— И мы спустим с рук это покушение? — лейтенант скрипнул зубами. — Логика есть, Олег, в твоих словах, но вот здесь живое сердце! — он приложил руку к груди.

— Чтобы оно и дальше оставалось живым, думать надо головой, не эмоциями. Месть — это блюдо, которое подают холодным. Если не сочтешь, что лезу в твои дела — я бы усилил сегодня охранение перед мостом через Оку, да и другие тоже.

— Зачем?

Мне захотелось закатить ему оплеуху, он с горя совсем умом тронулся?

— Потому что не исключено, что не дождавшись нашей атаки, Шершнев решит, будто часть солдат дезертировала после убийства Сердюкова. И, возможно, захочет по горячим следам ворваться в город, пока все заняты горем и дезорганизованы.

Лейтенант взглянул на меня странно:

— Кто ты такой, Олег? Вроде мы ровесники с тобой. А рассуждаешь прямо как Юрий Владимирович.

— Воевал я, Артем, целый год почти пробыл на фронте. Всякое видел, да и с офицерами приходилось пересекаться. Где сейчас полковник? И где убийца, он жив?

— Полковник в больнице, у них здесь она одна, а тварь та гниет уже в канаве. — зло процедил лейтенант. Он послушался моих советов, удваивая охранение по периметру, особенно в районе моста через Оку.

— Как проехать к больнице?

Лейтенант дал мне провожатого, и судя по его взгляду, он сам бы поехал, но служба обязывала быть на месте.

— Ты надолго в больницу, Олег? — за этими словами читалась невысказанная просьба поскорее вернуться, на него впервые свалилась такая ответственность, и он хотел ее разделить.

— Недолго, только узнаю, как командир, и сразу вернусь.

Какое-то время мы двигались в сторону Оки, я уже начал сомневаться в провожатом, когда он попросил свернуть направо. Больница оказалась у рукава Оки, выходя забором вплотную к воде. Мост в сторону Старой Рязани находился всего в километре, очень неудачное расположение лечебного учреждения. Двое солдат караулили у входа в стационар, пришлось показать бланк за подписью Сердюкова. Еще двое находились перед входом в операционный блок — история с бланком повторилась. Эти вообще взяли нас на прицел издалека, потребовав положить оружие на пол.

— Операция не закончилась?

— Закончилась, ждут, пока придет в себя после наркоза.

В коридоре было несколько светильников, дававших неплохое освещение. А вот операционная была освещена лучше — наверное, натаскали фонарей со всего города.

Каталку с Сердюковым выкатили спустя минут десять.

— Как он? — спросил я у врача, шедшего рядом, опережая солдат, открывших рот.

— Не дождетесь!.. — прозвучал слабый голос Сердюкова. Чуть не оттолкнув возмущенного врача, рванул к каталке:

— Юрий Владимирович, очень рад, что все в порядке!

— Повезло, что калибр маленький, обе пули прошли навылет, не задев ни одного крупного сосуда, — врач, потянул меня за плечи, — ему надо отдохнуть, товарищ военный, не мешайте нам делать вою работу.

Сердюков меня узнал, даже умудрился схватить за руку:

— Никаких атак пока, Олег, это ловушка. И пусть Синицин усилит охранение моста. Это приказ.

— Уже сделано, не волнуйтесь, Юрий Владимирович! — постарался успокоить полковника.

— Не ошибся я в тебе. — прошептал полковник, устало закрывая глаза.

— Все, товарищ, уходите! — худосочный врач в очках показал недюжинную силу, выталкивая нас в коридор.

— Когда он поправится?

В ответ на мой вопрос доктор задумался:

— Если не будет осложнения и вы не будете нам мешать, дня через три-четыре сможет ходить.

— Пусть муха не пролетит без вашего ведома, в туалет ходить только при наличии врача в палате и только по одному. Я попрошу лейтенанта прислать вам пару человек на подмогу.

Солдаты даже отдали мне честь. На них произвел впечатление мой короткий разговор с полковником.

Вместе с солдатом, данным Артемом в провожатые, двинулись обратно на пост. Не успели отъехать от больницы метров на триста, как началась интенсивная стрельба из автоматов. Секунду спустя пророкотал крупнокалиберный пулемет.

— Это у моста! — сообразил солдат. Денис гнал максимально быстро, но все равно мы опоздали. Нападавшие, наткнувшись на мощный огонь, ретировались, оставив три трупа на мосту.

— Кто старший? — на мой вопрос отозвался сержант, виденный мной на посту не раз. Он также меня узнал, обрадовавшись подкреплению.

С нашей стороны потерь не было, шершневские почти открыто пошли на Спасск, уверенные в отсутствии серьезной преграды. Такой сильный отпор обескуражит бандитов, они его свяжут с тем, что Сердюков не пострадал, хотя наверняка у них есть шпионы в городе. Противоборствующие стороны не мешали передвигаться из Рязани в Спасск и обратно, но со слов сержанта, такие случаи были единичны. Народ давно сделал свой выбор — адекватные и законопослушные выбрали сторону Сердюкова и относительную безопасность. Отребье обоих полов примкнуло к Шершневу, где царили разврат и вседозволенность.

— Баб у них куча, и все красивые!.. — словоохотливый сержант даже сглотнул при упоминании о женском поле.

— Поеду в центр, надо Синицина поставить в известность, останься пока здесь. — оставил провожатого.

— Я ему все доложил по рации! — прокричал вслед сержант, прося напомнить о подкреплении. Один солдат был не тем, на что он рассчитывал.

— Что, теперь так и будем стрелять друг в друга, словно врагов нам мало? — Денис саданул по панели, заводя по машине. Пластик глухо пискнул, словно не соглашался с его словами.

— Это не люди, Ден, им что война, что мать родная. Развели притон, баб трахают, колются, пьют. Еще и город хотят прибрать к рукам. А ты представь, что такое произойдет повсеместно. Думаешь, много в стране Сердюковых осталось? Наверняка у него есть семья, он же сам псковский. Но он остался в том месте, где его застигла война, и принял командование, обеспечивая защиту и стараясь помочь. Только люди с большой буквы способны на такое, и боюсь, что большинство из них мертвы.

Лейтенант встретил меня, едва не задушив в объятиях:

— Олег, ты был прав. Не послушай я тебя, прямиком в ловушку угодил бы. Мы поймали одного лазутчика, околачивался, выспрашивал про состояние Юрия Владимировича. Ребята с ним поработали — выложил все как на духу, и у них есть гранатометы.

— Он живой? — покосился на Синицина, солдаты его были скоры на расправу. Тот замялся, переминаясь с ноги на ногу.

— Убили?

— Живой, — отозвался лейтенант, — только вид у него не самый лучший.

Слова «не самый лучший вид» не отображали и десятой доли состояния задержанного. Вместо лица было кровавое месиво, порванные губы, закрывшиеся от кровоподтеков глаза, смятый нос.

— Артем, ну что это такое? Как его допросить, он же отвечать не сможет! — подтверждая мои слова, кровавый комок зашевелился, попытался откашляться и сплюнул на пол зуб. Из уголка рта шла струйка крови. Воздух со свистом вырывался из его легких, а вдох пострадавший делал с усилием — даже вены на шее набухали.

— Он не жилец. — Мне было неприятно смотреть на лица солдат, отводивших взгляды. Все понимаю, их злость, ярость, обиду за командира. Но так отделать живого человека у меня не поднялась бы рука. Мужчина пошевелился, он с усилием наполовину открыл правый, менее затекший, глаз, сквозь веки блеснул зрачок, губы пытались произнести что-то.

— У…

— Что? — переспросил, наклоняясь ближе.

— У…бей! — неожиданно четко произнес лазутчик и закашлялся кровью. Во время СВО до нас доходила информация, что противник недавно добивал своих тяжелораненных. Вначале это казалось дикостью, но в одном бою двое наших умирали от тяжелых ран. Нас заблокировали в двухэтажном здании, подступы простреливались ПЗРК и джавелинами. Один из раненых был дагестанцем, приходя в себя, он просил пристрелить его, вывороченные осколками кишки не оставляли ему шанса спастись. В тот момент мы и сами попрощались с жизнью. Дагестанец умирал несколько часов, ни у кого из наших не поднялась рука пристрелить товарища. Он умер за час до того, как к нам прорвался сводный отряд морской пехоты, оттеснив противника. После того случая много раз думал про раненого дагестанца, корил себя за нерешительность. Он был обречен, я мог прекратить его страдания, но проявил малодушие. Так родилось понятие «выстрел милосердия», со временем прижившееся и среди наших воинов.