После маневра у Меркурия и торможения наступили долгие шесть дней ожидания контакта с врагом. Боевой строй соблюдался неукоснительно. С каждым прожитым днем, с каждым часом боевого дежурства напряжение среди офицеров нарастало. Враг же никак себя не проявлял, хотя теоретически и был уже в зоне прямой видимости. Но на экранах радаров было по-прежнему пусто, корабли буквально шли вслепую, ориентируясь лишь на аномально высокую гравитационную активность.

Шар молчал во всех диапазонах и на приближение земных звездолетов, похоже, никак не реагировал.

— Может, там уже и в живых-то никого нет, — предположил кто-то из младших офицеров, но на сей счет у адмирала Касаткина имелось свое мнение. Он был уверен, что на шаре есть кого опасаться. Не мог противник прятаться за Солнцем, не просчитав все риски. Касаткин боялся, и небезосновательно, психического воздействия на свой экипаж. Но время шло, расстояние до поля гравитационного воздействия шара стремительно сокращалось, а экипаж чувствовал себя прекрасно. Напротив, многие даже приободрились, уверовав в то, что вся мощь инопланетного воздействия на умы землян крылась в уничтоженных ранее передатчиках. Среди офицеров доминировала мысль о том, что, будь шар ваэрров хоть на что-то способен в военном плане, бой уже состоялся бы.

Наконец настало время преодоления группой земных кораблей рубежа гравитационного воздействия ваэрров.

— Пять тысяч метров. Четыре тысячи. Три тысячи… — на ЦП «Вольного» царило гнетущее молчание, тишину нарушал лишь взволнованный голос первого пилота, ведущего отсчет.

— Держи заданный курс, Миша. За скоростью следить всем кораблям. Держать строй, ребята.

Васильеву не было никакой необходимости отдавать столь примитивные команды, он просто хотел хоть немного разбавить напряжение, царящее в радиоэфире. Тут же посыпались исполнительные отклики с других кораблей:

— Есть держать курс!

— Так точно!

— Держим строй!

— Перехвачено сообщение с Земли! — доложили связисты.

— Докладывай! — первым сориентировался Касаткин. Он уже догадывался, что сейчас услышит.

— Все наши орбитальные бомбардировщики перешли на сторону временного правительства, адмирал. На наши запросы они более не отвечают.

— Ну что же, — ответил за Касаткина Васильев, — свою миссию они все же выполнили. Я не виню командиров бомберов, их явно вынудили капитулировать. С нашим отбытием их попросту некому стало прикрывать.

— Соглашусь, — Касаткин покровительственно кивнул командиру БМЗК.

Кстати, слово свое адмирал сдержал: в бой флагманский крейсер вел его действующий командир каперанг Васильев. И действиями его Касаткин, судя по всему, был доволен. Голос у Васильева был крепким, властным, спокойным. Его баритон успокаивал, внушал подчиненным доверие и уверенность. Васильев напоминал Касаткину его самого в молодости, а потому любое его слово воспринималось адмиралом, как должное и верное. Кроме того, Касаткин прекрасно понимал, что в случае острой необходимости он легко возьмет на себя командование и флагманом, и всей эскадрой. Его авторитета будет более чем достаточно, для того чтобы Васильев в нужный момент сложил полномочия и ушел в тень. Понимал это и сам Васильев. Правда, в его интерпретации сложившееся во флоте единоначалие можно было трактовать следующим образом: Касаткин до поры до времени позволил ему командовать «Вольным» (как, собственно, и обещал), но позволил он это не потому, что держит слово, а потому что так выгодно. Победу он в любом случае припишет себе, а вот случись грандиозное поражение — можно будет все списать на неопытность того, кто руководил в бою флагманом, то есть на каперанга Васильева.

По правде сказать, мысли Васильева несильно далеко ушли от истины — Касаткин действительно думал подобным образом. Да и, наверное, не он один — смышленых и искушенных в политике офицеров в группе хватало. Вопрос был в другом — на самом деле все эти подковерные игры имели бы хоть какой-то смысл, только если после столкновения двух цивилизаций хоть кто-то из людей выжил бы. В глубине же души выжить никто из офицеров не рассчитывал. Ну, при условии поражения, разумеется. А так шансы на победу рисовал себе каждый из военачальников. Кто для чистого успокоения, а кто и взаправду надеялся одолеть противника, прибывшего на бой из другой звездной системы.

— Две тысячи метров до границы барьера, — уже веселее продолжил условный отсчет первый пилот.

— Что мы почувствуем, когда пересечем барьер? — шепотом поинтересовался штурман «Вольного» у второго пилота. Их терминалы находились на одной линии, офицеры явно были друзьями и не ограничивались общением лишь по рабочим вопросам. Касаткин знал каждого своего офицера в лицо и имел представление об их вневахтенной жизни. Эти вот двое даже каюты имели по соседству.

— А (непечатно) его знает… — одними губами ответил второй пилот и отмахнулся от друга рукой. И правильно сделал, кстати. Его задачей было следить в оба за действиями первого пилота, контролировать основные параметры корабля и сопоставлять их с данными искина. В русском космическом флоте все дублировалось человеком, ничего не отдавалось на откуп машинам полностью, хоть соблазн и был крайне велик.

— Ничего мы не почувствуем, — ответил штурману Касаткин. — Во всяком случае, экипаж фрегата «Ориджин» при столкновении с этим шариком ничего не заметил.

— Но, адмирал, такое гравитационное воздействие…

— Тысяча метров до барьера…

— Вот сейчас и поглядим, — улыбнулся Касаткин и уставился на мониторы.

— Всему экипажу приготовиться! — скомандовал Васильев и инстинктивно потянулся за ручкой на своем кресле. То же самое проделали и остальные офицеры.

— Пятьсот метров.

— Ну, давай, тварь, — чуть слышно прорычал Касаткин, буравя воспаленными от недосыпа глазами монитор телеметрии, — удиви меня…

— Двести пятьдесят метров. Проходим барьер. Прошли барьер, командир!

— Что на приборах? — тут же поинтересовался Васильев.

— Медленный рост гравитационного воздействия, — отозвалась телеметрия. — Все в пределах расчетных показателей.

— Даю азимут на источник гравитации, — отчеканил штурман. — Курс проложен. До цели пятьсот тысяч километров.

— Скорость? — уточнил у пилотов Васильев.

— Расчетная, командир. Есть отклонение от курса на… три тысячных градуса.

— Подтверждаю отклонение от курса! — кивнул штурман, перепроверив данные. — Три тысячных градуса. Нас немного сносит в сторону источника гравитации.

— Мы это предвидели, ребята, — спокойно отозвался Васильев. — Компенсируем и держимся заданного курса.

— Есть! — отозвался первый пилот и принял поправки к исполнению.

— Товарищ командир! — оторвав руку от наушника, доложил Соболев, назначенный Касаткиным адъютантом Васильева. — Есть срочное донесение из медпункта.

— Потом! — резко оборвал его каперанг.

— Простите, товарищ капитан первого ранга, но я обращался не к вам…

Только сейчас Васильев понял, что Соболев обращается к Касаткину.

«А действительно, — подумал каперанг, — с чего это я взял, что этот фрукт приставлен ко мне в качестве адъютанта? Вот они — глаза и уши Касаткина. То-то он постоянно за мной таскается повсюду…»

— Ну, что там у тебя? — нехотя отозвался Касаткин, прочитав на лице Васильева его мысли.

Ответить Соболев не успел, его перебил второй пилот.

— Внимание экипажу!

— Что такое? — синхронно спросили адмирал и каперанг.

— Взгляните на показатели! — взволнованно кивнул на свой монитор второй пилот.

Все трое прильнули к экрану. Приборы показывали резкое падение температуры, чего в двух миллионах километрах от Солнца быть попросту не могло.

— Ошибки быть не может? — с сомнением поинтересовался Васильев. Касаткин же даже протер глаза кулаками, не веря тому, что видит.

— Я уже проверил по всем другим кораблям. У них аналогичные показатели.

— Капитан! — это уже докладывал первый пилот. — Вижу объект! Вывожу голограмму на стол.