Саня говорит, чтобы он оставил их в покое. Пусть ерзают, это же дети. Водитель подозрительно глядит на Саню, ее джинсы, футболка его смущают, учителя не должны так непочтительно одеваться, возможно, думает он.
Саня смотрит в окно, мальчики играют в телефоны, водитель жмет педали и сердится на Саню, на детей.
У музея ждут девочки. Вторая учительница идет договариваться с экскурсоводом.
На крыльцо выходит женщина с вдохновенным лицом в вязаной кофте и собирает со всех по пятьдесят рублей. Все заходят.
Это маленькая комната в деревянном доме. В центре стоит реконструкция этих самых рубежей, за которые надо было умирать. Дети разбегаются кто куда. Кто-то трогает руками то, что «руками трогать нельзя». Кто-то фотографирует то, что «фотографировать запрещается». Кто-то примеряет пилотку. Кто-то садится на музейный стул.
Кто-то включает установку, и весь поселок слышит звуки сирены. Становится интересно. Дети окружают устройство, издающее невыносимые звуки. Экскурсоводка выбегает из подсобки, машет руками. Ее голос срывается в фальцет. Сирену выключают. Вторая учительница уводит кого-то отчитывать. Саня делает вид, что читает стены, что взрослая здесь не она.
Она фотографирует установку и пишет Горошку: мне понравилось, что дети устроили бардак и патетический рассказ про гибель за родину не удался в полной мере.
На стенах висят разъясняющие надписи. Слова, от которых должно было стать гордо, но стало стыдно.
Готовить Москву к обороне и не жалеть на это ни сил, ни средств. ЦК будет добиваться претворения в жизнь решения Государственного комитета обороны.
Курсанты ведут бои на реке Шаня на подступах к городу Медынь. Авиация противника ведет усиленные налеты. Курсанты, неся большие потери, отходят на главный рубеж — Ильинский. Дальше отходить нельзя.
В результате пятидневных ожесточенных боев не многие остались в живых. Но своим героическим самопожертвованием они сорвали фашистский план.
Под надписями висят фотографии старых членов ЦК и юных подольских курсантов.
Экскурсоводка выкрикивает фразы вверх: мы находимся в историческом месте шестьдесят один год назад здесь на этой самой земле юные мальчики умирали спасая жирные животы старых членов ЦК и никто не пришел к ним на помощь.
Ее слова звучат по-другому, Саня не понимает их по отдельности, но улавливает общий смысл. Слова ничего не значат, ни в ком не задерживаются. Она ведет разговор с пустотой, с фотографиями мертвых героев, мертвыми буквами произносит мертвые лозунги.
В конце она просит всех подойти к витрине и ознакомиться с «сувенирным продуктом». Вы можете купить здесь памятные подарки, разрешает она.
Дети достают деньги и покупают пулю за восемьдесят рублей и значок за сорок.
Потом все идут смотреть дзот. Забираются в землянку, где был замаскирован пулемет, и по очереди выглядывают в маленькие окошки на улицу.
У Вечного огня нужно сделать групповой снимок для отчета и загрузить в чат «Педколлектив».
Саня делает живые, не постановочные фотографии: дети вполоборота, со спины и в движении. Это неправильно, говорит вторая учительница и велит всем построиться в два ряда, на счет три крикнуть «ура».
Экскурсоводка говорит, чтобы ребята помнили подвиг и славу защитников отечества.
Я надеюсь, учителя вам объяснили, почему родина пишется с большой буквы. Скажите им, говорит она Сане.
Саня говорит: пойдемте отсюда.
Желтый автобус загружает девочек и ползет к школе. Девочки посылают воздушные поцелуи в окна.
Саня с мальчиками остается. Они стоят посреди поляны, залитой солнцем, в центре летнего зноя, в круге невыносимого света. И даже танк не отбрасывает никакой тени. Они все здесь равны: сныть, крапива, ромашки, пчелы, пули, автоматы, танки, мухи, могилы.
Они смотрят на здание, на большие часы. Они сильно опаздывают.
В классе Саня пишет заявление на отпуск. Фотографирует его и постит в соцсети. Подписывает: вот и все, это конец. Добавляет снимок пустого класса, зеленую «расстрельную» доску, длинный пустой коридор.
По коридору шагает человек. Он идет прямо, поворачивает направо, потом налево, упирается в лестницу, спустившись по которой можно перейти в старое здание школы. В старом здании на третьем этаже Саня и мальчики ждут, когда их отпустят.
Человек не знает всех поворотов, но идет громко, уверенно. За ним правда, говорят его армейские ботинки. С ним сила, скрипят они по линолеуму. Он вышел из воинской части, перешел трассу, прошел мимо пятиэтажек с почерневшими окнами, мимо детсада, ДК, Покровского храма, пронес свою доблесть по аллее Новорожденных и пришел в школу.
Они слышат, как он приближается. Саня застыла, смотрит в окно. За окном начинается гроза. Поднялся ветер, верхушки деревьев трепещут.
Беляков открывает окно, встает на подоконник. Раиль стучит кулаками в грудь, как орангутанг.
Гроза врывается внутрь. Мальчики кричат, прыгают, стучат по партам и друг по другу.
Беляков бьет Аркадия по спине и выкрикивает: чмошник, че ты прячешься, думаешь, надел кофту, так ничего не видно, давай готовься, слышишь, отец идет за тобой, в армии тя научат быть мужиком.
Аркадий стоит. Дождь льет стеной. Человек приближается. Ботинки скрипят все яростнее, все быстрее.
Наконец в дверь стучат. Все замирают. Оборачиваются и молча смотрят на дверь. За дверью ждут минуту, потом скрипят петли.
В кабинет просовывается фиолетовая голова завхоза Нины Ивановны. Нина Ивановна оглядывает кабинет и входит вся.
Ну че, говорит она, расправляя юбку, че притихли-то, идите, пораньше вас отпустили. И подмигивает Сане.
Никто не двигается.
Свободны, говорит она громче, идите!
Мальчики смотрят на Саню, Саня — на фиолетовую голову Нины Ивановны.
Свободны-ы-ы! — кричит голова.
И тогда все срываются.
Они бегут не помня себя. Оставляют эти стены, не оборачиваясь. Несутся сломя голову. Прыгают через ступеньки. Прочь от уроков, игр мужества, позора у доски, диктантов о героях. Они кричат «ура», они горланят «а-а-а». Аркадий снимает толстовку и размахивает ею над головой.
Человек в военной форме теряется и останавливается. Толпа несется на него. Он выставляет руки и что-то кричит. Крики его не слышны.
Толпа сбивает его с ног. Он падает.
На секунду Аркадий останавливается. Смотрит на него сверху. И бежит дальше со всеми.
Лето
Проведи это лето так свободно и полно, как сможешь, говорю я Сане.
Я смотрю на Саню. Она сидит на полу, развернув коврик для йоги.
Так жарко, говорит она, пол дает иллюзию прохлады.
Открыта балконная дверь. Воздух неподвижен, никакого ветра, никакого избавления.
Я смотрю на Саню. Она смотрит в книгу, пытается читать, но часто поднимает глаза: лето слишком коротко, жизнь слишком хороша.
Прогуляемся к реке? — спрашивает Саня.
Мне нужно работать, говорю я.
Я сижу взаперти целую осень, целую зиму и всю весну. Теперь наступило лето. Я так и не выхожу с дистанта. Не могу вернуться в офис, многие не смогли.
Иногда я решаю поработать в кафе. Мне нравится, когда я позволяю себе такое. Я возвращаюсь, готовлю еду и показываю Сане мемы. Это нас отвлекает.
Надо искать другую работу, другую школу, а лучше не школу, вздыхает Саня.
Ей тягостно от одной только мысли, что снова нужно будет искать, ходить на собеседования, знакомиться, улыбаться. Она не умеет искать работу. У нее никогда не получалось отхватить что-нибудь получше.
Саня давно перестала находить смысл в работе. Пока не появилась школа.
А школа — это добро пожаловать в ад. Но в аду нет ощущения бесполезности, ты как будто несешь тяжелое наказание, оно имеет вес.
Нужно сделать несколько шагов, чтобы достичь цели. Отредактировать резюме, поискать вакансии, где искать, Саня не знает. Раньше она заводила аккаунт на hh, вбивала в поисковую строку слово «сценарист», потом «редактор», потом «райтер».
