Отец Родион Сергеевич, покупая селёдку, обязательно брал четвертинку, а ещё, намазав сливочного масла на чёрную корочку ржаного бородинского хлеба, клал жирный пласт селёдки, сверху добавляя бордовую косичку икры, и, сидя на кухне, пропускал рюмочку-другую, закусывал и аппетитно крякал.

Селёдку он разделывал мастерски: аккуратно поддевал кожу маленьким перочинным ножом, снимал её чулком, а после разрывал рыбу на две половины с хвоста, и хребет с костями отрывался от филе.

Кроме того, в магазине продавали огромных размеров камбалу. Один раз отец принёс домой, наверное, метровый экземпляр. Пожарил камбалу на большой чугунной, ещё бабушкиной, сковороде. Жарил со знанием дела: на раскалённом масле, чтобы образовалась золотистая корочка, а внутри рыба осталась сочной. Так и получилось, домочадцы за круглым кухонным столом уплетали куски и нахваливали, а отец, посмотрев на рыбный пир, неожиданно сказал: «Хороша, как будто деревенская курятина, ну прямо не камбала, а действительно гидрокурица!»

Позже, когда он вырос, узнал, прочитав как-то в газете эпохи перестройки, что в хрущёвские времена магазины были завалены хорошей камбалой, а употребление рыбы стал настойчиво пропагандировать советский общепит, придумав в рабочих столовых рыбные дни по четвергам. В народе так и прозвали хрущёвскую камбалу «гидрокурицей». Рыба тогда была невероятно дешёвой и качественной, как и другие морепродукты. Кальмары и креветки практически никто не покупал. Позже, в семидесятые годы, в магазине появились консервированные кальмары, банка стоила всего восемь копеек. Соседки-пенсионерки купили как-то их на пробу, но, открыв банку, брезгливо выбросили в мусорное ведро и со знанием дела рассказывали: «Фу, открыли банку, а там белые червяки!».

Виктор понимал, что за червяков старушки приняли щупальца кальмаров! Они, посмеиваясь над пенсионерками, постепенно скупили в магазине практически всю партию консервов.

Как только Виктору стукнуло восемнадцать, отец начал изредка брать его в самую большую пивную в городе. Сооружённая из рыжих огромных металлических конструкций, она одиноко стояла посреди большого пустыря. В центре пивной красовался небольшой открытый дворик с фонтаном из мелкой голубой плитки. Там собирались все тогдашние слои общества, и в народе пивную ласково называли «пивбар на поле дураков».

В пивную уходили на несколько часов, и отец брал с собой бельевой эмалированный таз. Тарелка креветок в пивбаре стоила всего десять копеек, отец набирал их целый таз, а кружек пива он выпивал не менее двадцати. Пивные кружки мыли прямо в фонтане, сушили на деревянном штакетнике, и блестели они на заборе как богатырские шлемы.

Из хрущёвки семья переехала, когда Виктор ещё дослуживал срочную службу. Вернулся из армии уже в новую квартиру, но не в центре города, а в спальном районе. Тогда он узнал, что рыбный магазинчик закрыли, а на его месте появилось почтовое отделение. Но рыба от Виктора по иронии судьбы никуда не ушла. Он, пусть и случайно, временно устроился в коптильный рыбный цех, а после, поняв преимущества неожиданной работы, задержался там на много лет. А почему бы и нет? Если с каждой смены Виктор приходил домой с большой сумкой копчёной рыбы, чаще всего это были лещи и скумбрия. Теперь уже за ним по улице бежали мяукающие коты, а для домашнего кота Тимофея вообще наступил кошачий коммунизм.

Удивительно, но Кузьмин-старший не особенно старел, одно время отец и сын выглядели чуть ли не как ровесники. Мать Виктора, Людмила Ивановна, тихая и всё время чем-то недовольная женщина, с укоризной приговаривала мужу: «Тебя, старый дурак, ничего не берёт, как огурец! А у Вити уже виски седые…»

Женился Виктор поздно, жена Света оказалась продавщицей в рыбном отделе супермаркета. Рыбы в доме становилось всё больше. Но жена приносила только минтай, мойву и путассу. Эту рыбу отдавали знакомым и соседям. Ребёнка Светлана родить так и не смогла, всё кончалось внематочными беременностями или выкидышами.

Людмила Ивановна тихо, но внятно шипела ей в спину: «Нашёл Витя корову яловую, удружил сынок, а я ведь его от женитьбы отговаривала».

Светлана делала вид, что не слышит, хотя в эти моменты у неё покалывало сердце.

Света хотела взять ребёнка из детдома, но свекровь агрессивно воспротивилась и выдавливала из себя тонкими губами: «Плохая наследственность» или «Будете жить в своей квартире, тогда и берите хоть негритёнка».

Однако купить свою квартиру Виктор и Света, конечно, не могли и по-прежнему жили с родителями. Родион Сергеевич дипломатично держал сторону невестки, понимая, что сын никого лучше уже не найдёт. По неродившимся внукам вроде бы совершенно неэмоциональный мужик, просыпаясь среди ночи, часто плакал в подушку, понимая, что род Кузьминых прерывается.

Умер Родион Сергеевич внезапно, как будто чья-то невидимая рука щёлкнула выключателем. Для Виктора это было горькой неожиданностью. Он думал, что отец проживёт ещё много лет. Родион Сергеевич ничем никогда не болел, даже простудой и гриппом. Отец, заядлый рыбак и грибник, мог по лесу запросто пройти с десяток километров и никогда не уставал. Его смерть произошла за день до именин сына. Виктор в тот день вспомнил детство, увидев на прилавке только что открывшегося рыбного супермаркета «Русский невод» большую свежую камбалу. Покупая её, он невольно произнёс: «Вспомню настоящий вкус из детства!»

Когда рыбу принёс домой, отец тоже обрадовался: «Давно такую большую не видел, сейчас пожарим!»

Они сели ужинать без жён, отец достал из холодильника запотевшую четвертинку и банку острой морковки по-корейски. Камбала была действительно отменная. Время приближалось к восьми вечера, отец обычно смотрел передачу «Большая стирка». Минуты за три до начала эфира с Андреем Малаховым отец встал из-за стола со словами: «Ну, я пошёл на дураков Малахова посмотреть…»

Виктор улыбнулся и одобрительно кивнул. Но после этих слов отец успел только сделать два шага и внезапно посинел губами, захрипел и стал медленно оседать у холодильника.

Виктор вскочил, подхватил отца на руки и опустился на пол вместе с ним, громко причитая: «Папа, папа, что с тобой, папа, ты меня слышишь? Только не умирай!»

Жена Виктора Светлана, отреагировав на крик мужа, прибежала к ним с побелевшим лицом и вызвала по мобильному неотложку. Удивительно, но скорая приехала всего минут через семь. Машина случайно проезжала мимо их района и приняла срочный вызов диспетчера.

Всё это время Виктор прощупывал пульс на шее отца и отчётливо его слышал. Когда врач и фельдшер скорой помощи тяжёлой походкой вошли в дверь, он обрадовался и был уверен, что отца сейчас спасут. Но врач, бегло посмотрев на пациента, равнодушно обронил: «Он уже умер».

Виктор удивился и растерялся: «Доктор, что вы говорите? Это неправда, проверьте у него пульс!»

Доктор только пожал плечами, не отрываясь от заполнения необходимых бумаг: «Он умер сразу, как упал, это вы свой пульс слышите, а не его».

После доктора приехала полиция, осмотрела лежавшего на полу отца, полицейский на кухне написал протокол о естественной смерти. Вопросов он задал мало. Ещё часа через два приехала труповозка, но водитель был один и попросил помочь перенести тело в машину. Они жили на втором этаже, отца вынесли на простыне и погрузили на носилки уже в машине. Водитель громко захлопнул двери «газели», и она растворилась в сумерках. Виктор вернулся домой, сел за кухонный стол и закурил. Взгляд упал на сковороду с оставшимся куском камбалы. Его внезапно вырвало. Больше он гидрокурицу никогда в жизни не ел.

Работала Нинка Полосина вахтёром на мясокомбинате. Работа знатная была. Оклад в советское время – 70 рублей в месяц, но на самом деле могла она зарплату вообще не получать, в свою вахтёрскую смену на проходных мясокомбината по 100–120 рублей в сутки имела. И рассказывала она об этом так:

– Идут утром работницы-курвы через проходную, задницы нет, живота нет, причёски нет. А после смены возвращаются: под платками шиньоны из сосисок, животы колбасой обвязаны, на задницах мясо прикручено. Остановлю, они мне втихаря деньги в карман суют. Так за смену больше месячной зарплаты домой приносила!