Токвиса. «Зачем, зачем я дал ему ключи?» — подумал Ирекк, кидая на паркет «золотой» альбом дуэта «Коты» с изображением двух прилизанных обнимающихся мальчиков.

— Запись? Её не будет! — рявкнул он. — Можешь вернуть этим свиньям с «Фор-радио» их поганые деньги!

Выгнав вон подчиненных, как ни странно, это слегка прояснило мозги, Ирекк уселся на роскошном диване синего цвета, перед столиком литого дымчатого стекла. На столике выстроились шеренги банок с пивом и элем и возвышалась груда пакетов с разнообразными закусками вроде вяленых головоногов и сушеного бекона — обычный набор того, чем среднестатистический джерисский алкоголик травил свой организм. Сегодня Ирекк решил устроить себе день воспоминаний, и эта удручающая трапеза была частью праздничных мероприятий. Он подражал тем временам, когда еще студентом Джерисского Университета Гуманитарных Наук жил в кампусе и лабал со своими приятелями за гроши где придется. Они вот так же набирали пива и всякой дряни, наподобие горчичных сухариков и крабовой колбасы. Вот только тогда это было веселей.

На большой цветной жидкокристаллической панели перед Ирекком мелькали лица друзей. Все их записи, одна за одной крутились на экране. Его первый состав, его первая студийная запись, его первый контракт, его длинноногая подтанцовка, его рыженькая бэг-вокалистка, очень умело пользовавшаяся своим большим полногубым ртом не только на сцене, его девушка, пожалуй, единственная, с кем он хотел построить серьезные отношения, их концерты, дружеские попойки, пьяные приколы... Хмельной и веселый период жизни.

Верещали элеконы, звонил городской телефон, попискивали электронные письма, сообщая о том, что пришли... Ирекк смотрел на адресатов и цифры на определителях и отворачивался. Последним пришло ругательное письмо насчет отказа от предложения фирмы «Северная струна» перекупить альбом каких-то трех новомодных певичек (Как их… «Данетки»? «Конфетки», «Мине...»… э-э-э… нет, так низко мораль Джериса пока не пала!). Письмо прислал его агент («Завтра его уволю», — подумал Токвис), Урфин Ройте, пожалуй, единственный оставшийся настоящий друг. Остальные — всякие малознакомые личности из звукозаписывающих фирм и магазинов. Все были в панике, никто не знал, что от него ждать. «Ха! Неужели кто-то меня принимает всерьез? Жаль, правда, не те, кто должен», — подумал Ирекк и, рассудив, что все звонившие и писавшие — просто люди и поэтому подождут, пока он будет в состоянии общаться. Вот если бы на элеконе высветились имя и номер Творца — Ярта или Повелителя Низа Бессара… Тогда бы Токвис еще подумал бы. А так…

Записи кончились, за окном шумел дождь. Пить не хотелось, спать не хотелось, гулять идти тоже.

— Значит, будет музыка, — вслух решил Ирекк и поплелся в студию за своей верной гитарой. Вернувшись и сев на привычный любимый диван, он начал наобум перебирать струны. Постепенно просто мелодичное сочетание аккордов стало складываться в изящную, выразительную композицию, идеально подходящую к словам. Ирекк хриплым голосом начал петь:

По-над кладбищем дует ветер, да такой, что свеча не светит,

И с надгробий сдувает знаки лепестками увядших роз.

В этой ветреной круговерти помолись же Владыке Смерти,