— Да трясет немножко с бодуна, — пробормотал потенциальный убийца.

— Нет, это не похмелье. Ты боишься иначе. Как человек, который замыслил, что-то недоброе…

— Да ну что ты!

— Выходит, я ошибаюсь?

Пахан два раза стукнул тростью об пол. Не был ли это какой-то сигнал для телохранителей, например, «Приготовиться к атаке»? По спине Остапа пробежал холодок, он судорожно проглотил слюну и сказал:

— Ты ошибаешься.

— Неужели? А может, я все-таки прав?.. Ну же, не бойся, скажи.

— Н-н-ет, — голос заговорщика дрогнул.

— А про Фунта ты мне ничего не хочешь рассказать?

— П-п-про Фунта? Я н-н-не понимаю, о чем ты.

— Все ты прекрасно понимаешь, — Крот помедлил, прежде чем произнести фразу, от которой у собеседника перехватило дыхание. — Я хоть и слепой, но не тупой. И место свое не зря занимаю. Мне известно обо всем, что происходит в Алькатрасе.

Остап замер, не в силах вымолвить и слова.

— Вижу, ты взволнован. Присядь-ка и успокойся, — сказал пахан и, дождавшись, когда Остап примостится на стул, продолжил: — Давай вот как поступим. Я буду говорить, а ты кивай, если правильно. Хорошо?

Последовал кивок.

— Значит, дело было так. Этот паршивец Фунт сказал, что готовит восстание. Он и трое мушкетеров. И предложил тебе присоединиться к ним. Верно?

Кивок.

— И ты наверняка хочешь узнать, откуда мне все это известно.

Снова кивок.

— Черная магия! — демонически хохотнул Крот, но тут же сменил улыбку на смертельно серьезную гримасу. — Повелся, да? Не отрицай, вижу, что повелся. А если серьезно, то о заговоре мне доложили информаторы. Они же передали ваш разговор. Тоже мне, нашлись заговорщики! Вы бы хоть болтали потише. Мотивы этого гаденыша меня мало интересуют. В голове у Фунта полная каша. Парень молод, горяч и опасен. Но ты-то куда полез, Остап? Вроде же взрослый мужик, а ведешь себя как пацан.

— Извини, Крот. Фунт меня напоил, — Остапу показалось на миг, что он оправдывается перед отцом.

— Этого можно было и не говорить. Несет от тебя как из винной бочки… Ты с самогонкой поосторожней. Она у нас крепкая! Остались еще умельцы, подмешивают в пойло всякий дурман. Называется это дело косорыловка, крышу сносит, будь здоров! Думаю, именно этой дрянью он тебя и опоил.

— Наверное…

— Знаешь, что говорил об алкашах римский философ-стоик Луций Анней Сенека?

— Нет. А что?

— «Пьянство — это добровольное сумасшествие».

И вправду, вылитые нравоучительные беседы с батей, когда приходишь домой в подпитии. Всякий раз все начиналось одинаково. Остап оправдывался, дескать, был день рождения у знакомой девчонки, а он не рассчитал дозу или намешал разных напитков. Отец курил сигарету без фильтра, стряхивая пепел в фарфоровую пепельницу в виде лебедя, и молчал. А выслушав объяснения, заводил одну и ту же шарманку: «Да в кого ты такой уродился?», «Не умеешь пить — не берись!», «Опомнись, Вова, задумайся о своем будущем!», и так далее, и тому подобное. Батя умер десять лет назад от рака легких, и сейчас Остапу очень не хватало его. Не сказать чтоб они были очень близки, но после его смерти явно ушло что-то важное, и эта потеря была невосполнимой.

— Я так понимаю, ты осознал свою ошибку? — продолжил Крот.

— Осознал, — мрачно прогундосил уличенный.

— И ты готов загладить свою вину?

— Готов.

— Тогда иди и убей мятежников!

Остап вздрогнул и кивнул. На всякий случай он решил ничему не противоречить.

— Грива! Шрам! — крикнул пахан.

Зеркало на стене плавно отъехало, открыв темный проход. Оттуда вышли два шкафоподобных урки. Один — длинноволосый, с бородой чуть не до колен. Второй — с выбритым на макушке ирокезом и уродливым серпообразным рубцом на пол-лица. Кто из них кто, не представляло трудности догадаться. У каждого в руках было по пистолету.

— Это мои самые преданные люди, — пояснил Крот. — И я хочу, чтобы вы втроем уничтожили мятежников! Устройте им кровавую баню! Пускай все увидят, что случается с теми, кто идет супротив батьки.

— Надо было Фунта уже давно повесить, — сухо заметил Шрам. — Слухи недобрые о нем давно ходят. Да еще эта перестрелка…

— Э, нет! — главный алькатрасовец назидательно поднял указательный палец. — Карать нужно с умом. Заговорщика мало убить, его нужно подлейшим образом унизить. Чтобы он не стал примером для подражания будущим бунтарям. А что может быть позорней поражения в сражении?

— Эк ты завернул, пахан, — пробасил Шрам.

— Хорош базарить! Исполняйте приказ! — скомандовал Крот.

— А как же ты? — спросил Грива.

— Ты предлагаешь, чтобы я, слепой калека, пошел с вами?

— Нет, я не о том. Как же мы оставим тебя одного, без охраны?

— За меня не беспокойтесь, я смогу за себя постоять, — Крот вытянул вперед правую руку, и из рукава на ладонь выскользнул маленький, похожий на игрушку пистолет.

— И все же, пахан…

— Я сказал, идите и уничтожьте мятежников!

Он нажал на спусковой крючок и пульнул себе под ноги. Выстрел предназначался пробегавшей мимо крысе. Пуля была разрывная, так что от грызуна осталось только кровавое месиво.

— Совсем оборзели, твари, — проворчал Крот. — Никакая отрава их не берет.

Заверещал мобильник. Обладатель достал его из кармана, отключил сигнал и прокряхтел:

— Меня ждут мои таблетки, а вас — ратные подвиги. Идите, и без победы не возвращайтесь.

Луцык поднялся с земли и отряхнул грязь с колен. Потряс головой, стремясь избавиться от звездочек, которые плясали перед глазами, и вернуться в действительность. Кругом по-прежнему простиралась широкая степь, покрытая сухой выжженной травой. Солнце припекало, а в синем небе порхали пташки.

В голове на быстрой перемотке пронеслись воспоминания. Погоня, крик Банши… Ослик, оглушенный воплем Джей, падает, повозка переворачивается.

Луцык насторожился. А где же ящер? Никаких признаков его присутствия не наблюдалось. Хищный преследователь испарился, словно его и не было.

— Лепота! — с интонацией царя из комедии «Иван Васильевич меняет профессию» оценил пейзаж Луцык.

Однако эмоция поменялась при взгляде на ослика, лежащего рядом с опрокинутой повозкой.

«Бедный Скороход. Похоже, Джей до смерти оглушила животину своим жутким криком», — подумалось ему.

Но первое впечатление, к счастью, оказалось ошибочным: подойдя ближе, он увидел, что бока ослика мерно вздымались и опускались.

«Дышит. Значит, живой, — с облегчением выдохнул Луцык, но тут его мозг подкинул новую мысль. — А вдруг он сломал ногу?.. Тогда его придется пристрелить, чтоб не мучился. „Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?“. У Сидни Поллака был фильм с таким названием… Но у нас не лошадь… Хотя какая разница? Осел — та же лошадь, только маленькая и уродливая… И у кого из нас поднимется рука выстрелить в бедолагу? Наверное, Пятак с этим легко справится. Вон он какой злющий, как старая бабка!»

Фантазеру вдруг вспомнился его кот. Упитанный, рыжий, с пушистым, с роскошными усами, которые торчали в разные стороны, словно антенны. Луцык очень его любил и дал кличку Егор, в честь Летова.

Каждое утро котейка брал на себя функции будильника. И если хозяин не просыпался от настоятельного мяуканья, питомец запрыгивал на кровать и начинал царапаться. Тут уж Луцык вынужденно вылезал из-под одеяла и шел на кухню, чтобы покормить рыжего усача. Потом варил себе кофе и пил бодрящий напиток из кружки с облупившейся надписью «LENA». Это была любимая кружка его бывшей жены. Кстати, именно она и принесла в дом кота. Подобрала на улице. Но Егор свою спасительницу почему-то откровенно недолюбливал, а вот к ее супругу очень даже благоволил, можно даже сказать, удостоил чести быть другом. Когда родилась Оля, пушистый член семьи сначала не обращал на ребенка никакого внимания. Но обстоятельства заставили его смириться с постоянным присутствием в квартире нового существа, к которому он относился как к чему-то неизбежному, но совершенно незанимательному. Держал, так сказать, нейтралитет: близко не подходил, не фыркал, не шипел, коготков не выпускал. Но в целом, кошак он был добрый и спокойный, мебель не драл и вне лотка не гадил.