На почте царили тишина и спокойствие, большая часть сотрудников разошлась. Федотов сидел за своей конторкой, и читал книгу.

— Вот, Достоевского перечитываю, — он показал Травину обложку. — Телеграмм артистке не было, и от неё тоже. И от Зои твоей, я специально проверял. Как думаешь, может, стоит самому телеграфировать?

— Да я адреса не знаю, а Малиновской посылать — что муж подумает?

— Это ты прав, — Федотов посмотрел на часы, стрелки показывали без двух минут восемь, — пора собираться. Машенька сказала, сегодня вечером занята, так что я один доберусь.

— Я тебе помогу, заодно прогуляюсь, — предложил Сергей.

Федотов сначала отнекивался, но потом всё же согласился. Всю дорогу до его дома они обсуждали самолёты, видимо, только воздухоплавание и Мурочка могли телеграфиста взволновать, он махал руками, горячо спорил и даже пару раз обозвал Травина дураком, когда тот сказал, что реактивные двигатели гораздо лучше винтовых. Инженеров Никольского и Базарова он тоже обозвал дураками, заявив, что ни один самолёт не выдержит таких нагрузок.

Возле дома Федотова стоял средних лет человек в очках, с прилизанной приказчицкой причёской, в сером костюме и парусиновых туфлях, он читал газету «Терек» с брезгливым выражением лица. При виде телеграфиста незнакомец оживился, попытался отодвинуть Травина.

— Вы ведь Федотов, так? Позвольте спросить, где мне найти молодого человека по имени Сергей, который к вам приходил в гости в минувшее воскресенье. Мне срочно нужно его видеть, я уже второй час жду.

— Так вот же он, — Федотов озадаченно кивнул в сторону Травина.

— Ну да, конечно же, вы Сергей, точно такой же, как мне описывали. Нам срочно нужно поговорить. Вы идите, господин Федотов, у нас деликатная беседа.

Телеграфист спорить не стал, подмигнул Травину и исчез в арке, а потом появился в окне, выходящем на ту же улицу.

— Так вы Сергей? — уточнил незнакомец.

— Я, — подтвердил Травин.

— У меня к вам срочное дело. Разрешите представиться, я — Платон Фёдорович Завадский.

Глава 20.

— Я сказал, что возьму тебя с собой, иначе никак, — Травин сидел на подоконнике в номере Кольцовой.

Подоконник был крепкий, из двойной дубовой доски, лежал на каменном основании и наверное, мог бы мамонта выдержать, под Сергеем он почти не прогибался и не скрипел. Зачем в принципе второстепенному конструкционному элементу придали такую прочность, для молодого человека осталось загадкой, он даже попытался подпрыгнуть, уперев руки в доску, но подоконник только едва шелохнулся.

Завадский, дождавшись, когда Федотов уйдёт, ухватил Сергея за воротник и попытался притянуть к себе. С таким же успехом он мог тянуть фонарный столб, поняв, что интимного сближения не получится, мужчина перешёл к делу. По его словам, в Пятигорске действовала глубоко законспирированная организация монархического толка, которую он, Завадский, возглавлял. И он предложил Сергею присоединиться, причём не попросил, а потребовал категорическим тоном.

— Представляешь, заявил, что это мой долг как бывшего офицера и дворянина. Откуда он вообще про это прознал?

— А то ты не понял, от шалавы этой, что у Федотова живёт, я тебе говорила, с ней дело нечисто. И что ты кобенишься, раз зовёт, надо идти, — сказала Лена.

Она сидела на кровати, скрестив ноги, и пыталась курить трубку, видимо, подражая Шерлоку Холмсу или их общему бывшему знакомому субинспектору Панову. Опыта в этом у Кольцовой не было, поэтому трубка не раскуривалась.

— Да он странный какой-то, чокнутый. Сказал, здесь действует не меньше двух десятков человек в обстановке строжайшей секретности. Спрашивается, зачем ему вовлекать в это двух посторонних людей?

— Вот сходим, и выясним, но ты прав, — Кольцова с ненавистью посмотрела на трубку, — не вяжется всё это. Двадцать монархистов на такой маленький городок, ГПУ их бы давно накрыло. Как тебе удалось его убедить меня пригласить?

— Сказал ему, что ты из дворянского рода Пилявских, а твоих отца и дядю убили большевики. И что ты работаешь в Москве в газете, и имеешь возможность связываться с заграницей.

— И он поверил? Наверняка какая-то ловушка.

— Тогда не ходи.

— А ты?

— Тоже не пойду, свою задачу я выполнил, с Федотовым контакт наладил. Про Завадского ни слова мне не говорили.

— Нет уж, пойдём вместе, а то уже столько времени здесь, и никаких результатов. Значит, завтра в полдень? Останешься сегодня?

— Нет, — Сергей спрыгнул с подоконника, пол предательски скрипнул, — пойду отосплюсь, а то нагулялся за день. Кстати, в воскресенье премьера «Чайки», я взял контрамарки.

— Скукотища, — Кольцова нарочито зевнула, — я видела эту постановку в Москве во Вгэктемасе, бывшем Таировском. Обработка, кстати, Демьяна Кострова, который сценарий к твоему фильму написал, от Чехова там мало что осталось. Треплев — революционный поэт, Аркадина всю пьесу лежит на диване в неглиже и стонет, что в кооперативной лавке подорожало подсолнечное масло, а Нина вступает в комсомол, идёт работать на фабрику и там встречает свою настоящую любовь в виде профсоюзного активиста. Ольге Леонардовне, как я слышала, категорически не понравилось, зато тётя Яна в восторге. Тебе, кстати, привет от неё, прислала телеграмму. Спрашивает, не заглянешь ли в гости проездом.

— Во-первых, не забудь фото детей распечатать, а то неудобно получается. И во-вторых, не может твоя тётя узнать, доехали ли Варвара Малиновская и Зоя Босова до Москвы?

— Опять ты об этом, — Лена досадливо прикусила губу, — никак от артисточки не придёшь в себя? Ничего с ней не случилось, вот увидишь, сидит себе дома, пьёт чай и о тебе даже не вспоминает.

Малиновская лежала на спине и смотрела в потолок. Сколько прошло дней, она не знала, может быть, неделя, может, месяц, но скорее всего несколько дней. Два — столько раз поменяли ведро для нечистот. Сено, которое им бросили, пахло гнилью, этот запах, смешиваясь с тем, что исходил от ведра, пропитывал одежду и волосы. Варе казалось, что по ней ползают блохи, возможно, оно так и было, женщина отчаянно хотела вымыться и нормально поесть. Хотя бы ложкой, потому что варево, которое им приносили, приходилось есть руками.

Люк снова отворился, но на этот раз вниз спустились не молчаливая женщина и не низкорослый крепыш, а Генрих. Молодой человек подвесил лампу на крюк, остановился перед решёткой, засунув руки в карманы

— Плохо выглядите, фрау Малиновская, — сказал он, — а ведь так нельзя, вы — знаменитая артистка, стоите дорого. Я уже распорядился, вас переведут в другое помещение, но только без глупостей, хорошо?

Варя не отвечала.

— Йохан, — крикнул Генрих, — давай, помоги мне.

Вниз спустился рыжий парень лет четырнадцати, лицом похожий на Генриха.

— А вы, дамы, подойдите-ка сюда и просуньте руки через прутья.

— И без глупостей, — важно сказал подросток.

Малиновская подошла к решётке, ухватилась ладонями за холодный металл. Зоя не пошевелилась.

— Ты свою подругу пни, чтобы вставала, — усмехнулся тюремщик, — а то хуже будет.

Зоя уже сутки ничего не ела, только пила немного, Варя помогла ей подняться, чуть ли ни силком довела до решётки, пропихнула руки сквозь прутья и просунула свои. Йохан подошёл вразвалочку, связал запястья женщинам верёвкой. Затянул сильно, Зоя вскрикнула, Малиновская сжала зубы и стерпела.

Дверь заскрежетала, распахиваясь, Генрих зашёл внутрь.

— Ну и запах тут у вас, — сказал он, — а что, дерьмо не выносят?

— Под утро только, — виновато сказал Йохан, — Фриц так распорядился.

Генрих покачал головой, подошёл к Малиновской и сильно ударил ладонью по заду, та вскрикнула, залилась гневным румянцем, последовал ещё один удар, и ещё. Затем молодой человек переключился на Зою, он ударами ноги по щиколоткам раздвинул ей ноги, так, что девушка чуть не упала, повисла на связанных руках. Генрих рванул сарафан вниз, обнажая плечи и верхнюю часть груди, оттянул голову за волосы.