Мурочка бросила на Федотова тревожный взгляд, видно было, что она о телеграфисте беспокоится.

— Как же так, — сказала она, — просто безобидная телеграмма, ничего серьёзного. Так ведь, Витя? Почему ты мне не рассказал?

— Пустяк потому что, не хотел расстраивать, — признался Федотов. — Да и не было мне ничего за это, только пожурили, и всё. Машенька, ну правда, не стоит беспокоиться.

В семь вечера действие алкоголя немного спало, у Федотова разнылись ноги. Доктор утверждал, что это замечательно, значит, нервы реагируют и могут восстановиться, но терпеть боль часто было невыносимо. Мурочка накапала Федотову из большой склянки лауданума. Опий в сочетании со спиртом подействовал успокаивающе, телеграфист сонно зевнул, попытался приложиться к Машиной руке, потом свернулся на кровати калачиком, как был, в одежде, и уснул.

Мурочка подождала минут десять, пнула его ногой. Телеграфист только замычал во сне. Тогда она прошла в свою комнату, надела неприметное платье, завязала голову тёмно-синей косынкой и вышла на улицу, заперев дверь на ключ. Дозы, которую она дала соседу, должно было хватить до утра с избытком. Женщина по проспекту Калинина дошла до набережной, по мосту перешла Подкумок и оказалась в посёлке Свободы. Здесь городская застройка заканчивалась, на ровных улицах стояли обычные деревенские мазанки. Нужный ей дом стоял третьим от моста, Мурочка зашла внутрь, отдала хозяину записку, и пошла обратно. А из дома выскочил пацанёнок лет девяти и помчался в сторону Горячеводской.

Гости у Федотова появились в первом часу ночи, двое мужчин не стали входить в дверь, а влезли в окно. За стенкой храпел телеграфист, коридор отделял комнату от любопытных соседей, но всё равно, двое мужчин говорили вполголоса.

Женщина рассказала им о визите Травина, не особо вдаваясь в подробности, она упирала на то, что старый знакомый Федотова — бывший офицер царской армии, и занимает высокую должность на границе. Правда, не в армии, а на почте.

— Это можно использовать, — сказал один из гостей, — спасибо, Мария Ильинична, мы к нему присмотримся. Постарайтесь как-нибудь организовать встречу, ну и при случае прощупайте, что он думает о нынешней власти. Раз до сих пор его большевики не тронули, значит, человек осторожный, ну да вы знаете, как разговорить. А этот ваш хозяин не помешает?

— Он безобидный и ничего не знает, к тому же скоро уедет к родителям в Ленинград. Я разберусь, — пообещала Мурочка, гость кивнул, поморщившись при слове «Ленинград», и вылез в окно.

— Ты разберёшься, — сказала она, оставшись наедине с другим мужчиной, высоким, со сломанным набок носом. — Федотов — идиот, он послал телеграмму в Париж какому-то своему приятелю, и теперь за ним следит ГПУ.

— И что нужно сделать?

— Базиль, не задавай глупых вопросов, от него, — она кивнула на храпящую стенку, — надо избавиться, но не сейчас, через несколько дней. Сюда пока больше не приходи, это опасно, я дам знать через Кулагиных. Сделаешь всё чисто, чтобы не осталось следов, и никому ни слова.

Базиль кивнул.

— А ты?

— А я займусь этим нашим новым знакомым. Он так пялился на мои коленки и грудь, что труда не составит, — Мурочка хищно улыбнулась, провела языком по пухлым губам. — И ещё он водит аэроплан.

Глава 11.

Варя Малиновская сидела у зеркала и пыталась привести себя в порядок. Некоторое время назад заходил Гриша Розанов, и сказал, что Свирский обязательно устроит съёмки завтра. Только они не будут дожидаться поезда из Москвы, а используют для сцены отъезда немецкой артистки и советского рабочего вагон на запасных путях. По словам помощника режиссёра, его начальник был в отвратительном настроении, так что хорошего от предстоящего понедельника ждать не приходилось. И раз так, то и у Малиновской настроение тоже не улучшилось. Поэтому она не пошла в ресторан в Цветнике, как планировала, а решила поужинать в гостинице. Для этого вполне годилось скромное синее платье.

Была и другая причина остаться, предыдущий вечер закончился только в пять часов утра, потом Варя спала, а проснувшись, обнаружила отёки под глазами и несвежую кожу. На плёнке всё это уберётся, выглядеть там она будет как всегда ослепительно, но еще один такой загул по ночному Пятигорску может всё испортить окончательно.

Когда пришла Зоя, Малиновская была готова взорваться. Девушка сама подставилась, просыпала пудру на туалетный столик, а после этого ещё и дерзко возразила. Варя орала минут пять, после чего выгнала Зою вон, пообещав, что ноги гримёрши больше на съёмках не будет, и что её место теперь на бирже труда.

Через минуту в дверь постучали, артистка решила, что это Зоя приползла на коленях вымаливать прощение, и распахнула дверь, заранее решив простить — девушка отлично справлялась со своей работой. Но внутрь вошёл совершенно другой человек — мужчина лет тридцати, высокий, в белом костюме-тройке, с гладко зачёсанными длинными чёрными волосами, вьющимися на шее. В руках у мужчины была тросточка, на безымянном пальце — перстень с большим красным камнем. Его звали Фёдор, фамилии его Малиновская не знала, но именно с ним она провела несколько вечеров, в том числе и самый последний, начавшийся в клубе Карла Маркса и закончившийся в варьете «Провал». Фёдор был в Пятигорске, что называется, своим, он по-свойски разговаривал и с поваром в клубе, и с официантами в варьете, сорил деньгами и намекал, что имеет миллионы на вполне законной торговле. Малиновская повидала советских буржуев, они последние два-три года были людьми осторожными и богатством светили только в кругу очень хороших знакомых, поведение Фёдора скорее напоминало ей московских и ленинградских воров, прогуливающих шальные червонцы — таких возле актрис крутилось достаточно. Новый знакомый утверждал, что стоит только Варе слово сказать, и весь курортный город будет у её ног.

Возможно, в другом состоянии она бы встретила Фёдора приветливо, но Варя была не в настроении.

— Что нужно? — грубо спросила она, готовясь захлопнуть дверь.

— Мы ведь договаривались, Варвара Степановна, — Фёдор поставил лакированный с длинным чёрным носом ботинок между створкой и косяком, — сегодня вечером встретиться внизу. Полчаса уже как прошло, решил нанести, так сказать, визит.

— Я занята, — Варя оставила попытки закрыть дверь, отошла на два шага.

Фёдор сделал те же два шага вперёд, оставив дверь приоткрытой. Малиновскую это устраивало, в коридоре наверняка было слышно то, что происходит в номере.

— И всё же, — сказал он, — нам пора, я уже сказал приятелям, что приведу артистку из Москвы, они ждут. Давай-ка переоденься, и поедем.

— Я же сказала, никуда не поеду. Повеселились, и хватит.

— Нехорошо так, — сказал гость, — я тебя кормил, поил, деньги тратил, ты мне знаки внимания оказывала, а теперь кобенишься. Десяти минут хватит, чтобы намалеваться?

Варя закипела, ну да, они весело провели время, но это, с её точки зрения, вообще был не повод что-то требовать, да ещё так по-хамски.

— Засунь себе свои деньги знаешь куда, — сказала она, а потом в нескольких фразах объяснила, куда именно, — ты чего себе решил, что я девка продажная? Шалава с торчка?

— Да ты характер показываешь, — сказал Федор. — Это мне нравится.

Сащавая улыбка на лице превратилась в оскал, он схватил Варю за руку и рванул к себе, пытаясь обнять за талию и поцеловать, Малиновская влепила ему пощёчину, острый ноготь распорол кожу на щеке, появилась кровь.

— Ах ты тварь, — мужчина толкнул её на кровать. — Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому.

Варя упала, потом вскочила, бросилась к тумбочке, где лежал пистолет. Привычка брать с собой оружие осталась у неё с Гражданской, тогда опасность могла прийти с любой стороны. Защёлка тумбочки зацепилась за край ящика, тот открылся только после третьего рывка. Фёдор подошёл не торопясь, дождался, когда Малиновская вытащит руку с пистолетом, и сильно ударил её по предплечью тростью. Удар вышел сильный и хлёсткий, руку словно отсушило, оружие выпало на пол, на толстый ковёр, Фёдор засунул его в карман, схватил женщину за волосы, поднял и швырнул на кровать, навалился сверху. Свистнул. В номер вбежали двое, в тёмных пиджаках и такого же цвета брюках, заправленных в короткие кожаные сапоги. Оба среднего роста, жилистые, с обветренными лицами и смазанными маслом волосами, один, постарше, с тёмными волосами, другой, лет двадцати — с рыжими.