Эпизод с крадеными стеклянными банками — это, конечно, уродливая гримаса глупых и ретивых правоохранителей. После выхода в «Российской газете» корреспонденции под заголовком «Как бабушка банки брала» незамедлительно вмешался областной прокурор и бедную женщину освободили из зоны, назидательно напомнив при этом, что воровать хоть и пустые банки — нехорошее дело.

Милиция (она тогда была ещё милицией) толком не могла понять, как себя реализовать в новых условиях, в чем проявить свои полномочия. Куда не ступи, слышишь предостережение: этого не трогай, того не беспокой. Появились неприкасаемые, но не такие как раньше, с партбилетами в кармане, а люди с «авторитетным» уголовным прошлым, органично вписавшиеся в новую реальность и ставшие хозяевами этой новой реальности.

Своего рода неприкасаемыми стали глашатаи демократии, исповедники новой морали. Стоило взять под белые ручки за хищения бюджетных денег одного ульяновского чиновника, как тут же в местных СМИ поднялся крик — преследуют за политические убеждения, возвращается 37-й год! После этого какой-то остряк запустил в оборот игривую формулу: не пойман — не демократ!

Костью в горле стали адвокаты. Теперь без их присутствия не задержишь, не обыщешь, не предъявишь… Психологически привыкнуть «службе дни и ночи» к таким требованиям было не так просто. От этого происходили всякие невероятные истории. Известный в Поволжье адвокат Вячеслав Чагинский, с которым мы постоянно общались, однажды поведал мне о таком диком случае.

К задержанному за какое-то правонарушение человеку пришел адвокат. Молодой оперуполномоченный, выпускник Елабужской школы милиции, взял и взашей вытолкал этого адвоката из кабинета. Да ещё и наподдавал ему пинков…

— Думаю, выигрышная тема для публикации, — сказал Вячеслав Викторович Чагинский. — Возьмете этот факт?

Оказалось, что молодой сотрудник милиции, совершивший, можно сказать, нападение на адвоката, сын наших хорошо знакомых добропорядочных людей. Да и парня этого я знал с подросткового возраста. Пришлось отказаться от предложения. Не уверен, что я смог бы быть предельно объективным и критичным в описании такой коллизии.

Девяностые, да и последующие годы стали для милиции (так же и для прокурорских и судебных работников) таким горнилом, в котором не столько закалялись, сколько напрочь сжигались лучшие профессиональные качества. Слово «оборотни», до этого почти не применявшееся к людям в погонах, стало теперь их клеймом. Разумеется, самые лучшие сердца выдержали такие испытания, не дали жизненным мучительным обстоятельствам подмять себя. Но много было и таких, которые симулируя верность долгу и своей профессии, сами творили всяческие бесчинства.

Притворство, имитация бурной деятельности не обошло стороной наших правоохранителей. От них общество ждет конкретной борьбы с преступностью, ждет посадок. Где они? Но кого сажать, если до реальных бандитских акул руки не дотягиваются? И тогда оживился старый плутовской приём — провокация какого-нибудь мелкого преступления с последующим мгновенным разоблачением.

…На одной из строительных площадок Ульяновска к рабочим подошёл посторонний человек и сочувственно поинтересовался: как жизнь, мужики? Ну что они, мужики, могли ответить на это? Что зарплату не выдают третий месяц — это не новость. Что в доме холодно и голодно — этим тоже теперь никого не удивишь, привыкли. И отвечают мужики старым анекдотом: жизнь наша, браток, как картошка, если зимой не съедят, то весной посадят

— Ну и мрачный у вас юморок, — укорил незнакомец. — Жить надо веселее, проще. У меня к вам коммерческое предложение. Вы мне — рубероид, я вам — деньги. Желательно не меньше пяти рулонов.

Знать бы, бедолагам, что на состав преступления по стоимости похищенного тянет как раз пять рулонов. Мужики, возбудившись от нечаянного коммерческого предложения, тут же пошли в подсобку, извлекли злосчастные рулоны. И тут, как рояль в кустах, обнаружилась милиция. Впрочем, она присутствовала и до этого. Незнакомцем был не кто иной, как оперуполномоченный Сергей Т. Тут же, не мешкая, завели уголовное дело и — в суд!

Когда эта история дошла до меня, я внутренне напрягся: как расценивать всё это? Может быть, это единичный случай, который уже получил соответствующую оценку руководства УВД? Стал собирать дополнительные факты. Выяснилось, что провокация — это фирменный стиль оперативно-розыскной работы. Театрально создать криминальную ситуацию, а потом с помпой расследовать её стало чуть ли не похвальным искусством правоохранителей.

Сколько же людей они отправили таким образом на тюремные нары? Не убийц и насильников, не гнусных расхитителей бюджетных денег, не пожирателей госсобственности, а сиволапых мужиков, которые польстились на «коммерческое предложение» милицейского провокатора исключительно ради того, чтобы накормить семью.

И это всё легко прокатывало, как говорится, в судах. Но однажды случилась осечка. На суде рабочие, спровоцированные на кражу пяти кубов гравия, в покупателе опознали работника милиции. Дело вернули на доследование, а потом прекратили. А ведь по-хорошему должна была пройти тотальная прокурорская проверка всех подобных дел с выяснением, кто и когда ввел в оборот деятельности милиции такие противоправные методы.

Статья вышла в «Российской газете», и началась нудная утомительная милицейская возня вокруг этой публикации. Начальник пресс-службы УВД, подталкиваемый своим руководством, до смерти надоел мне своими вопросами, где и у кого я взял факты и почему провоцирование преступления нельзя считать законным профилактическим методом. И такой бред нёс человек с погонами подполковника.

Моя жена Елена, работавшая в эти годы старшим инспектором управления кадров УВД, обычно никак не комментировала мои публикации. Но на этот раз она грустно сказала: допишешься, сожрут они меня! Слава Богу, начальник УВД оказался не мстительным, а, я бы сказал, достойным человеком, хотя кое-кто из его подчиненных пытались за его спиной отыграться на ней, таким образом отомстив мне за публикации. Но получив отпор, трусливо отступали.

Свести счеты с беспокойным журналистом через его семейство считалось обычным делом. Главное в таком ситуативном противостоянии держать ухо востро и стараться смотреть на себя как бы со стороны, чтобы не давать повода вцепиться в тебя зубами. Одно время у меня были довольно миролюбивые отношения с областным прокурором. Но только до той поры, пока он сам не попал под критику.

В конце девяностых годов корпункт «РГ» в Ульяновске перешёл на электронную связь. Мой служебный компьютер, как и компьютеры некоторых других организаций, вскоре был взломан ульяновскими хакерами, и они вволю паслись в интернете, пользуясь чужими паролями.

Грешниками оказались пацаны-подростки и студенты-первокурсники. Были среди них дети и внуки влиятельных людей. Я ждал, что начинающие хакеры добровольно оплатят свои затяжные прогулки в интернете, и на этом делу конец! Но никто не собирался возмещать редакционные убытки.

В УВД, в отделе борьбы с преступлениями в сфере компьютерных технологий, мне сочувственно пояснили, что областная прокуратура закрыла это дело, не найдя в нем состава преступления. Пришлось связываться с прокурором области Юрием Михайловичем З. Не получился разговор. Как я почувствовал, его изумила, оскорбила наглость собкора, посмевшего усомниться в правомерности действий прокуратуры в данном конкретном случае.

Ну что ж, у меня тоже есть профессиональная гордость. К тому же, на свою беду, бываю упертым. Статья в «Российской газете» под заголовком «Как хакеры закрыли уголовное дело в прокуратуре» свое дело сделала. Во-первых, газета впервые в СМИ показала, что нельзя недооценивать новый вид преступлений, связанных с использованием компьютерных технологий. Что назрела необходимость законодательного обеспечения борьбы с преступлениями подобного рода. Во-вторых, статья показала, что никакой прокурор, даже самый-самый, не может и не должен закрывать уголовные дела исключительно по своему настроению.