9 Разрывы. Перья. Облака. Струя кровавого рассвета. Давай-ка улетим, пока над головой хватает ветра. Но женщина, присев к столу, как музыкант больную скрипку, пронзает ржавую иглу, вдевая выцветшую нитку, пытаясь наскоро, к утру, уйдя от мира, как от плена, заштопать чёрную дыру и на чулке, и на вселенной. 10 Уже однажды пересечена грань, за которой больше нет запрета, и страха нет. Всё выбрано до дна. И лишь ночами так болит вина, что всё плывёт. Одна вина конкретна. Одна вина конкретна. И война конкретна, как конкретны пятна крови и небом продырявленные кровли. Сквозь них пока не хлынула вода, но виден Марс в своей нелепой роли Рождественской звезды. Покуда цел несчастный снайпер и тасует лица, он взят уже другими на прицел. Меж снайпером и целью нет границы в стране, где выстрел – средство, а не цель. И цели нет. Она нам только снится, как кочка в застывающем болоте, как перед смертью – высохший женьшень. Стрелок освобождается от плоти. Планета, как осколок на излёте, нащупывает в вечности мишень. 11 Начинается снег, будто заново жизнь начинается, будто заново женщина с вечера стелет постель. Начинается так, как домашний пирог начиняется молодыми грибами к приходу внезапных гостей. Начинается снег. Начинается новая вьюга, засыпая обломки трагедий и гвозди голгоф. Мы ещё влюблены. Мы ещё не касались друг друга. Да и гости едва ли касались твоих пирогов. Начинается снег. Между рамами морщится вата. Заметаются вешки на дальней кровавой меже. Ни войны, ни тревоги. И ты уже невиновата. Да и я невиновен. И все невиновны уже. 12 Паденье – тоже форма бытия. Когда стрелок летит в провал пролёта бездонного двора на снег белья, на бабочку фонарного огня, — не отличить паденья от полёта. Не отличить полёта от паденья в пыль облака, в пожухлую траву. Мы выживем, как выживают тени, на время уходящие за стены. Я падаю. И, значит, я живу. Мы падаем. И, значит, мы живём. Как ласточки, не сеем и не жнём. И, как с крючка сорвавшаяся рыба, как в водоём, уходим в окоём. Что наша жизнь? — Мгновенье после взрыва. 13 Расщеплён, как Адамова плоть, как единый язык в Вавилоне, этот мир. И, как пробковый плот, я отпущен в свободный полёт с не ушедшего от погони корабля. И, над водами мчась, уподобившись снегу и граду, понимаю, что я в этот час — часть ковчега, воздушная часть, не приставшая к Арарату. Я смотрю с опустевших небес, как, цепляясь за землю, за племя, за огонь перезрелых невест, за межи, за отравленный лес, за ненужное, жалкое время, за случайность кукушечьих лет, ослеплённо, как ратник во гневе, вы бредёте по пояс в золе. Я – один. Ваши корни – в земле. А мои – в небе. Андрей Галамага Андрей Галамага Родился в 1958 году. Выпускник Литературного института им. Горького. Член Союза писателей России. Автор шести книг: стихотворений, пьес, киносценариев, художественных переводов. Лауреат всероссийского творческого конкурса произведений о Великой Отечественной войне «Дороги фронтовые – узелки на память» (2020). Дипломант Литературной премии имени первого редактора «Литературной газеты» Антона Дельвига «За верность слову и Отечеству» (2022). Лауреат XIII Международного славянского литературного форума «Золотой Витязь» (2022). Живёт в Москве. Привычка русская свой крест нести… Стихи «Привычка русская свой крест нести…» Привычка русская свой крест нести — Ни исповедать, ни постичь её — От ощущенья бесполезности До состоянья безразличия. Весь опыт прошлого ни разу нам Не удалось принять за правило, И руководствоваться разумом Ничто нас так и не заставило. Но мы стоим перед напастями, И перед силой не пасуем мы; И разве тем грешны отчасти мы, Что каждый раз непредсказуемы. И как бы ни досталось крепко нам, Мы всё не ропщем тем не менее; И в пику посторонним скептикам Несём своё предназначение. Мы просим силы и усердия, Чтобы с пути не сбиться крестного, У Серафима и у Сергия, У Пушкина и Достоевского. И в битве, где бессильно знание, За нас судьба – святая схимница; И воздаянье ждёт нас на небе, И не пройдёт, и не отнимется. |
