— Ты выпей сперва.

— Не хочу. На сегодня хватит.

— Выпей. Я же пил за твое здоровье.

— Что-то я тоста не слыхал…

— А я шепотком сказал.

Остап не стал спорить. Третья залетела легкой пташкой.

— Так вот, — Фунт сплюнул под ноги и размазал плевок подошвой. — Хочу позвать тебя в нашу банду.

— Это что-то новенькое! Никогда не стоял в банде! А можно поподробнее? — встрепенулся Остап.

— Мы хотим захватить власть в Алькатрасе.

— А кто еще там, кроме тебя?

— Тройняшки.

— Твои дружки-мушкетеры? Они что, реально тройняшки?

— Нет. Однофамильцы. Иванов, Петров и Сидоров, — съязвил он, но тут же перешел на серьезный тон. — Конечно, тройняшки. Ты разве не заметил, что они все на одно лицо?

— И как их зовут? Атос, Портос и Арамис? Поэтому они и мушкетеры, да?

— Точно! Именно так их и зовут.

— Гонишь!

— Чтоб мне пусто было! Их папаша очень любил книжку про мушкетеров, а когда жена родила тройню, в честь героев и назвал детишек.

— А ты откуда про мушкетеров знаешь? Тоже книжку Дюма читал?

— Не-а, я фильм смотрел в Маяковке.

— С Боярским?

— С кем?

— Ну мужик такой усатый. Он в фильме Д’Артаньяна играл и пел: «Пора-пора-пора-порадуемся на своем веку красавице Икуку…». Тьфу, вот зараза! Сколько лет прошло, а никак привыкнуть не могу. «Красавице и кубку», конечно же!

— В том фильме, что я смотрел, никто песен не пел. А Д’Артаньяна играл пацан патлатый, на девку похожий.

— А я, получается, такой не смотрел.

— А я смотрел раз восемь. Клевый фильм!

— Слушай, а как ты своих мушкетеров различаешь? Они же, как три капли воды…

— По голосу. Арамис самый говорливый, два других — молчуны.

— Что, отчаянные ребята?

— А то! Любят помахать кулаками, особенно кого-нибудь ножичком пырнуть.

Остап ухмыльнулся и скроил задумчивую мину:

— Они отчаянные, да и ты, я вижу, парень не промах. Зачем тогда я вам понадобился?

— А затем, что мало власть захватить, ее еще и удержать нужно. Тут-то ты нам и пригодишься. Ты же супербоец. И урки тебя после победы в матче сильно зауважали.

— План-то у вас хотя бы есть, путчисты?

— Внезапное нападение. Завалим пахана, перебьем его подручных, и дело в шляпе!

— Звучит эпохально.

— Это ты так шутишь, да?

— Угу. Я прирожденный комик. Как Джим Керри. И когда вы думаете осуществить свой дворцовый переворот?

— Да хоть сегодня.

— Сегодня⁈

— А чего тянуть? Крот сказал, чтобы я тебя утром привел. Мы зайдем, кокнем его, перехреначим его цепных псов. И все. Алькатрас наш!

— Мне нужно подумать…

— Пяти минут хватит?

— Слушай, бандит, не напирай…

— Молчу, молчу. Думай, я не буду мешать.

Все, о чем говорил Фунт, походило на бред сумасшедшего. Впрочем, он и так не производил впечатление нормального человека. К тому же был непролазно туп. Но одного у него не отнимешь. Урка излучал какую-то очаровательную наглость. Такие люди способны вести солдат в атаку, заражая всех вокруг сверхъестественным энтузиазмом. Почти как Жанна Д’Арк! Простая французская крестьянка, а умудрилась поставить раком непобедимую английскую армию. А чем Фунт-то хуже?

Остап поймал себя на мысли, что этот прощелыга начинал ему нравиться и он почти готов согласиться на предложение. А ведь еще совсем недавно едва сдерживался, чтобы не вырвать Фунту кадык и тем самым исполнить общение, данное Ржавому. Остап никогда не отличался авантюризмом, старался все делать вдумчиво и спокойно, отказывался от ненужных рисков и излишнего любопытства, и тут на тебе!

Впрочем, в Москве ему было что терять. Квартира, работа, девушка — за все это он платил, причем не деньгами. Вся жизнь Остапа была одним сплошным компромиссом. Доверить финальный монтаж продюсеру? Пожалуйста! Молча сносить упреки подруги? Не вопрос! Даже когда он играл в «Изгоях» на гитаре, никто не считался с его мнением. А когда он в первый и последний раз принес сочиненную песню, ее тут же забраковали. Автор вложил в свое творение всю душу, а его высмеяли и сказали: «Не покатит». Но и тогда Остап не стал возражать. Засунул свое самоуважение куда подальше и промолчал.

И вот теперь жизнь дала ему еще один шанс. Шанс переродиться. Стать другим человеком: волевым, с железным характером, закаливаемым в бою.

Возможно, под влиянием алкоголя и травмы головы Остап ответил:

— Я в деле.

Фунт расплылся в злодейской улыбке Гринча, пожал обретенному соратнику руку и предложил:

— Еще по одной?

— Наливай!

На коммунарской сходке было шумно и многолюдно. Люди лузгали семечки и шумно общались. Ждали председателя. Факт его появления оценили бурными и долгими аплодисментами.

Лаптев приветственно помахал всем собравшимся и стал толкать речь. Озвучил насущные проблемы. Мило поздравил девушку Веру с днем рождения. Пожурил кузнеца за пьянку. Тот вышел из толпы, сложил руки замком и гортанно произнес:

— Сергей Леонович, бес попутал. Больше не буду.

— На сей раз обойдемся без наказания, у тебя в кузнице и так работы полно, — смилостивился председатель.

Луцык ткнул Джей локтем и шепотом спросил:

— Как думаешь, сколько уже раз он так клялся?

Она пожала плечами, не пожелав вступать в диалог.

Здесь присутствовали, видимо, все члены коммуны. На доклад председателя они реагировали с разной степенью внимательности, но в принципе соблюдали тишину.

Луцык обвел взглядом толпу. Среди коммунаров были и знакомые лица. Вот горбун Игорь. Он с аппетитом жевал какую-то снедь, периодически поглядывая на пролетавших птиц. Дядя Франк деловито кивал, соглашаясь со сказанным руководителем, и не скупился на аплодисменты. Пятак, напарник Ржавого, выглядел усталым и, судя по выражению лица, хотел побыстрее отсюда слинять. Отец Иоанн потирал укушенную крысой руку и строил страдальческие мины. Болельщик ФК «Ливерпуль» Флинт задумчиво наблюдал за кружащимися в небе мухами. Майкл вертел в руках какую-то железку, насвистывая что-то себе под нос. А вот красотку Ванду Луцык не нашел, как ни старался.

Наконец Лаптев решил представить новоприбывших. И давая им краткую характеристику, отметил:

— Эти ребята играют музыку, и, надеюсь, скоро они порадуют нас своими песнями и известными шлягерами. Новоприбывшие, кто-нибудь хочет что-то сказать?

— Я, — сказала Джей и вышла вперед. — Мы очень рады, что находимся сейчас здесь, среди вас, честных тружеников Маяковки. И я хочу прочитать вам стихотворение моего любого поэта. Певца революции, в честь которого названа коммуна.

И начала прочувствованно декламировать:

— Разворачивайтесь в марше!

Словесной не место кляузе.

Тише, ораторы!

Ваше

слово,

товарищ маузер.

Довольно жить законом,

данным Адамом и Евой.

Клячу историю загоним.

Левой!

Левой!

Левой!

И так далее…

Стихотворение «Левый марш», как и многое из творчества Маяковского, она знала назубок и исполняла прекрасно. Публика оценила выступление улюлюканьями и аплодисментами. Председатель даже пустил скупую слезу и от души пожал артистке руку.

— Что это на тебя нашло? — поинтересовался Луцык, когда Джей вернулась.

— Сама не знаю. Просто захотелось. Может, по сцене соскучилась, или пионерскую юность вспомнила… Не знаю, короче, — кротко произнесла Джей.

— Да уж, как сейчас помню твои выступления на школьных концертах… Особенно хорошо у тебя получился «Тоталитарный рэп» Кинчева.

— Зато директриса была в шоке. Она же была ярой коммунисткой, и когда пионерию отменили, у нас в школе все равно все ходили в красных галстуках.

— Помнишь, как она орала: «Да в наше время, да за такие стихи тебя бы из школы исключили, а родителей с работы поганой метлой погнали»!

— А мне «Алиса» не нравится, — заметил Кабан.