«Я – просто тело, что болит…» Я – просто тело, что болит, Что обезличивает разум, Сдвигает килотонны плит Внутри меня и раз за разом Трясёт обжитый плен мясной Под стоны глупой, слабой плоти… Я – просто человек живой, Моя поддержка – только кости. Я – просто человек… Такой, как ты: Вселенных лишним элементом, Покуда звёзды белохвосты, Стоим над пропастью светил. В скафандре смертном Почувствуй трепетания души. «Даже лицо. Лицо не моё…» Даже лицо. Лицо не моё. В зеркале время стирает линии. Шкафчики, тумбочки и хламьё. В вазе стеклянной темнеют лилии. Будто всё было, было – вчера: Яркость, эмоции, искры. Гости уходят. Серость, хандра, Поезд, билеты – и в Крым. Сутки не спать, думать о нём — Времени историческом. В нём – выживаем и проживём Тревожно, но всё же стоически. Но, куда ни поедешь, — Себя заберёшь, От этой обузы не деться. И под рубашкой Колотится Вот! Человечье, живое Сердце. Цикл «Заговоры» «В перекрёстке живёт…» В перекрёстке живёт То, что прячется, Что не Богово. При луне – то поёт, То расплачется Многолапово, Многорогово, Жаждет откупа: Мяса, водки ждёт, Будто заживо Не закопано. Разевает рот: Дай, что дадено, Что ещё живёт — Будет сломано. Тьма тягучая, Многогласная Так замучает. По заре-утру Заметается, Успокоится, Упокоится. «Ты – церковь на краю деревни…» Ты – церковь на краю деревни Покосившаяся, деревянная. Блик распался на светотени, Льётся трель колокольная, осиянная. У икон, почерневших от копоти Нескончаемых свеч-просительниц, В полувзгляде и полушёпоте, Меж библейских страниц Я тебя внутренне чую. Не нужно церковь другую. И когда-то наступит время, Народ о душе спохватится: На службу придёт поутру. Затрещит отсыревшая матица: Обещаю — Тогда Я тебя собой подопру. Домовой
Ниткой тёмной ночь сочится Через брёвна, через плетень, И за печкой побеленной Кто-то дышит. Он проснётся, будто Время, Ведьмин час луна Отмерит. Там, за вьюшкой, Будет он колобродить. Будет грустной кобылице С длинноногим жеребёнком Так всклубочивать им гривы, Чтоб все гребни поломались, А хозяйка поняла бы, Что за печкой Надо молока оставить И кусок свежайшей Булки. Паук Этот год принесёт Много свадеб И много смертей. Такая примета. Ему – на погост, Ей – нянчить детей. Сетник много плетёт, Будет жаркое лето. Будет жаркое лето И ввысь небеса. Но мне и тебе Нет в нём места, Нет счастья, рутины. В бытовой ворожбе Мы – просто роса В сетях паутины. «У двурушничка чёрные свечи…» У двурушничка чёрные свечи, Короткая ночь для работы, Под накидкой озябшие плечи, В кармане – людские заботы. Тем бы найти телёнка, Той – мужика приворожь. Оговори соседскую рожь, Чтоб к весне не поникла. А хочется страсти и зла, Но не тьму, не суровую силу… Под требу, крестьянскую жилу Отточена грусть ремесла. Проговорить бы нужное слово, Пока не стало светлей. Хохочет Свора местных погостных чертей. Лижет рассвет частокол забора, В крови захлебнувшись своей. Ясень Среди деревьев стою неподвижно, с пальцев роняю листву потемневшую. Буду ли ровней ясеню? Небо держать на плечах, солнце и луну молить о новых днях? Буду ли дровнями, баней растопленной, домом на срубе, пищей огню? Последним услышу звук топора. Зеркало Родиться вспять не дано, не дано, У старого зеркала мутное дно, И в тине забытого давнего зла Себя не узнать. Там женщина. Грустная. Я ли – она? Там страх и усталость, Ночной непокой, Там дочь, там мать, там жена. Там всё, что я сделала С собой. Оно всё висит на стене. На стене — Обои в горошек, что нравятся мне. Жёлтого света вечерний уют Останется здесь. В новое утро меня отпоют. Останется зеркало, только оно Помнит, как было, Как всё ушло. |
